— Спасибо, Сергей Петрович, — благодарно произнес Борис, закрывая глаза, на которых блеснули слезы.
— Я думаю, это наш с тобой человеческий долг и долг офицеров, — по отечески тепло говорил генерал. — У тебя, сынок, есть какая-нибудь просьба?
— Я бы хотел увидеть Евгению, — несмело сказал Борис, — но как найти повод.
— Я попробую устроить. Рябуша и Евгения придут к тебе с радостью. Кстати, тебе положена сиделка, как во всем цивилизованном мире. Тем более что твоя охрана сегодня снята. У меня все, сынок, выздоравливай и — в строй. Я тебя жду. До свидания. Пей сок.
— До свидания, Сергей Петрович, и спасибо за заботу.
Борис спал, когда в палату ранним вечером осторожно вошли Наталия и Константин Рябуша.
— Вам не повезло, — больной спит, — как сквозь вату услышал он голос медсестры и открыл глаза. Перед ним стояли в растерянности незнакомые пожилые люди.
— Вы супруги Рябуша, — догадался Борис, ища глазами третьего человека, которого больше всего хотел видеть. — Присаживайтесь, я проснулся.
— Да, мы отец с матерью Евгении, — сказал мужчина. — Нам звонил помощник Сергея Петровича и сказал, что у вас есть для нас хорошие вести.
— Совершенно верно, но я хотел бы сказать об этом лично Евгении.
— Она не смеет показываться вам на глаза.
Искреннее разочарование блеснуло в глазах молодого человека.
— Жаль. Но ей нечего меня стесняться. Она ни в чем не виновата.
— Вы так думаете?
— К такому выводу пришло следствие под руководством генерала.
Усевшийся было на стул Рябуша, сорвался с места и бросился в коридор.
— Женя, Женечка, молодой человек, Борис Петраков лично хочет тебя видеть и сказать очень важное и радостное решение. Пройди в палату. Я очень прошу!
Евгения, одетая в белый больничный халат, несмело вошла в палату.
— Здравствуйте, Борис, — сказала она, ослепляя его грустной синевой своих глаз. — Как вы себя чувствуете?
— Здравствуйте, Евгения, превосходно! Хотя генерал утверждал, что мне нужна сиделка. — Борис готов был второй раз за сегодняшний день вскочить и броситься навстречу девушке. — Проходите и садитесь поближе. Я не могу громко говорить, а мне надо сказать вам важное, — он улыбнулся девушке так тепло и просто, что у той навернулись на глазах слезы, от которых молодой человек в свою очередь взволновался, как и присутствующие здесь ее родители. — Успокойтесь, Евгения, вам более ничто не грозит, следствие пришло к выводу, что вы не виновны.
— Меня не будут судить? — удивленно вскинула глаза Евгения.
— Да, выражаясь официальным языком: вы социально неопасный человек. — Борис заметил, как Наталия Михайловна вытирает платочком навернувшиеся слезы, удивляясь доброте этой женщины, преданности своей дочери, попавшей в беду, о подлинной сути которой она, конечно, не догадывается, если Евгения не призналась от кого у нее второй ребенок. Судя по тому, что Рябуша не звонил генералу на этот счет, а Борису пришлось добывать доказательства тайной связи — не призналась. И хорошо.
— Я согласна, что не опасна для общества. Но если меня не будут судить, значит, вы знаете причину моего несчастья?
— Я могу заверить на все сто процентов, что с вами такое никогда больше не повторится.
— Это ваше заключение или врачей?
— Совместное.
— Но я хочу знать причину, — Евгения настойчиво смотрела прямо в глаза Борису, и тот с волнением держал ее требовательный взгляд, не потому, что с генералом решено: категорическое нет огласке, а потому, что ему приятно видеть синеву ее глаз, проникающую в его сердце и обезболивающую его рану. Но он видел, как напряженно ждут ответа ее родители.
— Причина — случайное стечение обстоятельств, которые уже никогда не повторятся.
— И все же этого объяснения мне недостаточно, — настойчиво сказала Евгения. Но Борис был неумолим.
— Мне больше нечего сказать, милая Евгения. Вам надо поскорее забыть весь этот кошмар и начать новую жизнь.
— Женечка, Борис прав, — мягко сказала мама.
— Никакой новой жизни теперь быть не может, — сердито сказала Евгения, — вы что-то скрываете.
— Женя, о чем ты, девочка моя! — воскликнул отец. — Борис прав, тебе надо все забыть.
— Но как это сделать! — выкрикнула девушка, и слезы ручьем хлынули из ее прекрасных глаз.
— Евгения, поверьте, я искренен! — страстно, насколько хватило сил, сказал Борис, и поморщился от боли.
— Женя, своей несдержанностью ты делаешь больно своему спасителю.
— Не только я, генерал — главный спаситель, — тихо произнес Борис.
— Простите меня, Борис! Я возьму себя в руки, — страдая всей душой, выдохнула Евгения.
— Напротив, ваше поведение говорит о чистоте вашей души. Но она сейчас у вас изранена незаслуженно, и я рад принять участие в ее исцелении. — Он преданно смотрел ей в глаза, отчего девушка смутилась, а мать с отцом растерянно переглянулись. От внимания больного не ускользнула ни одна деталь в поведении собеседников, и он устало смежил веки.
