Натешившись видом бодающихся борцов, яхтсмены принялись за десерт. Когда я говорил о некотором мазохизме, присущем яхтсменам, я имел в виду и поедание ближнего. Сейчас матросы вцепились в своего капитана.
– Может, споём? – подмигивал Олегу Вадик. – Сань, что-то мы давно не пели.
Саня увлечённо ковырялся в кострище.
– Кто поёт, Саня?! – изумился я.
Вроде я его знаю, своего школьного друга.
– Поёт, и ещё как. Сел за румпель и затянул: «Славное море, священный Байкал…»
Саня по-прежнему ничего не слышал.
– Ну и что? – глянул я на Вадика. – Нравится человеку – пусть поёт.
– Одну песню команда выдержала. Но когда вторую начал… Олежка, какая его любимая?
– «Из-за острова на стрежень».
– Во-во. Капитан говорит: «Если он сейчас не заткнётся, я сойду с ума».
– Плохо поёт? – никак не мог я врубиться.
– Плохо! – хмыкнул Вадим. – Если б просто плохо, мы как-нибудь выдержали бы. А тут, понимаешь, гонка. Знаешь, как в гонке нервы напряжены?
– Я стресс снимал, – сказал Саня.
– Стресс!.. – подскочил Олежка. – Твой ор на всех яхтах слышали. В крейсерских гонках разброс яхт несколько километров, и они все слышали песню. Я специально спрашивал.
– Запретили? – посмотрел я на Саню.
– Капитан сказал: «Начнётся шторм, пусть воет до посинения». И на следующую ночь как раз шторм, пять баллов. Саня бегом к румпелю, вне очереди.
Саня изо всех сил дунул в погасший костёр, устроив пепельную метель. Хорошие лёгкие у парня.
– После первого куплета уже никто не спал, – Вадим рассказывал в основном Еве, но его слушали и все остальные. – В первый момент подумали, что налетели на сухогруз, и он врубил сирену.
– С Саниным пением никакая сирена не сравнится, – вставил свои пять копеек Олег. – Ты слышала когда-нибудь гудок сухогруза?
Ева сидела, согнувшись от смеха.
– Больше не позволяют петь? – спросил я Саню.
– Нет, – вздохнул тот.
– Сволочи.
– Капитан сказал: «Запоёшь – спустим на канате за борт», – поставил точку Вадим. – За бортом не больно-то рот разинешь.
– Надо капитана поменять, – предложил я. – Или команду.
Вот этой шутки не понял даже Саня. Я пожал плечами. В конце концов, не мне ходить в гонки. И не мне запевать «Из-за острова на стрежень…».
Я думаю о том, что в любой компании к концу второго дня неизбежно начинаются сложности. А уж среди островитян тем более. О нас с Евой я не говорю. Коза, гуляющая сама по себе. Но вот и Саня отлип от своей гречанки. И Олежка удрал куда-то в кусты. Вадим рявкнул на свою сероглазую малышку Оленьку. Дела…
– Пора собираться, – говорю я Сане.
– Завтра, – оглядывается тот на палатку, в которой скрылась Марина.
– Бесполезно. Сначала взаимное притяжение, потом отталкивание. Надо сматываться.
– У вас-то всё нормально, – бурчит Саня.
– У нас?! – смотрю я на Еву, которая уже измусолила журнальчик и теперь делает вид, что дремлет. – Ничего ты не знаешь про нас.
– Красивая деваха.
– Это, конечно, есть, – кряхчу я. – Но и только.
– А что ещё надо? – удивляется Саня.
Я вздыхаю и отворачиваюсь к воде. Вода, даже пресная, лучшее из того, что видит человек в своей жизни.
– У Марины отец моряк, капитан первого ранга, а в яхтах она ни хрена не понимает, – жалуется Саня.
– Зачем ей понимать? Не она ведь капитан, её папа.
Саня долго обдумывает мои слова – и на полусогнутых ногах идёт в палатку.
