Климов посмотрел на часы. Обед. Сегодня день выписки из роддома дочери с внуком. По всему она уже дома, кормит малыша. Он — дед! Как-то еще не ощутил своего нового состояния. Может быть, никакого особого состояния нет, его придумал он и все другие деды до него?
Просто семья разрослась, увеличилась на одного человека, и ты ответствен теперь и за него. Но ответственность его косвенная, как косвенная улика, при помощи которой нельзя посадить лихого человека за решетку. Прямая ответственность лежит на других. И все же это состояние с дополнительными приятными заботами и хлопотами привносит в жизнь новые ощущения. Вот и жена сегодня прилетает по поводу рождения внука. Разве это не приятно?
Климов глянул на открытый ежедневник. Сегодня до трех часов у него нет никаких встреч. Надо воспользоваться паузой и выполнить просьбу дочери.
Через полчаса он вошел в квартиру Рябуши. Познакомились. Это был крепкий не изношенный жизнью человек. Выглядел он действительно на пятьдесят лет, как говорила Алена. И только волнения последних дней, бессонных ночей наложили печать: в глазах поселилась тревога, под глазами мешки, уголки губ безвольно опустились, создавая гримасу скорби.
— Ваша жена дома? — спросил Климов, осматривая квартиру, которая неплохо меблирована.
— Она решила прогуляться до магазина, за хлебом, — уточнил Рябуша, — скоро будет.
— Ее отсутствие кстати. Вы, конечно, догадываетесь, что я по поводу вашей дочери, — сказал Климов, внимательно глядя на собеседника, когда они уселись в хорошо освещенной мартовским солнцем гостиной.
— Разумеется, но ваш чин и должность меня смутили.
— Чем?
— Впрочем, дело это из ряда необычных, у меня язык не поворачивается сказать: детоубийцы.
Климов видел, как трудно далась Рябуше эта фраза, и он, сочувствуя, сказал:
— Именно поэтому я решил заняться делом лично, необычным и странным, — подчеркнул он. — И еще, своей дочери я обещал разобраться в причинах. Она рожала вместе с Евгенией, а познакомились они еще раньше, когда обе лежали на сохранении. Как видите, я откровенен, и прошу платить той же монетой, иначе мы не продвинемся в разгадке тайны.
— Какой? — глаза Рябуши выражали удивление, но Климов отметил, что оно фальшивое.
— Вот вы уже и удивлены, а искренне ли? Я просил, полковник, об ином. Вашу дочь к концу нашей беседы привезут сюда. Глупо держать социально неопасного человека под стражей. Она останется дома до окончания следствия, если вы дадите слово офицера, что она не скроется.
— Я даю вам слово офицера, генерал, и подпишусь, где угодно.
— Подписку о невыезде с нее возьмут. А теперь я хочу услышать ваше толкование феноменального случая.
Они сидели напротив друг друга. Яркое весеннее солнце полыхало на улице и в комнате, потому лица собеседников были хорошо освещены, и каждый мог наблюдать эмоции партнера.
— Отчаяние, только отчаяние, граничащее с безумием, толкнуло мою несчастную дочь на этот поступок.
— В чем отчаяние?
— Я думал, вы знаете: рождение второго ребенка, мне трудно произносить это слово.
— Неполноценного, скажем так, — мягко предложил Климов.
— Да.
— Но от кого второй ребенок? Насколько мне известно, Евгения вот уже год не живет с мужем.
— Да, это загадка. Она не говорит нам. Но мы поняли, что она решила доказать Анатолию, что она полноценная женщина.
— Он ее обвинял?
— Да. Но обвинение, к нашему горю, подтвердилось. Посмотрите, какая влюбленная симпатичная пара. На снимках это прекрасно видно. — Рябуша вынул из ящика стола альбом и раскрыл перед Климовым, где красовалось свадебное фото.
Молодые люди выглядели замечательно и на других снимках. Видно было — они счастливы, чувства и улыбки искренни. Климов вспомнил свою молодость, Катюшу. На снимках, что удавалось снимать друзьям, они действительно источали любовь друг к другу. Это же видел Сергей Петрович, глядя на снимки Евгении и Анатолия. Однако теперь они несчастны.
— Вы бывший ракетчик, нет ли влияния вашей профессии на потомство вашей дочери, — Климов внимательно следил за Рябушей и по его реакции убедился, что догадка его верна, и можно смело наводить мосты.
— Никоим образом! Я здоров и ничем не болею, — твердо без тени сомнения ответил Рябуша.
— В таком случае, возможно, ваша жена?
— Я не медик, — развел руками Рябуша, — но думаю, что нет. И жена, и Евгения под стать мне: отличаются крепким здоровьем, закаленные, практически, никогда не болели. Мы с Евгенией на махах Енисей много раз переплывали и здесь в Красноярске, и ниже у Балчуга, когда гостили у брата.
И снова Климов не уловил сомнения в голосе, отметил уверенность поведения.
— Тогда в чем причина рождения таких детей? — настойчиво повторил свой вопрос Климов.
— Вопрос не по адресу, — удрученно ответил Рябуша. — Надо обращаться к специалистам.
— Вопрос не простой, трудный и, все-таки, вы не откровенны. Вы, конечно, как и я, не знаете причины, но вы не находите в себе мужества признать. — Климов сделал паузу и заметил, как Рябуша напряженно сглотнул слюну, и это сказало о многом. — Взгляните на эти две фотографии. — Генерал вынул из папки снимки и протянул Рябуше.
