— Почему ты так решил? — спросил Борис. Они сидели в тесной лаборатории Алексея и проявляли отснятый материал Борисом на Спартаковской. Петраков не говорил, что за пленка, так, любительская. Алексей не интересовался, подозревая, что она не простая. Но уж лучше ничего не знать, чем трястись от страха, владея чьей-то тайной.
— Молодые менты, да еще после ранения, зачастую не успевают вляпаться в воровскую грязь, которая расползлась по всей стране с такой плотностью, что чистых улиц не осталось.
— Ты же не считаешь, что в этой грязи может выпачкаться каждый?
— Не считаю. Будь у меня характер дерзкий, то я бы вляпался. Фиксатый — мой школьный приятель, предлагал хорошие заработки. Я отказался, может быть, из-за трусости, а может быть, из-за своей мечты стать кинооператором.
— Как бы то ни было, ты преодолел искушение, нашел в себе мужество и подсказал мне кое-что толковое.
— Но не выдержал и сбежал из больницы, — страдая от позора, ответил Алексей.
— Это ничего. Тебе просто неудобно было столкнуться нос к носу с одноклассником-бандитом. Я понимаю, ты совестливый малый, а такие пасуют перед наглостью. Но это не предательство по отношению к твоему бывшему школьному приятелю, это борьба. Или они нас, эти наглецы и жестокие люди, или мы их, те, у кого есть честь, достоинство и доброта.
— Я согласен, Борис, но у тебя крепкий дух, ты идешь на риск ради торжества этой доброты, а у меня он слаб, если не сказать большего. Я всегда боялся, скажем, залезть на крышу девятиэтажки и встать там в полный рост, никогда не надевал боксерские перчатки, не выходил на борцовский ковер, я не мог преодолеть себя и прыгнуть в бассейн вниз головой с вышки, никогда не участвовал в мальчишеских стычках и часто носил синяки, не решаясь дать сдачи. Фиксатый все это делал запросто, заступался за меня, я его уважал и боготворил.
— Но из него уже слеплен безжалостный преступник, ты же остался честным человеком с мечтой о творчестве и с любовью к девушке. Так кто ж, по-твоему, слабее духом!
— Смотря на какую позицию встанешь. Неужели тебе не бывает страшно перед схваткой?
— Я как-то не задавался таким вопросом, — пожал плечами Борис, — хотя нередко чувствуешь, как взмок от напряжения. Это все же страх выжимает из тебя соки. Ты вот не побоялся и проследил, куда исчезала Олеся.
— Делать это меня заставляли чувства к ней. Я и теперь не откажусь от девушки. Как только она закончит школу, предложу выйти за меня замуж.
— Это прекрасно! — воскликнул Борис, и перед его глазами встала Евгения с немым укором за долгое молчание на ее последнее письмо. — Олеся очень нуждается в твоей поддержке.
— Ты так думаешь? — усомнился Алексей.
— Никаких сомнений, и плохо, если ты еще не был у нее в больнице. Отложи все и беги к ней. Будешь меня только благодарить, поверь старшему товарищу.
— Хорошо, высохнет пленка, и пойду. Давай включим вентилятор.
Досье улик постепенно пополнялось. Борис уже пятую ночью спускался из флигеля, пробирался в ограду напротив и, затаившись в лопухах, которые росли здесь вольготно, наблюдал за гаражами и домом. Он знал, шестисотый «Мерседес» все еще стоял там. Борис ждал пополнение и тех, кто здесь хозяйничает. Но никто не появлялся, что настораживало и заставляло довольствоваться тем, чего удалось собрать и идти ва-банк. Темная безлунная ночь, наполненная комарьем и тишиной вполне устраивала сыщика, он терпеливо ждал, прислушиваясь к посторонним звукам и шорохам. Но кроме надоевшего зуммера кровососов вокруг себя, предварительно намазавшись «комарексом» ничего не слышал. Вдруг он уловил шорох за оградой, которую сам перемахнул час назад. Шорох повторился, и в ту же секунду над оградой взметнулось несколько тел. Они грузно приземлились, вспыхнуло два фонарика, один оказался рядом. Удар ноги Борис обрушил на светящуюся точку и опрокинул на землю темную фигуру. Но второй лучик света плясал на нем, выхватывая его из темноты. Последовала атака, Борис отразил нападение ближайшего бойца и бросился уходить в свободное пространство двора, где мог перемахнуть через ворота и скрыться.
— Идиоты, нападаем все сразу! — раздался знакомый зычный голос.
Но одновременности нападения не получилось. Двое были уже повержены. Они, конечно, поднимутся, но субъект рвется вперед, к воротам. Лучик света бросился наперерез, но тут же погас, глухо, со стоном чье-то тело врезалось в бетон двора. Путь к воротам свободен, несколько стремительных шагов и… Петраков, как подкошенный, падает. Басом запела натянутая проволока. Черт, ловушка, а нападающие вот они! Он успел нанести ногой только один удар, как его тяжело прижали сразу трое. Посыпались удары. Руки скручены назад и на них щелкнули наручники.
— Тащите его в дом, — приказал хриплый знакомый голос. Бить его перестали и поволокли в открытую дверь.
В просторной комнате вспыхнул неяркий свет, заиграла знакомая маршевая музыка. Петракова усадили в кресло, привязали.