Я опять возвращаюсь мыслями к Еве. Эффектная девушка, она во всём обожает эффекты. Любое её появление на людях, особенно если среди них есть хоть одна пара штанов, должно быть эффектно. Продуманная поза. Подчёркнутый жест. Причёска, отличающаяся от других в радиусе километра. Подружки в мини, Ева непременно в длинной юбке. Ну и дорогие вещи, выделяющие среди прочих не только дам преклонного возраста. Ева понимала, что произнесённое слово не главное её достоинство, и старалась как можно реже раскрывать рот. Нет, она с удовольствием смеялась, без стеснительности облизывала губы, запихнув в рот большой кусок торта, призывно округляла их, слушая собеседника, но афоризмы изрекали все, кроме Евы. Она разговаривала улыбкой, нахмуренными бровями, сощуренным глазом, изгибом тела, походкой. И не больно надеялась на слова, не доверяла им. Ева была предметна и в то же время чуточку ирреальна, как чайка в море. Вот она, ты её видишь и слышишь, любуешься плавным полётом, – но издали.
Сейчас Ева явно скучала. Мизансцена для неё затягивалась. Нужно было менять партнёров, декорации, костюмы, свет, нужно было садиться в яхту и плыть к иным берегам, а мы до сих пор на острове.
«Ничего, – подумал я, – на острове тоже полезно».
Ева поднялась и посмотрела в мою сторону. Я махнул рукой. Ева поколебалась и неохотно побрела по песку, натягивая на голое тело кофту.
– Замёрзла?
– Я от этого песка тронусь. Хрустит на зубах, в голове, всюду… – Она оттянула трусики и стряхнула прилипшие к молочной коже песчинки.
– На картошке лучше?
– Хуже, – подумав, честно призналась Ева. – Но что мы на этом острове торчим? Поплыли бы куда-нибудь.
– Завтра поплывём.
Я притягиваю её к себе. Ева сопротивляется, но недолго. Я сдуваю воображаемый песок с гладких ног, живота, рук, шеи. Ева замирает. Я целую ямочки на щеках, покусываю мочку уха, приникаю к полуоткрывшимся губам.
– Ещё… – шепчет Ева.
Мы целуемся, забыв обо всём.
– Ну, как, лучше? – заглядываю я в тёмные глаза.
– А ты ничего, – хлопает длинными ресницами Ева. – Целоваться не умеешь, но ничего.
Мы лежим, обнявшись, и нам не мешают ни песок, ни ветер, ни подсматривающие чайки. Головы, изредка выглядывающие из палаток, не мешают тоже.
– Как тебе мой друг? – спрашиваю я.
– Это который?
– Саня, капитан.
– Мариночка его на коротком поводке держит.
– Да ну?!
– Скоро в ЗАГС поведут твоего Саню. А вот Олег симпатичный парень.
– У него тоже подруга.
– Ну, эти не в счёт, – пренебрежительно машет рукой Ева. – Если бы я захотела, Олег на неё и не глянул бы.
– Вот так, значит?
– Мой был бы, – потягивается Ева.
Я провожу пальцами по щеке, трогаю подбородок, обхватываю тонкую шею. Красива, но опасна. На тело в узеньком купальнике и смотреть страшно. Ева вздрагивает от сдерживаемого смеха:
– Ревнуешь?
– Если бы ревновал, не гладил бы.
Она перестаёт смеяться.
– Я и забыла, что ты у нас силач.
– Слабенькая шейка, нежная…
– Перестань! – отталкивает мою руку Ева. – Шуток не понимаешь?
– Силач у нас Олежка, я просто обученный. Как говорит тренер Семёныч: раз здоровый, значит, дурной.
Ева примеряет афоризм к себе – и легко отбрасывает в сторону.
– Подумаешь, здоровый, дурной… В жизни надо быть везунчиком.
– Как ты?
– Может, как я.
– Не родись красивой, а родись счастливой?
– Лучше и той, и другой.
