— Что вы делаете?
— Так никто ж не видит. Сумрак, а деньги в кармане ощущать приятно.
— Обрабатывать на нужде вы умеете.
— И не только! Зарабатывать умеем, капитан, — подчеркнул удовлетворенно незнакомец, приняв последнюю фразу Митина, как согласие. — Звонить часто не надо. Скажем, один раз в неделю с нейтрального телефона, если, конечно, нет ничего нового и интересного. До свидания, капитан. Купите жене коробку конфет. Женщины это любят.
От квартиры Кузнецовых к Рябуше предстояло ехать едва ли не через весь город. Поразмышлять о том, что ущелье для афганца сужается и темнеет, время есть. Откровенно говоря, Николай думал, что еще на кузнецовской квартире его достанет снайперский выстрел, а когда увидел запертую на ключ комнату, понял: это засада. Пока шеф со стариками токовал, он все же уловил едва слышное дыхание за дверью и готов был в любую секунду влепить пару горячих из пистолета. Этих, положим, он бы уложил, а где гарантия, что в подъезде этажом выше не приютились дублеры. Но пронесло.
Николаю чертовски не нравятся бабские дела шефа. Когда они сходились девять лет назад, речь шла об обороне против рэкета. С такой падалью Николай готов драться по убеждению и дрался.
Одно дело пришить обнаглевшего уголовника или свернуть ему скулу, тащить лямку охранника, теперь у него целая служба безопасности, и совсем другое дело, ублажать похотливые запросы шефа. Бывало, веселились круто — снимали девчат в кабаках и не раз, отрывались по полной и разбегались. Нормально. Бывало западал продолжительно. Но своих девчат Николай не трогал. У него железное правило: никаких служебных романов. Лучше всего амурными делами заниматься на стороне, тогда есть шанс не засветиться перед семьей, перед коллективом.
Шеф пренебрегал этим правилом с молодости, и неприятности тащились за ним, как шлейф за кометой. Николай дважды гасил скандалы, которые поднимали любовницы шефа. Просто увольнял женщин с работы. Но тот не унимался и заводил романы с каждой новой симпатичной сотрудницей. Необыкновенно безрассудно вел себя с Евгенией. Его страсть к ней, словно разбушевавшаяся стихия, достигшая своего апогея, готова была низвергнуть все здание, которое он построил. Букеты цветов, кактусы, извращенное ложе любви создавали необычную обстановку и доводили его до исступления. Однажды в минуты интима с Евгенией, чуть не ворвалась в кабинет его жена с детьми. Николай едва сдержал ее. Однако та закатила дома скандал, но буря не смогла оборвать затянувшуюся связь с Евгенией. Николай знал, она не доведет до добра.
Появилась актриса Савинова. Она каким-то образом прервала это безумие. Но актриса оказалась и для Николая, и для шефа тем узким ущельем с вьющейся по нему дорогой и сидящими на утесах снайперами, которых он боялся. Николай не собирался вести войну с женщинами, но раскатившаяся колесница их криминальных дел, несла к пропасти. Участвуя в расправе над Савиновой, Николай прекрасно знал, кто она для Костячного. У него остался неприятный осадок от того, что эти двое имели брошенного и не весть где находящегося сына. Николая жутко покоробило в тот момент, когда Костячный швырнул на пол перед связанной актрисой альбом, а из него вывалились снимки Евгении. Парфенов опешил: но снимки оказались не Евгении, а самой Савиновой в молодости. Это было выше всяких сил: Савинова — мать Евгении! Костячный жил с юной и прекрасной Савиновой, но как бесчувственный аллигатор проглотил дочь актрисы. Но далее! Савинова утверждала, что дети у нее были только от Костячного! И еще тогда во время пытки несчастной, когда, казалось, палачи не в состоянии мыслить, он догадался, — о, мама родная, что ж это получается! Если верить Савиновой — Костячный трахал свою дочь! Но у актрисы нет никаких документов на дочь. Все это чудовищно. И что самое дикое — никто из троих не догадывался о родстве.
«Глаз не видит — сердце не болит», — передразнил Николай в душе сказанное Костячным. У патрона заболело сердце от всего расклада с актрисой, Евгенией и ошеломляющей новости с Анатолием. Тут недолго чокнуться. Какой чудовищный клубок, какая чудовищная сатанинская сила повязала всех четверых! Теперь Костячный осознал все это и хочет разрубить гордиев узел: вместе со стариками уничтожить Евгению, чтобы навсегда похоронить эту жуткую тайну!
Николай не может не только участвовать, но и допустить это злое дело. Однако за размышлениями он забыл о запертой двери комнаты в квартире Кузнецовых. Если его догадка верна, то менты могут ожидать их у Рябуши. И тогда живым не уйдешь. Они уже сели им на хвост, Николай давно заметил поношенную «шестерку», которая приклеилась за ними почти от самых Кузнецовых. Можно свернуть в любой двор, шеф не знает адреса Рябуши и в первом подъезде замочить его. Но успеет ли Николай выхватить пистолет: реакция у Костячного звериная, он на взводе, а малейшее подозрительное движение спровоцирует его на выстрел. Самый удобный момент, когда буду открывать двери подъезда. Но Костячный может не пойти в подъезд без Обмороженного. Словом, ущелье сужается и за поворотом.
— Что-то ты, Николай не весел? — спросил Игорь, — что за мысли у тебя бродят, поделись.
