— Чисте, чисте… — Малинга провела ладонями над циновкой, постеленной на полу, — я все чисте, молить Лит, и все чисте. Не бися… и ты чисте… — она провела руками по обнаженной груди Хлавина, и тот почувствовал, будто по коже прокатилась прохладная волна. Тело действительно ощутило чистоту, словно после бани.
Хлавин сделал последнюю попытку отказаться, но так чтобы не обидеть:
— Я нэреит, Малинга, нам нельзя без выгоды.
Малинга поняла, на миг ее личико омрачилось, но почти сразу осветилось улыбкой:
— Я плати!
"Проклятие", — Хлавин уже не знал, что б еще придумать, чтобы девчонка отвязалась.
— Надо скорее, — сказала девушка и потянула наемника за руку вниз: — Ложить… низе.
— Мне нельзя, — повторил наемник. — Нельзя с литарийкой. Грех это!
Малинга вздохнула.
— Весь мози! Любовь мози всем! Ты меня люби? Я тебя — люби. Ты краси… бели, больсе… бери мени. Я платить — три лит. Эти хвати?
"Вот ведь прицепилась…" — Хлавин уже перехотел. Страсть, овладевшая им было, утихла. Теперь ему хотелось окончательно отмотаться от развратной девки.
— Я есть хочу, где мясо?
— За мись не плати, — чуть не плача, сказала девушка, — делать дети… Я очень хоти.
"Ну вот, с тобой готовы заняться любовью за еду. Дожил! Как же мне…" — и вдруг его осенило. Не надо отказываться, нужно пообещать ей вернуться. "Точно! А еще мне нужно найти Мамбогу Нидо".
— Малинга, прости, ты очень хорошая, красивая, — Хлавин сидел рядом с девушкой за стойкой. Она подняла голову к крыше, чтобы слезы не капали на белого человека. — Но мне некогда сейчас. Нужно найти одного человека. Ты знаешь его?
— Кито человик? Ханут?
— Да, ханутец, он из этого города, его зовут Мамбога Нидо.
— Я знать Мамбога, — Малинга вздохнула, — еси я отвези тебе Мамбога, ты любить мене? Это — плата?
— Хорошо, — согласился Хлавин. — Если отведешь, будут тебе дети.
Малинга со счастливым визгом подскочила, поцеловала наемника в губы и сказала горячим шепотом:
— Идтить за мене… — схватила Хлавина за руку и потащила в темноту городских переулков.
Через десять минут стремительного бега в кромешной темноте они остановились у каменного дома. Малинга показала на дверь:
— Мамбога тути! Стучать!
Хлавин трижды постучал в дверь.
— Гери ще рогати седар? — раздался голос, явно недовольный, что будят еще затемно.
— Элер Мамбога! Или Хлавин свет ессее, — сказала Малинга.
Дверь отворилась, на пороге показался чернокожий фардв.
— Мамбога Нидо? — спросил Хлавин. — Для вас пакет.
— Лидиец? — на правильном языке спросил фардв Мамбога. — Что за спешка? От кого?
— Там все написано, читайте!
Мамбога вскрыл пакет и, подойдя к свече у двери, прочитал, лицо его не отразило ничего. Он поглядел на Малингу и только спросил:
— Эту радостную дуру зачем привел?
— Дорогу показывала, — Хлавин подошел к фардву и, наклонившись, зашептал: — Она хочет детей от меня. Безумная какая-то. Литарийка! Денег предлагает.
— Много? — спросил Мамбога с интересом.
— Три лита.
— Ну и чего ты ждешь? — искренне удивился Мамбога. — Я б давно дал ей то, что она хочет. За три лита?
— Ну, я не знаю. Мне еще в Рипен возвращаться…
— Дирижабль придет через пять часов, вам этого хватит. Тебе не нужны скандалы?
— Нет.
— Ну и что тебя держит? Вон свободная комната… развлекайся.
Малинга стояла позади Хлавина, держась пальцами за ремень.
— Малинга, ессее, шамбор слива, ен даста.
— Что ты ей сказал? — Хлавин почувствовал, как ловкие ручки полезли за ремень.
— Что ты согласен, и вон там для вас свободная комната.
— Сволочь! Я могу иметь свое мнение?
— Не можешь… хочешь задание завалить? Займись с ней так, чтоб она ничего не помнила, кроме тебя и твоего таланта.
Хлавину ничего не оставалось, кроме как подчиниться.
— А что в пакете?
— То, что тебя не касается. Вернешься, передай — все будет в лучшем виде. Не подкопается никто. Бери ее и идите.
Малинга уже ухватила наемника за ремень и тащила, словно бычка, к кушетке.
Глава 13
Хотя Варра спала совсем немного, а потом еще и три часа разгребала завал, сон ее исчез, пропал, словно и не было. Осталось сумасшедшее возбуждение, состояние между утомлением и переутомлением. Она повела обоз, посвистывая плеткой, и свежие лошадки неслись рысью, держа хороший темп. Нэйл старался не отставать. Он даже не разговаривал с Атреллой, перебравшейся в его фургон. Орингаст и Хим держались сзади, не пуская своих лошадей в галоп. Хим заподозрил, что Варра немного не в себе от усталости, и решил через полчаса, если та не успокоится, догнать и попытаться уговорить сбросить темп.
По мере продвижения на юг ветер становился теплее. Солнце, перевалившее полдень, топило остатки снега на полях. Скалы кончились. Пошла пахотная земля. И ни одной деревни непосредственно у дороги, одни съезды направо и налево с указателями: "Серден — 3 км", "Равлики — 5 км". Нэйл крикнул:
— Может, свернем?