Ева сейчас не шутит. Она действительно считает, что всё в этом мире создано для неё. Элита. Она и не подумает уступить вещь или место, никогда не встанет в очередь. Брать всё сразу и много – вот её девиз. Я же рядом с ней пока заполняю пустующую нишу. Гожусь для кое-чего, и она меня и терпит. «Долго будешь мучить?» – вглядываюсь я в безмятежное лицо.
– Не знаю, – не открывая глаз, бормочет Ева.
Наконец и у меня на зубах заскрипел песок. Давно пора из этого песчаного рая сматываться.
4
Семёныч меня не убил, и на первенстве республики среди вузов я занял второе место.
– Вечно второй, – приклеил ярлык Володя.
– До конца года можешь наплевать на занятия, – гоготнул Крокодил. – Теперь тебя ни одна собака не тронет.
Крокодилы в этих делах понимают толк. Я с ним согласился.
– Ну, братцы, – обнял нас Володя, – теперь возьмёмся за съезд.
– Какой съезд? – не понял я.
– Съезд смеха.
Я посмотрел на Крокодила. Тот цыкал зубом, переваривая только что проглоченную пищу.
– Юмористический съезд нашего курса, – объяснил Володя. – Выпустим стенгазету, у меня полно подходящих снимков, команда КВН покажет пару своих домашних заданий. Ты вроде повесть пишешь?
– Пишу, – неохотно признался я.
– О чём?
– Первая картошка, то да сё… Новый Симеон-столпник.
– Годится! – хлопнул меня по плечу Володя. – Название придумал?
– Ещё нет.
– Под жёлтым одеялом.
– Что под жёлтым одеялом?
– Название повести: «Под жёлтым одеялом».
У меня по спине пробежали мурашки. Это было то название, которое я искал. На картошке мы с Володей поселились у одинокой бабки и после первой же ночи сбежали на чердак с сеном. В хате было полно клопов. Они ползали по старому дивану, падали с потолка, похрустывали на полу под ногами.
– Якие клопы? – удивлялась бабка.
Она выдала нам тонкое жёлтое одеяло, в котором не мог затаиться клоп, но которое и не грело. Я закапывался в сено, укутывал голову жёлтым одеялом – и как-то засыпал. Володя от Светланы заявлялся под утро – и тоже под жёлтое одеяло.
Надо сказать, повесть вчерне я уже закончил. Получилась она из четырёх небольших глав, юмористическая, а главное, легко узнавались герои: Володя, Света, Крокодил, комсорг Ленка. Не хватало только названия, именно жёлтого одеяла.
– На съезде почитаешь, – как о решённом, сказал Володя.
– Перепечатать надо, – вяло сопротивлялся я.
– Ленка поможет, у неё пишущая машинка.
Прозу я пытался писать давно. Скрывался от родных и знакомых, прятал и перепрятывал исцарапанные корявым почерком листочки, мучился. Но что удивительно: мучился не столько словами, которых вдоволь было в прочитанных книжках, сколько выстроенностью действия. Ну и не хватало реалий. В повседневном быту кое-что наскрести было можно, а вот для жизни прошлой или будущей у меня не было ни слов, ни понятий.
После неудачно сданных экзаменов за восьмой класс – тройки по алгебре и геометрии – за лето я сочинил исторический роман об антах. Его название лежало на поверхности: «Анты». Легко я написал про ковыльную степь, про кибитки кочевников, про антов, двинувшихся в пределы Восточно-Римской империи. С удовольствием я расписал битвы антов с греками, придумал, как они обманом и хитростью захватили греческие города. Дело происходило в шестом веке нашей эры, в эпоху великого переселения народов. Академическая история, попавшаяся в руки восьмикласснику, в избытке снабдила меня и героями, и фактами, и неким пониманием смысла нападения славян в союзе с кочевниками на империю. Народы приходили в движение, пытаясь устроить свою судьбу за счёт других. Грохот крушения империи явственно отдавался в моих ушах и сердце и походил он на гул близящегося землетрясения. Да, пока варвары с шумом и яростью ломились в империю, всё было хорошо.