— Мы вас изрядно утомили, — виновато сказал Константин Васильевич, — потому все разговоры прочь. Вам надо отдыхать, но знайте, мы премного вам благодарны за ваш труд, за ваши справедливые выводы и готовы день и ночь опекать вас.
— Спасибо, я не откажусь, если Евгения иногда будет навешать меня.
— Ты согласна, дочка?
— О, я с радостью соглашусь на дежурство. У вас же здесь нет родных?
— Нет, завтра приезжает моя мама.
— Я готова ухаживать за вами до ее приезда, — решительно сказала Евгения, — если можно.
— Конечно можно, — тихо ответил Борис, — в хирургии почти за каждым оперированным следят родные. Вот только предупредим доктора. Для медиков это неоценимая помощь.
— В таком случае я разыщу доктора, — сказал Константин Васильевич и вышел из палаты.
Вопрос с сиделкой был решен положительно, и супруги Рябуша, попрощавшись с Борисом, пожелав ему быстрого выздоровления, ушли. Евгения проводила родных и вернулась в палату. Борис дремал. Евгения осторожно прошла к стулу, опустилась на него.
— Смелее, Евгения, я еще не сплю. Расскажите мне о своем детстве, учебе в школе. Я люблю слушать.
— Но вам надо больше спать. Так сказал доктор.
— Он прав, но под музыку ваших слов я быстрее усну.
— Я плохая рассказчица.
— И все же, с какого возраста вы помните Красноярск?
— О, все мое детство прошло в военном городке. Я любила смотреть, как маршируют солдаты, как они ездят на огромных машинах с ракетами под командой моего папы. Он был комбатом. Я знаю, его очень любили солдаты, и это являлось предметом моей гордости. Я так люблю своего папу. Потом он служил в каком-то секретном управлении. И только когда вышел в отставку, мы переехали в Красноярск. Здесь я училась в старших классах.
— Значит, вы хорошо знаете город.
— О, конечно.
— Будете моим гидом, когда я выздоровею.
— Я не знаю, уместно ли это, — насторожилась Евгения. — Мне бы вообще не стоило показываться на людях, — с горечью закончила девушка.
— Я напрасно беспокоюсь о далекой перспективе, — в голосе больного звучало сожаление, он упрекнул себя: не надо гнать лошадей, девушка слишком удручена несчастьем, и вряд ли скоро вступит в какие-либо отношения с мужчиной. Доверие к сильной половине утеряно так же, как и вера в себя. Ее согласие дежурить у его постели — всего лишь дань долгу.
В палату вошла медсестра и громко сказала:
— Больной, как самочувствие?
— Я не больной, я раненый, — возразил Борис.
— Не все ли равно? — поджала губы медсестра. — Давайте, измерим температуру, потом я сделаю вам укольчики, чтоб лучше спалось. — Она сунула термометр в правую подмышку, — через пять минут загляну.
Когда медсестра ушла, Евгения сказала:
— Борис, я не смею вас отвлекать ото сна разговорами. Я буду молчать и даже выйду в коридор. Если вам понадобится помощь, вы позовете меня.
— Хорошо, но я хочу пить. Доктор разрешил пить сок.
— Я с удовольствием вас напою.
Евгения распечатала упаковку, налила сок в стакан и поднесла к губам Бориса, слегка приподняв голову. Парень сделал несколько глотков и с благодарностью посмотрел на Евгению.
— Спасибо, — прошептал он.
— Пожалуйста, Борис, — ей нравилось произносить его имя, — теперь вам надо уснуть.
— После уколов.
Вошла медсестра, вынула термометр, внимательно посмотрела.
— Все, никаких разговоров и бодрствования, у вас повышенная температура. Спать! — Она проворно ввела Борису лекарство и удалилась.
Молодой человек уснул через несколько минут. Время для размышлений у Евгении предостаточно. Она смотрела на спящего и ругала себя за то, что после разрыва с Анатолием, как в омут кинулась в объятия Костячному, и еще раз убедилась в своей неполноценности и уж теперь до конца дней своих останется одна, не допустит к себе ни одного мужчину. Нет, она не была на них зла, не причисляла всех к племени негодяев. Она любила своего отца, видела, как он любит и защищает от неприятностей маму, как внимательно и с участием относится к их семейству генерал. Евгения не сомневалась, что он разгадал ее тайну, но при этом не сообщил о своем открытии даже отцу, что тревожило. Вежливо вел себя на допросах Борис Петраков. Он не скрывал своей радости, когда Евгению освободили из-под стражи и еще тогда сказал ей, чтобы она ничего не боялась. Он так пристально смотрел на нее, словно собирался запомнить ее черты лица.
Почему же она поторопилась с Костячным, а не сделала выбор, скажем, на таком приятном парне, как Борис Петраков. Костячный напоминал ей Анатолия, ведь она любила своего мужа. А теперь? Ей не повезло в личной жизни. И коль ее спасли от гибели и заставили жить, ей следует все события оставить в прошлом и посвятить себя какому-то делу. Например, борьбе с бандитами. Поступить на юрфак и стать следователем. Для незамужней и бездетной женщины это дело подойдет как нельзя лучше.
«Размечталась, — оборвала себя Евгения, — кто же примет на юрфак такого человека, как я. Скорее я попаду в разряд изгоев, чем в следователи. Смерть младенца будет долго идти за мной по пятам, и сидеть мне безвылазно в своей норе. Никуда не высовываться».