— Санданович?
— Да, ты с ним знаком? — Комельков уже не скрывал своего удивления от осведомленности сыщика.
— Пока нет, только по информации, идущей из канцелярии Климова. Получил ее буквально перед нашей встречей.
— Если не секрет, в каком ракурсе видится помощь следствию его обширные знания в области медицины?
— Консультации по поводу дела, о котором я уже упоминал. Чуть расшифрую: он предполагается главным экспертом в одном следственном эксперименте.
— Чрезвычайно интересно, черт возьми! — блеснул доктор огоньками заинтересованности в глазах. — И последнее, Борис, скажи, бывала ли Евгения в Железногорске или в соседнем с ним районе?
— В Железногорске вряд ли, все же это и теперь закрытый город, атомный монстр, а вот ниже зловещего комбината бывала и в отрочестве, и в юности, и с первым мужем. У нее дядя живет в Большом Балчуге, летом девчонкой там пропадала вместе с отцом, моржиха, плавает отменно. Вы думаете, есть связь? — встревожился Борис.
— Цепочка, не скрою, возможна.
— Это угрожающая патология? — Борис в секунду взмок.
— Нет-нет, упаси Бог, это совсем не то, о чем ты подумал. Ее жизни пока ничто не угрожает, но цепочка возможна. Какая, сказать трудно? — развел руками Комельков. — Скорее всего след джина, которого человек выпустил из бутылки, а водворить назад не в состоянии.
— Почему именно она стала жертвой? Рядом с ней там всегда находился ее отец, — ухватился за спасительную соломинку Борис. — Он здоров как бык.
— Загадки человеческого организма — вечная тема. Допущу одно весьма вероятное предположение. Крепкий мужик, находящийся в отпуске, да еще на диком бреге, как правило, не просыхает, а это защита, милый мой, понадежнее многих противорадиационных препаратов. Девочка что, цветок, свеженький неокрепший организм! Меня бесконечно возмущало расположение детского оздоровительного комплекса «Таежный» рядом с чудовищем двадцатого века, который из-за несовершенства технологии дозирует летучую фазу плутония в окружающую среду.
— Не хотите ли вы сказать, что оздоровительный комплекс, то бишь гигантский пионерский лагерь, задуман коммунистической верхушкой и атомщиками, как наглая фальсификация благополучия на берегах крупнейшей реки мира, как утверждение безвредности этого чудовища?
— Именно, дорогой сыщик! Мы же не знаем, каково здоровье тех тысяч ребят, которые приезжают из загазованного Норильска вдохнуть свежих ветров сибирских! И, к сожалению, не узнаем, государство в этом не заинтересовано. В свое время, мне пришлось участвовать в одной комиссии по обследованию зоны прилегающей к зловещему комбинату. Были иностранцы, представители «Гринпис». Когда мы сунулись ко всем этим хранилищам, иностранцы идти отказались, так как нас никто не снабдил эффективными защитными средствами. И только мы, русские — поперлись. Бараны.
Борис слышал неподдельную горечь в словах доктора, этот умышленный переход на просторечный стиль, как бы подчеркивая трагедию простого человека, обывателя, которым является каждый землянин. Джину без разницы кого поражать: богатого или бедного, сытого или голодного, крепкого или тщедушного, образованного или малограмотного. Ему все равно, если обыватель не защищен и окажется в том месте, где гуляет джин, именуемый радионуклидами.
Придя домой, Борис под предлогом воспоминаний взялся листать фотоальбомы. У Евгении нашел вырезку из газеты семилетней давности. Женя стояла на пьедестале с венком на голове и повязанной на груди чемпионской лентой. «Заплыв „моржей“ в оздоровительном лагере „Таежный“ проводили каждый год и в каждом заезде». В заметке прочел фамилии участников заплыва. Назавтра отправил факс в Норильск, с просьбой сообщить место нахождения и состояние здоровья молодых людей. Ответ получил неутешительный. «Морж» Саша Гущин — студент Красноярского университета находится в послеоперационной реабилитации. Парню удалили почку. О третьем герое заплыва сведений не получил.
«Удалили почку, — размышлял Борис, — совпадение или закономерность, подтверждаемая исследованиями Бандажевского? Однозначно ответить на вопрос никто не готов, разве что сам исследователь».
В памяти высветилась страничка из школьной программы. Мракобесие средневековой инквизиции. Католическая церковь пытками и кострами выжигала передовую мысль, научное слово. Она тормозила развитие науки, боялась ее. Пытала Галилея, требуя отказаться от его воззрений на мир, обвинила в ереси и сожгла на костре Джордано Бруно, запрещала учение Коперника изложенное в сочинении «Об обращениях небесных сфер». Никогда Петраков не принимал этой борьбы, а теперь?
