— Нет, не мои, Виктор Афанасьевич, — внутренне возликовал Ильин, прямо гора с плеч! — Откуда вам стало известно?
— Ехал из Ачинска, смотрю рефрижераторы стоят, подумал твои. Трупы лично видел, людишки вокруг суетятся. Мы, конечно, не остановились, не положено. Но прежде я решил тебе позвонить, спросить. Выходит, не твои, слава Богу.
— Во сколько это было?
— Около девяти я ехал. Еще на часы глянул.
— Ни милиции нет, ни гаишников?
— Вроде кто-то стоял, не разобрал. Звонить надо в органы.
Связь прервалась. Ильин как мальчишка подпрыгнул от радости в кресле: «Управились мои ребята и убрались. Мигалку Семушкин просмотреть не мог».
— Ай, да молодцы, — ликовал Ильин, — ай, да мастера! — Он светился улыбкой, как весенняя девица от поцелуя любимого. — Теперь кассету отвезем ментам. Ну, иди сюда, подружка, компра здесь похлеще шлюшки! — запел стихами Ильин, нажал на кнопку возврата кассеты из магнитофона. — Все хорошо, прекрасная маркиза! Сам Семушкин позвонил мне о происшествии. Куда ж авторитетнее, я сразу заподозрил и стукнул ментам!
— Куда торопишься, Павел Артемьевич, — вдруг услышал он голос шофера Алексея, бесшумно вошедшего в кабинет. — Никак в ментовку стучать собрался. Не спеши, лучше еще раз проверь запись на кассете.
— Ты о чем, мерзавец? — испугался Ильин и трепещущейся рукой подхватил выскочившую кассету. — За что ты меня предал?
— Короткая у тебя память, — вплотную подошел к Ильину Алексей, — вставь сначала кассету, послушай, а потом я тебе объясню, как над моей женой измывался, как изнасиловал.
— Сучка, растрепала! — вырвалось у Ильина.
Жесткий удар кулака оборвал его хамскую речь. Ильин рухнул в кресло. Против грубости он был беззащитен даже перед Алексеем, который хладнокровно взял из рук директора кассету и втолкнул в щель магнитофона, включил, прокрутил, послушал и, найдя, что требовалось, сказал:
— Слушай, утюг.
Запись была высокого качества: «Слышу, ты прекрасно окопался, мой юный друг», — звучал голос Ильина, который сидел и слушал, готовый посмеяться над стоящим рядом ублюдком, но дальше следовал пустой звук. Ильин напряженно вслушивался, забыв о боли в кровоточащей губе. Когда минуло две минуты напряженного ожидания и стало ясно, что никакой записи разговора с Костячным не услышит, истерически закричал:
— Кто стер запись? Кто, я тебя спрашиваю?
— Какая разница — кто стер, важно, что улики нет. Ты, как я пониманию, на нее делал ставку. Если тебе будет легче от того, кто стер, скажу — моя жена. Ты же забегался в туалет после приема подсыпанного в чай мочегонного. За все платить надо.
— Сука! — завопил Ильин, но получил апперкот в челюсть и умолк.
— Тебе лучше навсегда исчезнуть, Павел Артемьевич, иначе тебя загребут, как организатора массового убийства.
— Сколько там трупов? — холодея, спросил Ильин.
— Откуда ж мне знать, я все время был на базе, тебя сторожил. Разве тебе ничего не сказал подстреленный Длиннорукий?
— Я его не видел и жду.
— Не дождешься, кинул тебя Длиннорукий. Забрал свою машину, оставил простреленную «Вольво» и рванул. Он мне, правда, брякнул, что всем крышка, мол, гостей на одной машине перестреляли, да уйти не смогли: наших тут же замочили и гаишника тоже. Главное пистолеты и трупы там остались, только раненому Длиннорукому повезло уйти. Следствию не составит труда выяснить: кто в кого стрелял, Павел Артемьевич. Так что вышка корячится. Твои награбленные денежки не помогут, потому как тайник твой пуст. Длиннорукий знал его, но почему-то матерно ругался. Неужели до него кто-то обобрал?
Ильин схватился за сердце, широко раскрыл рот.
— Вот этого не надо, Павел Артемьевич, не дай Бог, окочуришься в кресле. Прими-ка нитроглицерин, — не на шутку испугался Алексей. Он быстро выдвинул стол, выхватил оттуда пузырек с пилюлями, высыпал на ладонь и сунул одну в раскрытый рот, под язык. — Соси, Павел Артемьевич, нехорошо с синяками умирать, да еще в кабинете. Отпустит, я помогу добраться тебе до машины. Уезжай с Богом, и ложись на дно, как делает сейчас Длиннорукий. Смотри, как бы он тебя за пустой тайник не достал. Зол, как негра Отелло, можешь увянуть в его цепких пальцах, как красотка Дездемона.
Алексей собирался еще дальше нагонять страх на своего шефа, но тот оклемался от удара, решительно замахал руками и, наклонив голову по-носорожьи, тяжело ступая, неудержимо ринулся из кабинета.
Ильина больше никто не видел. То ли он растворился как утренний туман, который являлся неизменной атрибутикой Красноярска, то ли выпал в осадок в иных краях. Поиск его все же продолжался, так как на его шею свесили всех собак в деле о кровавой драме на сорок пятом километре. Патрон Ильина Семушкин, по слухам, изрядно понаделал в штаны, когда дотошный следователь пытал его различными вопросами: почему он прежде всего бросился сообщать Ильину о разбое, а не в милицию? Предупредил о грозящей опасности в грязно проведенной операции? Кстати, Семушкин оказался последним, кто с ним живым, заметьте, живым (как будто с мертвым, невольно отметил про себя Семушкин, можно общаться по телефону) общался по телефону! Но внутренняя ирония Семушкина осталась не высказанной, да и, слава Богу. Нельзя уличать ни в чем следователя. Он тоже имеет самолюбие и может закусить удила. Но, тем не менее, убийственная логика тянувшего свою нить следователя вконец добивала несчастного. Как прикажете понимать действия ответственного лица, подозрительно находившегося весь день в районе следования потерпевших?