Варра не ответила, продолжая погонять.
Орингаст обогнал фургон Нэйла и, поравнявшись с Варрой, повторил его вопрос:
— Может, свернем?
— Нет! Некогда нам сворачивать! — ответила старшая лекарка. — Едем до первой деревни на дороге, где бы она ни была! Чем быстрее будем ехать, тем раньше станем на отдых.
Впереди показался большой перекресток. Указатель налево показывал — Крамец, 387 км, направо — Тарборн, 1680 км. По этой дороге непрерывным потоком шли ярко раскрашенные фургоны бродячих театров, которые торопились на фестиваль.
Варра затормозила. Выбрала промежуток пошире между фургонами и телегами с разборными подмостками и декорациями — и крикнула громовым голосом, от которого все возницы на поперечном тракте резко осадили своих лошадок:
— За мной, быстро! — стегнула лошадей, и ее фургон помчался поперек потока. Нэйл припустил за ней.
Погонщики театральных обозов чуть притормозили, и обоз лекарей пролетел перекресток. Атрелла спросила у Нэйла:
— А куда это они? Так много…
— Все в Крамец, на фестиваль! — ответил Нэйл. — Слыхала о фестивале театров в Крамеце? Каждый год весной — целый месяц театральные труппы выступают со своими пьесами. Это древнейшая традиция.
— Что-то слыхала краем уха, — сказала Атрелла, — но подробностей не знаю. Расскажите, дядя Нэйл!
Нэйл, стараясь не отставать, не оборачиваясь, ответил:
— Да чего рассказывать? Этой традиции больше тысячи лет. Тогдашний правитель Крамеца, не знаю, то ли граф, то ли князь, объявил, что каждую весну приглашает к себе бродячих артистов на конкурс и фестиваль. Предложил всем соседям отказаться от войн на это время. Награду определил большую, не знаю, сколько денег, но уж не меньше тысячи литов. Как я слыхал, попасть в десятку лучших трупп — очень почетно. Такие нарасхват, их ждут во всех странах. Представляешь, как обогащается город за месяц фестиваля?
— Не представляю, — сказала Атрелла, — но ведь их тысячи, как все размещаются в одном городе?
— Ха, в этом-то все и дело, — Нэйл посвистел плеткой над лошадками. — Фактически фестиваль начинается еще с осени, когда труппы подают заявку на участие. Им высылают табель, согласно которому они двигаются по определенному маршруту и выступают в городах и деревнях, а зрители ставят им оценку за выступление. В город попадают только три сотни лидеров. Остальные размещаются в области города.
Атрелла рассмеялась:
— Здорово! А зрителей туда пускают?
— В город? Конечно! И в область. Хотя там гендеров больше, чем зрителей. А еще торговцев. Вообще, Крамец с ума сходит три месяца в году — весной. Крестьяне забыли, как землю пахать — сплошные постоялые дворы, харчевни, лавки… И везде хоть маленький — театр. Со стороны посмотришь — сарай сараем, а все ж театр.
Атрелла не уставала расспрашивать:
— А вы там бывали?
— Бывал, конечно. Еще до службы в монастыре. Я служил в армии, наша часть стояла под Крамецом. Вот тогда я насмотрелся. Каждый день ходили на спектакли, пока шел фестиваль.
От гонки и ветра Атрелла замерзла. Она забралась в фургон и вылезла обратно на сиденье рядом с Нэйлом укутанная в шерстяное одеяло, оставив снаружи одно лицо.
— Холодно!
— Ну и спрячься в фургоне. Чего тут сидеть?
— Интересно. Я же нигде не была. У нас в Норскапе все другое.
— Какое?
— Север, скалы, леса и тундра на северном побережье острова. А есть и такие острова, что круглый год подо льдом.
— Чем же люди живут?
Атрелла пожала плечиками:
— Рыбалка, охота и леса добыча. У нас еще зима, снег идет.
— Ты ж северянка, отчего мерзнешь?
— А я всегда мерзну, натура такая, — Атрелла смущенно улыбнулась. — Хотите, анекдот расскажу?
Нэйл еще поддал лошадкам ходу, стараясь не отставать от Варры.
— Наливай!
Атрелла не поняла:
— Что — наливать?
Нэйл расхохотался:
— Это я в смысле — рассказывай!
— Белый медвежонок с медведицей лежат в берлоге, греются. Снаружи пурга. Вот медвежонок спрашивает: "Ма! А у нас в роду ханутских черных медведей не было?" — Медведица отвечает: "Нет, не было!" — "А косолапов бурых?" — "Нет, и этих не было. Зачем тебе?" — "Да что-то я замерзаю!" — Атрелла улыбнулась, дожидаясь реакции Нэйла.
Тот рассмеялся:
— Значит, замерзает?!
Через полтора часа скачки лошади начали сдавать. Они уже не хотели держать рысь, сбивались на шаг, и ни понукания, ни плетка не могли заставить их двигаться быстрее.
Варра, остекленевшими глазами уставившись на дорогу, сидела, намертво зажав в левой руке вожжи, а правой упираясь в поперечную перекладину, закрывавшую ноги и тело кучера от грязи, летящей из-под копыт.
Орингаст обогнал фургон Нэйла и подъехал к Варре. Перегнувшись с седла, он потрогал женщину за плечо:
— Варра! Варра! Проснитесь!
— Я не сплю, — сказала Варра. — Я не сплю, — она вернулась в реальность, проморгалась, — проклят