— Капитан, мы от тебя ничего не хотим иметь, только уйди с дороги, не рой яму, — сказал крупный мужик лет сорока, тяжело дышавший, которого Борис тяжело опрокинул на бетон. — Правда, ты нам должен поведать, что удалось тебе нарыть?
— Если я скажу, что у меня пустые руки — не поверите? — усмехнулся Петраков, решивший поиграть в жмурки, уничтожить его они вряд ли осмелятся, так как не знают, с кем он работает.
— Конечно, — грузный мужик налил себе стакан минералки, выпил и, покручивая на пальце пистолет за дужку, приблизился к пленнику. — Ты ведь не считаешь себя дураком, не считай и нас. Кто тебе донес о Спартаковской? Девчонка?
— Зачем это вам, важно то, что о ней знаю я.
— Нам надо убедиться, что только ты.
— Ты только что отделил себя от дураков, поэтому взвесь, сколько глаз видели эту комнату оргий, сколько ног переступало порог? Вспомни и подумай, и тогда не будешь задавать глупых вопросов.
Грузный недоуменно глянул на своих помощников, которые с любопытством смотрели на пленника, ничего не понимая, о чем идет речь.
— Ты хочешь сказать, что кроме той девчонки, что вскрыла себе вены, тут бывали многие?
— Именно, невинные жертвы сексуальных домогательств ваших крестных отцов. Если собрать их родителей и родственников и указать им на вас, мало не покажется.
— Мне наплевать кому, что покажется. Ты нам пообещай убраться с дороги, скажи, что успел узнать, точнее, какими доказательствами располагаешь, уничтожишь их, и мы тебя отпускаем с миром. Нам мокрое дело, да еще с ментом, не нужно.
— Согласен, что не нужно. Если вы меня убьете, дело докатится до генерала Климова. Он так тряхнет всю здешнюю шушеру, что вас прикончат отцы вашего уголовного мирка.
— Никак ты нас пугаешь, парень? — усмехнулся грузный мужик, — а что если я тебе сейчас вгоню под ногти пару иголок?
— А почему бы вас не попугать? Ведь вы пугливы, как крысы. Но генерал Климов не пугало, а реальность. Не я сегодня, так он вас завтра к ногтю, как вошь.
— Ну, хватит, не хочешь по-хорошему, будем по-плохому. Говорят, ты свою зазнобу в Омске оставил, вырвал ее из лап правосудия, а что б ее не травмировала тамошняя пресса, отправил туда, где она сидит. Так вот, уши ей не заткнешь, глаза не завяжешь. Если не согласишься уйти с дороги, то это досье завтра же будет у нее на столе, — бандит швырнул на пол бумаги и перед ногами Бориса рассыпались газетные вырезки подлых статей, содержание которых Борис прекрасно помнил.
По мере того, как мужик излагал, Борис бледнел, а глаза его наливались кровью от ненависти к мерзавцам. Он старался бороться со своими чувствами, пытаясь оставаться невозмутимым и холодным, но этот омерзительный ход своих противников, касающийся его светлой любви к женщине, выбил его из колеи. Он понимал, что преступники, люди без морали и чести, пойдут на все, что угодно, чтобы раздавить человека, но как они могли узнать о его слабости, о его любви? Кто его предал? Борис не знал, сможет ли он вынести пытки, которым собираются подвергнуть его палачи, во всяком случае, он презирал слабость от боли, но то, что они нашли его самое уязвимое место, ударили по нему со всей мочи, и удар этот уже гнул его, как тростинку, ломая волю, он уже почувствовал. Он представил, как прочитанные Евгенией тексты убивают ее наповал, как в отчаянии она теряет рассудок и бежит к Иртышу.
— Не-е-е-е-т! — дико взревел Борис. — Не-е-т! Только не это! Убейте меня! Вы, мерзавцы! — Борис принялся остервенело ругать своих врагов самыми низкими словами, какие только знал, в надежде, что кто-то из них не выдержит оскорблений и замочит его здесь же, связанного. Но его недруги молчали, и когда поток брани иссяк, услышал саркастический смешок грузного мужика:
— Ха-ха-ха! Как тут не будешь уважать своих паханов, которые находят такие штучки, что разят наповал иных храбрецов! Этот готов даже умереть. Чудеса! Вот как надо работать, а мы все кулаком, да каленым железом. Это хороший знак. Короче, наш тебе ультиматум: ты отдаешь весь собранный компромат, касающийся деятельности известных тебе лиц, уходишь с нашей дороги навсегда, иначе твоя женщина получает это, — он брезгливо пнул пакет с рассыпавшимися газетными вырезками.
— Где гарантия того, что, отдав вам собранные улики, вы не будете меня шантажировать и дальше?
— Этого я тебе сказать не могу, не уполномочен.
— Я уполномочен, — раздался вдруг знакомый голос, и из второй комнаты вышел усатый, смуглолицый мужик из коллекции портретов Олеси, уверенный в том, что Петраков сломлен, можно без боязни светиться и диктовать свои условия. — А уполномочен заявить то, что пока сыщик проводил все свободное время во флигельке, в СИЗО был зарезан неизвестным лицом много знающий фиксатый. Девчонка Олеся так напугана, что ничего не может сказать полезного следователю. Словом, все улики на стол, и твоя женщина ничего не узнает о себе более того, что знает, во всяком случае, от нас.
— Что значит, от нас? Кто меня предал? Лиля?
— Это наш секрет.
— Хорошо, Подшивалов, я не могу допустить,