Тот придвинул снимки к себе, взглянул, и смятение полыхнуло в его глазах.
— Где вы их взяли?
— Снимок Евгении сделан нашим экспертом, а второй — в альбоме убитой полгода назад актрисы Лидии Савиновой. Но вы не ответили, что же вас взволновало? Они похожи?
— Да.
— Вы знали Савинову?
— Да, я знаю ее историю.
— Я подумал, что Савинова — кровная мать Евгении, а вы ее отец. В чем я ошибся?
В коридоре задребезжал звонок. Рябуша, не успев ответить, вскочил.
— Жена вернулась. Без ее согласия я ничего не могу говорить о Евгении, о ее тайне.
IX
Поселок Тоннельный. Февраль 1977 г.
Радость, которая захлестнула Лиду, была чистой и полной: перед ней стоял ее Игорь с чемоданчиком, с какими «химики» уезжали из Тоннельного.
— Ну вот, Игорек, ты свободный человек! Ты не представляешь, как я рада, — щебетала Лида, прильнув к улыбающемуся Игорю, который только что вошел в квартиру. — Надо отпраздновать событие.
— Это от нас не уйдет, загудим сегодня вечером. Ты лучше скажи, когда тебе рожать? — он испытывающе смотрел на нее.
— На днях, Игорек. Уехать мы уже никуда не успеем. Может случиться в дороге.
— Что ты! — замахал руками Игорь, — это действо должно случиться здесь, а потом подумаем.
— Я тоже так считаю, — Лида поморщилась от боли в животе. — Давай сядем на диван, а то у меня что-то не все в порядке. Сбрасывай с себя телогрейку, валенки. У нас тепло, несмотря на мороз. Посидим минутку, и я тебя накормлю.
Они сели на диван. Лида взволнованно и преданно смотрела на Игоря, ища ответное чувство, но видела лишь спокойствие и собранность, каким она его помнила перед снарядом на школьных соревнованиях гимнастов, где не было ему равных, как и теперь — он для нее единственный.
— Ты пеленки-распашонки уже купила? — вдруг спросил он и улыбнулся.
— Нет еще.
— Вот и хорошо. Родится, и я куплю в качестве отцовского подарка. Годится?
— Конечно, — сияя, ответила Лида. — Только откуда у тебя деньги?
— Выдают освободившимся на месячное прожитье. Гроши, конечно, но мне так хочется сделать тебе приятное.
— Игорек, у меня же в подушке полторы тысячи. Я же копила на черный день, нет, на счастье копила, ты знаешь. Потом декретные получила в понедельник. Если не хватит, возьми. Проживем. Может, нам до весны здесь остаться? Мне увольняться сейчас не резон. Профсоюз — помощник. Да и ты бы мог подработать. Платят здесь вольным хорошо.
— Не годится, Лида, я смотреть не могу на эти невольнические места, на эти рожи! — озлился он.
— Да-да, милый. У тебя все это в печенках сидит. Ох, что-то тянет у меня книзу, неужто начинается на радостях? От счастья это!
— Тут есть, где рожать?
— Есть. Соседка наша — фельдшер-акушер хороший. Больничка на десять коек. Она там заведует. Все умеет делать, все лечит. Практика. Ох-ох, Игорек. Наверное, я тебя не смогу накормить. Ты сам, милый, возьми, поешь. Борщ на плите стоит горячий. Свеженький. Для тебя готовила. Гуляш там же. Водка в шкафу, выпей за освобождение, обедай, да как бы не пришлось отправлять меня в больницу.
— Не беспокойся, я пообедаю, — он встал с дивана, направился к шкафу. — Если у тебя началось, даже лучше. Быстрее все станет ясно.
— Что ясно, Игорек?
— Как что, кто родится, как нам дальше быть? — Он взял из посудного шкафа водку, тарелку и стал наливать борщ, неторопливо уселся за стол, налил из бутылки полный стакан водки, выпил залпом, заел горячим, и с настроением спросил: — Хозяйка на обед придет?
— Придет, она за меня беспокоится. Славная женщина. Сына на побывку ждет. Радуется. Моряк он у нее.
— Да я же знаю. Если бы он не служил, вряд ли бы она тебя пустила. Практичная.
— Она не практичная, она добрая.
— Знаю эту доброту, дерет с тебя за квартиру три шкуры.
— Не больше, чем другие. Нам здесь было не хуже, чем в кладовке на скрипучем топчане.
— Не спорю, — улыбаясь, ответил Игорь, поглощая наваристый на говядине борщ, — но там было как-то романтичнее.
— Ох, Игорек, угораздило же меня в день твоего освобождения… Ох-ох. Ты ешь, не торопись, это начнется не раньше вечера, а то и утра. Это только начало, ничего страшного, — говорила Лида, через силу улыбаясь, с любовью глядя на освободившегося, и, кажется, очень счастливого Игоря, одновременно радуясь за него. — Ты только помоги мне добраться до больницы. Сегодня, к счастью, Людмила Сергеевна дежурит. Она мне поможет. Вот и хорошо, покушал? Пей чай и будем собираться, лучше заранее уйти. Не забудь, Игорек, о деньгах. Они у меня в подушке, в тряпочном мешочке лежат. Я не от хозяйки их прячу, просто так, не лежать же им на виду. Ты знай, вдруг на что-то понадобятся.