— Я думаю, как бы Обморозок не попутал адрес. И сколько у нас на все про все времени?
— Вопрос — ответ, доказательства. Если растрепалась — уходим. Если нет — Обморозок остается один.
Николай посмотрел в зеркало заднего вида. «Шестерка» нагло прет за ними, не отрываясь. Но почему менты даже не скрывают своего преследования? Уверены в себе и собираются брать Костячного? Неужели они так и будут сидеть на хвосте? Может, простая случайность. Парни лихие и торопятся, а я нервничаю. Если Обморозок еще не приехал, чем-нибудь вспугну шефа. Той же «шестеркой». Может визит отложит. Хотя это не в его правилах. Если сделать аварию, Костячный поймет причину и тут же прикончит его. Можно припечатать Костячного вон к тому грузовику. Но пострадают ни в чем не повинные водители: встречные потоки идут плотные. Самому тоже жить хочется и на свободе. Не годится. Решу вопрос в подъезде: «шестерка» отвалила влево, уходит к дому. Но и ему сюда же, только с другой стороны, еще почти квартал. Когда въехал во двор, то увидел машину Кира Обморозка. Она стояла на площадке, а сам он дымил сигаретой в салоне. Николай подрулил к нему и увидел поношенную «шестерку», въезжающую с той стороны двора и направляющуюся на соседнюю площадку.
«Не могло у тебя, мерзавца, колесо лопнуть по дороге», — зло подумал о подручном Николай. Быстро подошел к нему, бросил:
— Пошли, сорок пятая квартира.
Парни в «шестерке» вытряхиваться не спешили, подняли гвалт, замахали руками.
«Пижоны», — подумал Николай и двинулся вслед за выскочившим из машины Обморозком, который прихватил свой железный чемоданчик.
«Жаль во дворе много свидетелей, придется рисковать в подъезде и, если повезет, ложиться на дно».
— Шеф, — тихо сказал Николай, — что-то мне не нравятся парни в «шестерке». Войдем в подъезд — они за нами, надо бы упредить.
— Давай, быстро, их только трое. Если что, встретим на площадке.
Теперь можно не опасаться, что выстрел шефа опередит его. Как только вошли в подъезд, выхватили пистолеты. Подъезд — тоже ущелье, с каждого этажа на тебя может смотреть снайперская винтовка. Впереди глухие шаги Обморозка. Проскочили на первую площадку и оттуда все внимание на входную дверь. Она не открывалась. Несколько секунд наблюдали за дверью. Николай знал, что Костячный в бронежилете и, улучив мгновение, нажал на спуск. Пуля беззвучно пробила лоб Костячному. Не глядя, как тот с шумом падает, бросился кверху упредить Обморозка. Но было поздно: оттуда с грохотом летел Кирилл.
Афганец не видел снайпера, но почувствовал легкий укол в шею. Он вскинул пистолет, но не поймал цели.
«Точный снайперский выстрел, — пронеслось в сознании афганца, — но где этот снайпер, дай, я тебя достану!» Но, увы, его пистолет с легким стуком падает на бетон, а сам он, как и Обмороженный, кубарем полетел вниз. Афганец распластался на площадке рядом с трупом Костячного. Обмороженный же, проскочил вниз, и его могучая фигура очутилась у двери подъезда. Но страшный удар отбросил тушу едва ли не в полтора центнера весом туда, где шли ступеньки в подвал, огражденные перилами. Киру крепко не повезло: верхняя часть перил была сорвана, и несколько арматурин торчали пиками с корявыми примазками сварки. На эти пики и рухнул всей своей мощью Обмороженный. Раздался дикий рев, затем жуткий храп: две арматурины прошили тело человека, он почти висел на страшной рогатине, едва касаясь левой ногой ступеньки, ища опоры.
Парни из «шестерки» распахнули двери, чтобы лучше видеть, что же произошло с амбалом. Сверху тащили безвольно обмякшего, но живого афганца, руки его были заломлены за спину и схвачены наручниками.
— В машину его, — раздалась команда.
Парни поволокли тело дальше.
— Что с Обморозком? — спросил старший из оперативников.
— Нокаут, неудачное приземление, посмотри.
Старший глянул и брезгливо поморщился.
— Волку — волчья смерть. Настоящая живодерня. Однако не мешало бы его допросить, пока не отдал дьяволу душу. Магнитофон.
Обмороженный стонал, кровь сочилась из его ран, окрашивая белую рубашку в рубиновый цвет.
— Снимите меня, ради Бога, — простонал он.
— Бога вспомнил, — со злостью сказал старший. — Мы тебя снимем, даже попытаемся спасти, если ты нам скажешь: кто убил и надругался над актрисой Савиновой?
— Я не знаю.
Старший надавил на правое бедро Обмороженного, и тот дико взвыл.
— Говори, сучий потрох, ты не задел жизненно важные органы. Выбирай: или будешь висеть пока не сдохнешь, или расскажешь нам правду, и медики спасут твою ничтожную жизнь.
— Введите мне обезболивающее, тогда расскажу.
— Сержант, давай шприц. Смотри Обморозок, я ввожу иглу в вену, но жду ответа.
— Я изнасиловал, а потом убил Савинову.
— Но сначала ты ее пытал?
— Да, жег пятки электронагревателем.
— По чьему приказу?