Сейчас одни ученые настаивают на продолжении ядерных испытаний, поскольку отечественный ядерный щит дырявый и надо его латать, они за наращивание мощности атомных электростанций, за развитие космической науки, отбросами которой засорены десятки тысяч квадратных километров сибирской тайги. Ученые-экологи кричат обратное: «Остановитесь, человечество в опасности! Не трогайте гены, не ворошите ядерного монстра, оставьте в забвении мысль о клонировании человека!» Как перекликаются дремучие действия инквизиции с современностью! Движение к вершинам технократии опасно. Иными словами, постижение Божеской силы, то есть открытие разрушительных законов, применение их на практике — это всегда многомиллионные человеческие жертвы. Но ведь каждому яду есть противоядие… Борис убежден в том, что если есть способ расщепления ядра атома и выделение колоссальной энергии, есть во Вселенной закон сбора ее в один так сказать колпак, так, чтобы вредное воздействие не распространялось по Земле, не губило живую плоть. Эта энергия должна быть управляемая. Не загнанная в бетон и железо, а как-то иначе, управляемая по законам Вселенной. Этот закон надо искать. Кто-то из ученых откроет его? Остановись наука на данном этапе в познании мира, она никогда не обуздает ядерного монстра. И принятый злой закон о ввозе отработанных ядерных отходов в нашу страну из-за рубежа так и будет заражать Урал, Сибирь. Выходит человечество должно пройти через уничтожение себе подобных, и он, Петраков, на этом пути жертва. Стоит ли бороться за себя и Евгению? Всему разрушительному он сказал — нет! Всевышний создал себе подобного человека, то есть наделенного Разумом, но позволит ли Он сравняться ему с Его могуществом? Успеет ли человечество открыть все законы управления Вселенной, скажем до очередного смещения Земной оси, до нового Всемирного потопа? Жалкие попытки! Они становятся более ничтожными на фоне того, что люди до сих пор не могут ответить на очень простые вопросы, скажем, кто построил египетские пирамиды, какие тайны заключены в них? Так стоит ли ломать копья? И все же, так и хочется закричать: люди, отрекитесь, остановитесь!..
Дело Кошелькова полностью поглотило Петракова, и он целыми днями пропадал то в библиотеке, изучая различные справочники, то на консультациях медиков и не находил свободной минуты для Евгении, возвращаясь домой поздно и удрученный накопившимися сведениями и выводами. Через несколько дней после встречи с доктором Комельковым, едва войдя в квартиру поздним вечером, услышал раздраженный голос Евгении:
— Ты совсем забыл обо мне, Боря, меня не на шутку тревожит затянувшаяся консультация у Комелькова. Он что, забыл обо мне?
— Он же приписал тебе курс лечения, — неуверенно возразил Борис.
— Приписал укрепляющего характера. Но он обещал иные консультации у докторов. И эти бесконечные ссылки на занятость участников консилиума? С какой стати одно светило будет обращаться к другому, если вопрос прост? Либо я безнадежно больна, но ведь не ощущаю особых недомоганий и болей, либо по-прежнему неполноценна!
— Женя, о чем ты говоришь!
— Страх получить еще одного мутанта пересилил мое желание рожать.
Евгения не смотрела на мужа, подавая на стол ужин, за который с жадностью принялся Борис. Последняя реплика застала Бориса врасплох, хотя он внимательно слушал жену, допивая крепкий чай из большой узорной чашки. Он на секунду растерялся, но внутренняя пружина самообладания сыграла быстро, поставив его на место.
— Чем продиктовано твое желание, моя дорогая Женечка? — обеспокоено спросил он, отставляя, пустую чашку.
— Признайся, ты не ожидал моего хода? — пытливо всматриваясь в глаза мужа, ревниво спросила она, прекращая греметь посудой. — Тебе он неприятен?
— Все неприятно, что делается против естества. Но ты не ответила на мой вопрос.
— Так же, как и ты не ответил на мой, — нахмурила тонкие брови Евгения, окончательно освобождая себя от уборки со стола, уделяя все внимание разговору.
— Хорошо, не ожидал, но ты огорчена, моя любовь?
— Напротив, мой милый, в твоем «не ожидал» глубокий смысл: либо ты ничего не знаешь о моем истинном состоянии и огорчен, либо знаешь и внутренне обрадовался.
— Хорошо, буду откровенен, я огорчен. Но точно знаю, что тебе ничто не угрожает, иначе бы Комельков не тянул с окончательным диагнозом и мне бы все сказал. Поверь, Женечка, все будет хорошо. Завтра я встречаюсь с Комельковым по поводу нашего эксперимента и передам наш разговор. Ты согласна?
— Согласна, если от меня у вас нет секретов. Я то чувствую в себе перемены!
— Какие? — насторожился Борис, отмечая, как от предчувствия чего-то необычного, его охватил озноб.
— Я уже говорила Комелькову: симптом другого человека.
— Вот что? — испуганно воскликнул Борис. — Как же доктор повел себя?
— Спросил, когда это началось, но я не поверила ему: он подумал, что у меня поехала крыша, — Евгения взяла стул и вплотную подсела к мужу, чтобы лучше чувствовать его возбуждение, его магнитные волны.
— Что же ты ответила?
— Это началось с момента, когда не дождалась месячных.
— Наверное, все женщины чувствуют зарождение в себе другого человека, — отхлынул страх от сердца Бориса, а дышать стало легче. — Ты это имела в виду?
— Ты нашел хорошее толкование моему симптому. Комельков на это не выдал никакого резюме, а пригласил в кресло. Что бы это значило?