СТРАНА МУРАВИЯ
Оливер Брюнель был валлонец, родом из Брюсселя. Корабли "Московской компании" плыли в Индию и Китай по Северному морю. Делами "Московской компании" правили в Лондоне шесть лордов, двадцать два рыцаря, тридцать эсквайров, восемь ольдерменов и восемь джентльменов. Корабли назывались: "Добрая Надежда", "Эдуард – Благое Предприятие", "Доброе Доверие", "Серчсрифт", что означает: "Ищи наживы".
Но наживы им пришлось искать гораздо ближе Индии и Китая: ни один корабль не проник дальше Карского моря. Зато многие корабли возвращались на Темзу с пенькой, воском, бочонками сала и драгоценными мехами, которых хватило бы на тысячи королевских мантий. Еще привозили они с собой вести о мореходах, погибших во льдах.
За англичанами поплыли голландцы. Они захватили в свои руки торговлю в Беломорье и Печорском крае. Целую факторию в Коле наполняли их товары.
И Брюнель также сел на корабль и приехал в Холмогоры.
Здесь он увидел мужиков, которые бесстрашно ходили на кочах в ледяное море.
– Река Обь? – чесали они в затылке. – Доехать можно…
И, проконопатив, высмолив свои лодки, похожие на плоскодонные корыта, они ставили на них неуклюжие паруса, бравшие только прямой ветер, – да и пускались мимо льдов, где вмерзшими стояли оба судна сэра Хью Виллоуби со своим экипажем мертвецов.
Поморы показывали Брюнелю бивни мамонта. Слоновая кость укрепила его в мысли, что он на верном пути в Индию и Китай. И мерцание золота зажглось перед его взором.
Английский купец рассказал ему о белом городе на далекой азиатской реке. Там живут железные люди; купец полагал, что это воины в броне. У них есть животные с длинной гривой и хвостом, но безрогие и с круглыми, а не раздвоенными по-оленьи копытами. Люди белого города знали лошадей! Город этот, судя по всему, находился у стен Китая.
Англичанин уехал к себе на Темзу, пожелав Брюнелю здоровья и благополучия в этом мире и блаженства в мире грядущем.
А Брюнель больше не мог оторвать глаз от золотого миража, колышущегося над Северным морем.
Он снял с себя кружевной воротник, чулки, широкий шелковый пояс и надел меховые унты и тулуп поморов. Он отпустил бороду, стал божиться по-русски и принялся так настойчиво изучать обычаи этой страны, повадки ее купцов, управление воевод и тайну пути на Обь, что его схватили, как шпиона, и бросили в ярославскую тюрьму.
Но он был человеком без роду и племени, ненасытным, хитрым и готовым ради золота продать родину, отца и мать. Он понадобился Строгановым. Они сидели далеко, на Урале, но у них была тысяча глаз, их доглядчики рыскали по городам и селам Московского царства и даже по таким странам, где до них не ходил никто.
Из своего камского далека Строгановы заметили Брюнеля в ярославской тюрьме. Их длинные руки отворили тюремные двери, Брюнель вышел на свободу и сделался строгановским приказчиком.
Тогда Строгановы снарядили его в Мангазею. Но тайну Восточного пути ему не удалось вынюхать до тюрьмы. Теперь он взял кормщика-помора, и тот провел его морем Печорским, урочищем Югорский Шар и Нарзомским морем[18]. Так он оказался счастливее капитанов Виллоуби, Стефена Бэрроу, Пита и Джекмена и первый из иностранцев увидел Обскую губу, по которой скользили сшитые из оленьих шкур лодчонки ненцев.
Сюда не добрались еще воеводы и приставы. Тут, на реке Тазе, стояли острожки, срубленные поморами-промышленниками и беглыми людьми. Эти люди вели торг с ненцами и попутно собирали с них ясак. Пахло тюленьим жиром и дикой гусятиной. Охотники раскладывали на берегах шкуры, добытчики – кость и рыбу. Торгующие опорожняли корцы с горячим вином.
Вверх по реке простиралась громадная богатая страна.
Брюнель встретил на торгу людей с тючками, в которых было все: ножи и топоры, бусы и оловянные ложки, железные зеркальца и порох.
Люди с тючками бойко сбывали дешевый заморский товар, а в тючки к себе упрятывали лис, куниц, соболей, горностаев, которым не было цены. Вольная Мангазея на Тазе-реке за Обью была уже златокипящей. Поразительную вещь узнал Брюнель: выходило, что люди с обиходным товаром – тоже от Строгановых. Тоже – как и он.
Никакой татарский мурза Спиридон не зачинал рода усольских вотчинников.
Он пошел, этот род богачей, от крестьянского или посадского, скорей всего новгородского, корня.
Были купцами, верно, с тугой мошной, если, по легенде, Лука Строганов в самом деле выкупил в 1445 году Василия Темного, внука Дмитрия Донского, из казанского плена. Но все же – только купцами, а время от времени род Строгановых порождал и тощие, крестьянские ветви. После покорения Новгорода Иваном III Васильевичем о гостях Строгановых больше не слыхано было в вольном городе. Они бежали, но, сметливые и решительные, сразу скакнули широко. В книге "Описание новые земли Сибирского государства" об этом сказано так: "А тот мужик Строганов, породою новгородец, посадской человек, иже от страха смерти и казни великого государя царя Иоана Васильевича всея Росии самодержавца из Новаграда убежал со всем домом своим в Зыряны, сиречь в Пермь Великую".