Семушкин пыхтел и краснел, ему жарко, гораздо жарче, чем в Ачинской сауне, где с обеда принимал ее в обществе двух веселых, без комплексов, девушек и председателя потребсоюза города. Дотошный следователь снял последний вопрос лишь, когда проверил достоверность объяснений Семушкина о сауне. Действительно, тот уже парился, когда рефрижераторы пересекали границу региона. Семушкину пришлось побегать по партийным инстанциям, слезно прося защиты от недоумка следователя, который необоснованно наезжает на честного человека. Нашлись кое-какие сигналы на Ильина, которые Семушкин по крупицам собирал для обобщения, да не успел донести, закрутился, не подозревая, что в его ведомстве сидит матерый гангстер.
Через неделю к Семушкину явился отставной афганский интендант и попросился на вакантное место известной ему базы. Рекомендательное письмо исходило от регионального Союза афганцев, успевшего заявить о себе, как о немалой сплоченной силе.
У отставного интенданта документы были в порядке, звание — подполковник. Семушкин, изучая, посмотрел на него.
— Я от недругов Ильина, — тихо, но внятно проговорил интендант. — Не хотите неприятностей, принимайте.
Семушкин больше не колебался, на углу заявления наложил резолюцию.
Вечером, когда стихли рабочие звонки в офисе кооператива «Узлок» раздался хлопок, похожий на выстрел с глушителем. Пробка ударилась в потолок, и три бокала наполнились янтарным пенящимся вином. Игорь Костячный, в кругу Николая Парфенова и знакомого отставного интенданта, праздновал победу над ильинской организацией и рождение торговой империи под непонятным названием «Агюст-фирма», что означало: товары с юга.
XII
К новой схватке с Костячным Лидия Савинова готовилась месяц. Порой она не решалась атаковать его, зная коварство и хитрость врага. Но прошлое удавкой сжимало сердце, оно кровоточило. Актриса не достигла того, о чем мечтала в юности. Сбылось лишь отчасти. И одиночество без материнского счастья. Этот же негодяй процветает. Имеет двух жен и четверых дочерей. Нет, даже ценой жизни она испортит ему карьеру, такие люди не имеют право на счастье. И она решилась.
На этот раз Савинову в кабинет шефа охранник не пропустил. Он схватил за локоть рвущуюся вперед актрису и больно сжал его.
— Пустите, вы, хам! — требовательно сказала она.
— Но вы не сама скромность, — возразил охранник. — Я сейчас доложу шефу, — и через секунду, не выпуская руки: — Шеф, тут к вам актриса Савинова ломится. Пропустить? Идите, — кивнул он.
Лидия Ефимовна смерила стража презрительным взглядом и прошла в распахнутые двери. Она была одета в демисезонное кожаное пальто, в элегантных сапожках, на голове берет.
— О, да ты сама прелесть! — воскликнул Игорь, рассматривая преобразившуюся Савинову. — Проходи, садись, рассказывай, с чем пожаловала?
Лидия почувствовала еще большую ненависть к этому человеку, чем минуту назад, за его благополучие и успех в деле, за красоту и пышущее здоровье, за ту подлость, совершенную по отношению к ней и ее детям, которые неизвестно где и как? Еще живя в Тоннельном, она не раз вспоминала страшные минуты своих родов, весь грезившийся ей кошмар, слова акушерки и плачь малютки. Но она не хотела тогда ничего выяснять и доказывать, то подозрительное пожертвование денег Рябуши, их быстрый отъезд, она ненавидела не только предателя, но и, пожалуй, себя за ту безоглядную любовь и то производное, во что она вылилась. Преобладало одно желание: найти негодяя и посчитаться. Желание сбывается.
— Я пришла получить остальной долг, о котором говорила в первый визит, — сказала без предисловий Савинова.
— Ты имеешь ввиду квартиру и алименты?
— Да. Трехкомнатную квартиру новой планировки. Я навела кое-какие справки о твоих доходах, они неполные, но порядка ста тысяч ты мне задолжал. — Лидия внимательно смотрела на собеседника. В черных глазах, которые она когда-то любила, горели злые огоньки, но на губах сияла улыбка, и он был сама любезность.
— Ты сейчас живешь.
— В однокомнатной. Мне негде принимать друзей.
— Понятно. На алименты приобретешь необходимую мебель, а часть денег потратишь на детей? — Он хотел сказать наших, но сдержался.
— Договаривай, наших детей, — восполнила пробел Лидия.
— Чудесно! — для Костячного ничего не стоило выбросить на ветер каких-то триста тысяч рублей. Но он не терпел, когда на него давили с позиции силы, а потому с трудом сдержал себя, чтобы не выбросить шантажистку из кабинета, хотя где-то сознавал, что требования, по части невыплаченных алиментов, у нее обоснованные. Но почему он должен ей покупать квартиру? — Твои претензии мне кажутся сумасшедшими, особенно по квартире, я их удовлетворю, но при одном условии: перед тем, как выдать тебе документы на квартиру и деньги, ты знакомишь меня с детьми, скажем, анонимно.