— Хорошо-хорошо, — не глядя на Лиду, энергично отозвался Игорь. — Если ты решила ложиться в больницу, давай собираться.
— Брось мои тапочки в сумку, полотенце, мыло. Вон ту баночку меда. Я недавно купила. Он хорош после родов. Белье свое я сейчас возьму, оденусь потеплее, и — в путь.
— Может, машину поймать какую? — поусердствовал Игорь, показывая свое волнение и участие.
— Не стоит, здесь рядом, всего квартал, доведешь, а хозяйке расскажешь обо всем вечером. Дай-ка я ей черкну записку.
Лида располневшая, не утратившая привлекательности, поднялась. Прошла в свою комнату, черкнула короткую записку, взяла в охапку приготовленное белье и вернулась, стала одеваться.
Через десять минут молодая пара, не торопясь, распахнула двери небольшой участковой больницы, и Лида, счастливая, поддерживаемая за локоть своим любимым без робости и трепета перед родами и неизвестностью, как это было в первый раз, не в одиночестве, переступила порог. Благодарно поглядывая в глаза Игорю, уверенно прошла по коридору, в котором появилась Людмила Сергеевна. Она широко заулыбалась, проговорила:
— Никак приспичило, матушка!
— Кажется, Людмила Сергеевна, здравствуйте, и в такой день, когда мой Игорек освободился.
— К счастью это, матушка, к счастью. Тебе мужская рука кстати. Проходи, раздевайся. Мы теперь, молодой человек, сами управимся. Можешь быть свободным, все будет хорошо.
— Я счастлива, Людмила Сергеевна — сюда привел меня мой Игорек, скоро он станет папой дважды.
Людмила Сергеевна бросила испытывающий взгляд на отошедшего к двери Игоря, проявляющего нетерпение удалиться: она то знала, чем чаще всего кончалась связь освободившихся «химиков» с беременными женщинами.
Константин Рябуша майор-ракетчик взволнованно отворил дверь своей квартиры и сказал встречающей его жене:
— Наташенька, крепись.
— Что случилось? — схватилась она за полный живот.
— Ты же знаешь, что это должно было вот-вот случиться: твоя мама долго болела, сегодня утром она скончалась. Крепись, дорогая, и помни о нашем малыше, ты на седьмом месяце.
Наталия Михайловна бросилась мужу на грудь и безутешно зарыдала.
— Поплачь, милая, слезы скорби очищают душу. Тебе станет легче. Это должно было случиться. Мама сильно страдала, и, слава Богу, что он забрал ее.
— Да, это неизбежно. Но мне надо ехать на похороны с тобой.
— Помилуй, Наташенька, путь не близок, а ты такая тяжелая. Мы так долго ждем его в свою семью. Я один управлюсь.
— Ты думаешь, мне будет легко переживать горе одной без твоей поддержки? Я же не могу без тебя жить! Другое дело, если бы мы не успевали, да была сложная и дальняя дорога, связанная с автобусами, самолетами — да. А тут я просто не имею морального права и буду потом себя казнить всю жизнь, и еще не известно, как отразится мое душевное состояние на малыше.
— Ну, хорошо, доводы твои убедительные, но ты должна взять себя в руки, а я побегу к командиру с рапортом на отпуск.
Они устроились в купе, поезд благополучно привез их в поселок Тоннельный утром. Ночь супруги провели в полудреме, но усталости в этой экстремальной ситуации Наталия почти не чувствовала, как и всякий человек в подобном случае, не говоря уже о здоровяке Константине. Главное, они успели к похоронам, и этим все списывается.
Мать прожила долгую жизнь, можно сказать, умерла от старости, и сожалеть о безвременной кончине не приходилось, это облегчало. Ее просто жаль как мать, как патриарха семьи, и конечно, слезы и причитания дочерей и внучек являлись естественными, дополняя скорбную картину постигшего несчастья. Константин ни на шаг не отходил от жены, утешал, ласкал и неназойливо напоминал о малыше. Она благодарно смотрела на него, шептала:
— Я помню о нем, дорогой мой, помню каждую минуту и молю Бога, чтобы все обошлось хорошо.
Предав мать сырой земле, Рябуша решили остаться на девять дней, пообщаться с родными, что скажется во благо беременной, и тогда со спокойной душой ехать домой.
Вечером, когда поминальные столы были убраны, родные собрались в тесном кругу за чаем и разговорами, племянницы Наталии Михайловны забросали ее рассказами и показами: у одной в дневнике красовались пятерки, у второй — кипа акварельных рисунков. Тетя восхищалась способностями девочек, хвалила. Улыбка не сходила с ее губ. И вдруг она почувствовала толчки в животе, боль, невольно вскрикнула.
— Ах, что это со мной, Костя? — лицо ее побледнело, и она стала судорожно хватать ртом воздух. В комнате сделался переполох. Все вскочили со своих мест, умолк щебет девочек, в испуге заметалась по сторонам сестра. Рябуша был рядом.
— Я здесь дорогая, давай я отнесу тебя на кровать, ты просто переутомилась.
— Но мне так хорошо в кругу родных! — воскликнула Наталия, — но ты прав, мне лучше полежать, хотя все, кажется, прошло.
Рябуша подхватил на руки жену и понес в спальню. Там женщину уложили в постель, Константин спросил:
— Ну, как ты?
— Не знаю. Какое-то странное ощущение: меня словно распирает изнутри, неужели начнутся преждевременные роды?
— Но у тебя только семь месяцев! — в отчаянии воскликнул Рябуша.
— Успокойся, Костя, — сказала сестра Наташи. — У меня младшенькая тоже семимесячная. Нату лучше сейчас бы увезти в райцентр. Там приличный роддом, а младенца необходимо допаривать.