Около Устюга и Соли Вычегодской в начале XVI века снова возникли Строгановы; 9 апреля 1517 года великий князь Василий Иванович дал грамоту на соляной промысел сыновьям Федора Строганова, внукам Луки – Степану, Осипу и Владимиру. То были старшие братья Аники, а самому Анике было тогда девятнадцать лет.
Но младший Аника далеко обогнал и братьев, и всех прочих Строгановых, предков своих, – так обогнал, что на триста лет стало пословицей: "Богат, как Аника Строганов".
Он начал уже стариться, ему стукнуло шестьдесят, когда вышло его дело. У него выросли помощники, любимые сыновья от второй жены Софьи – Яков (отец Максима) и Григорий (отец Никиты).
По отцову указу Григорий поставил в Москве, перед царскими приставами, щедро задаренными, пермитина Кодаула. И Кодаул, запуганный насмерть и прельщенный серебром, свидетельствовал, будто южнее Чердыни по Каме до Чусовой земля лежит пустая, без пашен и дворов.
Так добились Строгановы, в 1558 году, грамоты Грозного:
"Се аз царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии пожаловал есми Григория Аникиева сына Строганова, что мне бил челом а сказывал, что-де в нашей вотчине ниже Великие Перми за 80 да за 8 верст по Каме реке, по правую сторону Камы реки, с усть Лысвы речки, а по левую деи сторону реки Камы против Пызновские курьи, по обе стороны по Каме до Чюсовые реки места пустые, лесы черные, речки и озеры дикие, острова и наводоки пустые, а всего деи того пустого места 146 верст".
Земли было 3.415.840 десятин. Он получил ее, Аника, так, здорово живешь, по челобитью Григорьеву и по лжи Кодауловой, – и она была не пуста, на ней издавна жили люди, охотились, ловили рыбу, сеяли хлеб, платили пошлины и тоже, как Аника Строганов, варили соль. Они, и отцы их, первые пришли в глухие места, срубили лес, чтобы поставить жилье. Были свободными, но теперь – со всем своим добром – стали Аникины. Вот как начал он.
Он ставил варницы там, где сочились соляные рассолы. Яма, выложенная камнем, служила печью, а из деревянного ларя рассол стекал в црены, железные ящики-сковороды, висевшие на столбах. Люди стояли у цренов; соль проедала одежонку и кожу на теле – язвы не заживали. Работали с восхода до заката, осенями вставали затемно и ложились ночью. Приказчики покрикивали на крещеных: "Эх, работнички, радейте хозяина для!" Соль была дорога, мужицкий хлеб с мякиной дешев.
Дозволил царь созывать людей неписьменных и нетяглых, а письменных, тяглых и беглых боярских людей, буде забредут они в камские места, – велел хватать и отсылать господам их.
Аникины люди спускались в шахты-колодцы, и в раскаленных горнах уже клокотало железо. На склонах гор, в сланцах, желтели медные кристаллы. Аника, не раздумывая, сам завел у себя все, как у царя: и железное, и медное, и оловянное литье. Он лил свинцовые пули и делал порох.
Приказчики его рыскали по Руси, зазывали на Каму новых подданных. Где тут было разбирать, тяглый ли, "письменный" ли человек, или даже беглый холоп? Всем находилось место.
А воры еще ниже гнутся в земляных колодцах, еще теснее льнут в прожженных портах к горнам, крепче стоят в сторожевых башнях, у чугунных пушек: знают воры, что им некуда податься от камского владыки-благодетеля. "…А что будет нам Григорей по своей челобитной ложно бил челом, или станет не по сей грамоте ходити или учнет воровати, и ся моя грамота не в грамоту".
И за царской подписью – приписи дьяков Петра Данилова и Третьяка Карачарова, да окольничих Федора Ивановича Умного и Алексея Федоровича Адашева, да казначеев Федора Ивановича Сукина и Хозяина Юрьевича Тютина.
И на шелковом шнурке – красная печать.
Он не платил в казну оброков с соли и рыбных ловель, ни ямских денег, ни податей. Ходил по своей земле в мужицком армячишке жилистый старик с суровым лицом угодника, строил не покладая рук, считал копейки.
Он был жив еще, когда в 1568 году, по челобитью другого сына, Якова, от царя снова подвалило счастье – новые 4.129.217 десятин.
Так неслыханно росло Аникино богатство. Он умер через два года, в ангельском чине, в городке Сольвычегодске. И грамота царева так и не стала "не в грамоту".
Что ни делал Аника, ничто не доходило до Москвы. Серебро раздуло его мошну, серебро затыкало рты пермских воевод. Как собачонки, они стояли на задних лапках, выпрашивая подачки у сурового и могучего камского властелина.
По грамоте 1568 года завладели Строгановы Чусовой и построили в пятидесяти верстах от устья Нижней Чусовской городок с крепостью при нем. Татары, остяки, пришлые русские люди жили вокруг городка в старых деревнях – Калином Лугу, Камасине, Верхних Муллах, Слудке; многие из этих деревень есть еще и в наши времена.
Из городка правили Строгановы слободами Яйвенской и Сылвенской.
На Каме стоял город Орел, он же Кергедан, в нем девяносто дворов крестьянских и пищальничьих, церковь, соляные варницы.