— Далеко?
— Далеко. Но главное — бездорожье, пурга. Можно не довезти, а это хуже.
— Что есть у вас?
— Участковая больница и прекрасный фельдшер-акушер. Она принимала и моих.
— Так что же ты стоишь! — умоляюще сказал Константин снохе.
— Бегу-бегу, — откликнулась та и, торопливо одевшись, выбежала из квартиры.
— Костя, милый, я скоро стану матерью, — счастливо улыбаясь, сказала Наталия. — Какое долгожданное счастье. Я вскормлю малыша своей грудью!
— Да, дорогая, для нас это великое счастье. Я очень хочу дочку, но пусть будет тот, кто есть! Лишь бы все окончилось благополучно.
Сноха вернулась быстро и с порога закричала:
— Костя, акушерка на дежурстве, она не может прийти, у нее в больнице роженица. Собираем Наташу и везем в больницу.
— Нам разрешат дежурить?
— Скорее всего. Больница полупустая.
Людмила Сергеевна уже в годах была по-настоящему мастером на все руки, удивительно талантлива и добра. Она внимательно осмотрела Лиду и удовлетворенно сказала:
— Ранним утром, матушка, будем принимать младенца. Все у тебя хорошо. Опыт у тебя, говоришь, есть. Кто первенец?
— Сын.
— Нынче, похоже, дочка стучится. Лежи спокойно, жди своего часа. А мне домой надо сбегать. Ночь сегодня моя. Да ты не волнуйся, я тебе даже час назову, около четырех утра родишь. Сестра здесь остается, если что — прибежит за мной.
— Я не за себя, я за Игоря. Оставила его в такой день. Моя хозяйка тетя Аня, я заметила, недолюбливает его. Как бы конфликт не вышел, дождался бы он меня.
— Анна все понимает, матушка, она твою просьбу выполнит, твоему Игорю слово поперек не скажет. Уж, я то знаю ее характер. Ты отдыхай, не волнуйся. Вечером, поди, твой Игорь наведается. А уж Анна-то, обязательно прибежит.
С этими словами Людмила Сергеевна удалилась, и Лида осталась одна в ожидании своего часа. В палате тепло, тихо. Минуты тянулись томительно. Дважды в палату заглядывала медсестра, спрашивала о самочувствии и уходила в другие палаты к больным проводить процедуры.
После шести пришла тетя Аня. Она осмотрела Лиду, как добрая внимательная мать.
— Где мой Игорек? — спросила Лида. — Вы его видели?
— Я с обеда торопилась, он в подъезде мне встретился. Рассказал о тебе, да уж знала, твою записку прочитала. Попросил, если я не возражаю, то он хотел бы дождаться тебя после родов в моей квартире. Я сказала, что мы с тобой на этот счет договорились, и впустила его. Пришла с работы — он дома. Поужинали. Я к тебе засобиралась. Он мне говорит: мол, сегодня он к тебе не пойдет, ему в Тынду надо, а как только вернется — навестит.
Лида слушала, широко раскрыв глаза, и какая-то смутная тревога подступила к ее сердцу.
— Отложил бы поездку, говорю. Лиде твоя поддержка нужна.
«Не могу, — отвечает, — решается вопрос нашего будущего. Я же не знал, что она сегодня рожать соберется».
— Дело твое, сказала я. — Поезд на Тынду, ты знаешь, в семь вечера. Вот мы вместе и вышли из квартиры. На улице он мне конверт подает.
«Это Лиде передайте. Я написал, зачем еду, она все поймет. Можете даже завтра отдать, после родов».
— Почему завтра, давайте сейчас, — нервничая, сказала Лида, а холодок тревоги все настойчивее схватывал ее сердце.
— Вдруг там что-то неприятное, а тебе расстраиваться сейчас нельзя, — с сомнением сказала тетя Аня.
— Ну что вы, он же объясняет свой отъезд. Возможно, собирался сказать об этом мне, но нам поговорить просто не хватило времени, сильно уж у меня началось, а сейчас, видите, отпустило. Зря торопилась, — сказала Лида, но тут же поморщилась от боли, застонала, стиснула зубы.
— Тебе плохо? — с тревогой спросила тетя Аня.
— Мне плохо от неизвестности, — с трудом проговорила Лида.
— Но разве у человека не может быть срочных дел? — решила прибегнуть к хитрости тетя Аня, видя свою оплошность с письмом, чтобы успокоить разволновавшуюся женщину. — Он так и сказал: решается вопрос о нашем будущем, возможно, речь идет о хорошей работе.
— Вот именно. Я должна знать, — борясь с болью, сказала Лида.
В палату вошла Людмила Сергеевна.
— О чем речь, девоньки? — спросила она.
— Тетя Аня не хочет отдавать мне письмо от Игоря, — сказала торопливо Лида.
— Никаких писем, родишь, тогда хоть зачитайся, — строго сказала фельдшер. — Пошли, матушка, отсюда. Пусть роженица успокоится. Никуда ее Игорь не денется.
Лида не могла больше ни о чем думать, как о письме. На задний план отошли страхи перед родами. Что в том письме? Что хотел сообщить ей Игорь, почему возникла тревога в груди, когда говорила тетя Аня. Она добудет письмо сегодня же, не станет же Людмила Сергеевна носить его в кармане. Наверняка положит его в стол, чтобы не обронить. Стоит проследить за Сергеевной, когда она пойдет в палату к больным, быстренько проскочить в ее кабинет и найти в столе письмо. А теперь — спокойствие. Пусть фельдшерица убедится, что я нисколько не волнуюсь из-за письма, иначе бдительность Людмилы Сергеевны не усыпить. Лида не сомневалась: в письме судьбоносное сообщение, она чувствовала сердцем.