Все было такое же, как в дни его детства — и пушка, и надпись под ней на мраморной доске. Вот только ребятишки, которые под осенним каштаном сложили кучкой свои портфели, играли не в чапаевцев и не в трех мушкетеров: вооружившись самодельными клюшками, они гоняли по асфальту маленький резиновый мяч, заменявший им шайбу. Тут были свои Мальцевы, Харламовы и, конечно, свой Третьяк. Упитанный розовощекий крепыш, сидя верхом на поваленном телеграфном столбе, сложив рупором ладони, вел репортаж — он, по-видимому, изображал Озерова.
— Дяденька, — подбежали к нему две девочки, обе темноволосые, с косичками, — они нас не пускают, проведите, пожалуйста, мы в кино опаздываем.
Он взял их за руки. Прошел с ними сквозь несущуюся с гиканьем «хоккейную» команду, и одна из девочек, которая была побойчее, обернулась и показала мальчишкам язык.
Потом они, счастливые, побежали дальше, а Лукьянов смотрел им вслед и думал об этом мальчике, которого он никогда не видел и участником судьбы которого вдруг сделался вот так нежданно-негаданно. Что творится сейчас в его неокрепшей душе, о чем он думает там, в одиночестве, перебирая в уме все события того злополучного дня? Еще несколько дней назад он жил вот такой же безмятежной жизнью, купался, загорал, читал… И первое чувство уже робко стучалось в его сердце… Все было так хорошо, так прекрасно — светило солнце, сверкало море, окружали его любимые люди… И вот, одно мгновение, одно неверное движение руля — и все рухнуло — так ему, видимо, кажется. Но так ли это на самом деле?
Он чувствовал, все не так просто, как это представляется следователю, хотя тот по-своему прав, его дело — собрать факты, изложить их как можно более объективно. Оценить же факты, осмыслить их должен суд, но и тот будет оценивать в основном результат, конечное сцепление фактов, приведших к несчастному случаю. А все то, что привело к сцеплению фактов, все, что предшествовало им, готовило исподволь «несчастный случай», — кто проследит эту цепь событий и ошибок, уходящую, быть может, в далекое прошлое? Он, Лукьянов? А почему? По какому праву? Кто дал ему право разбираться в жизни людей, пусть даже близких когда-то, выявлять их ошибки, оценивать их поступки с точки зрения высшего судьи? Имеет ли он право брать на себя эту роль?
Правда, он не брал се сам, Неля попросила его. Но понимает ли она, куда это может завести, на что она обрекает его и себя? Не отказаться ли, пока не поздно? Позвонить, сказать, что дело закончено, он теперь уже ничего не может изменить, и уехать без оглядки, пока не поздно. Уехать, чтобы больше никогда не возвращаться в свое прошлое…
Он и не заметил, как дошел до гостиницы. Вошел в холл, назвал дежурной свой номер.
— Вам звонили, — сказала она, протягивая ему ключ с прицепленным к нему металлическим номерком. — Несколько раз звонила какая-то женщина, спрашивала вас.
— Ничего не сказала?
— Просила передать, что звонили с шестнадцатой станции.
— Спасибо…
Он стал подниматься по лестнице.
«Волнуется, — думал он. — За сына волнуется, за его судьбу. Что ж, все естественно. Вот только понимает ли она, что одна судьба связана с другой, а другая с третьей, что все в этом мире тесно связано, никто и ничто не существует само по себе…»
Он вошел в свою комнату, не раздеваясь, подошел к телефону, набрал номер. Она тут же сняла трубку.
— Неля, — сказал он, волнуясь, — я вот всю дорогу шел и думал, имею ли я право заниматься этим делом, не лучше ли будет, если ты обратишься к постороннему адвокату, который не станет лезть в вашу жизнь, которому все это будет совершенно безразлично, который будет занят только одним — найти смягчающие обстоятельства вины твоего сына?
— Что случилось, Дима?
Нет, ничего не случилось, просто — пойми меня правильно — я ведь не постороннее лицо. И ты и Андрей — близкие мне люди, я не смогу заниматься судьбой вашего сына, не касаясь вашей жизни, а это… Ну, ты сама должна понимать, это может быть не совсем приятно…
— Кому?
— Тебе, Андрею.
— Я сама тебя попросила об этом и прошу еще раз. Очень прошу.
— Андрей знает, что ты меня вызвала?
— Как видишь, ему сейчас не до этого. Он занят сейчас только одним — своей защитой. Даже судьба сына отошла на второй план. Он все бросил на меня. А я верю тебе. Только тебе — понимаешь?
— Мне придется вникать в вашу жизнь… Я могу оказаться в странной роли судьи…
— Ты имеешь на это право. — Она замолчала. И добавила взволнованно: — Больше, чем кто-либо другой.
Нужно ли это, Неля? Не пожалеешь ли ты потом сама?
Никогда! Я прошу тебя — ради меня, ради сына — не отказывайся. Не оставляй нас в эту минуту.
Хорошо… Тогда завтра привези официальное заявление, что просишь поручить мне защиту Дмитрия. И еще одно. Я сразу хочу задать тебе один вопрос, но постарайся ответить на него объективно, как человек, который лучше всех других знает своего сына. Если бы так случилось, что он нечаянно сбил человека, мог бы он при каком-то стечении обстоятельств — под влиянием страха, растерянности или по каким-то другим причинам — уехать, не подобрав пострадавшего?
— Никогда! В этом ты можешь быть абсолютно уверен.
— Я так и думал. Спасибо.
Ты мне говоришь спасибо? — В голосе ее послышалась горечь.
— Да, тебе. Ну, а если бы не он, а кто-то другой, до него, сбил человека, мог бы он проехать мимо, не подобрать его?
— Думаю, что нет. Скорей всего — нет.
Хорошо. И еще один вопрос — на какое число назначена защита у Андрея?
— Если не перенесли, то на двадцать пятое сентября.
— Значит, через пять дней… Ну, что ж, ладно. Завтра увидимся, может быть, спрошу тебя еще. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Дима…
Он ждал, когда она повесит трубку, но она не вешала, он слышал ее дыхание.
— Ты хочешь сказать мне что-то? — спросил он.
— Да… Нет, просто так… Хотела еще раз услышать твой голос. Спокойной ночи, Дима.
13
Судьей оказалась женщина лет сорока. У нее было выразительное лицо с крупными, несколько резковатыми чертами. Туго зачесанные на затылок темные волосы, высокий гладкий лоб. Она внимательно смотрела на Лукьянова, не прерывая ни разу, пока он говорил.
— Формальных возражений против вашего участия в процессе у нас нет, — сказала она. — Вы юрист с большим а — шов стажем, имя ваше нам знакомо, — она чуть улыбнулась. — Только мне непонятно, зачем вам надо было ехать в такую даль ради этого дела, да еще на роль адвоката — вы считаете, оно этого заслуживает?
— Родители мальчика просили меня, я не мог отказать.
— Родители! — Она вздохнула. — Уж чего только они не сделают, когда сын попал в беду, с себя последнее снимут, все пороги обобьют, пойдут на любые унижения — только бы выручить своего отпрыска, спасти его от наказания… А между тем, побеспокойся они немного раньше, чуть больше прояви строгости, меньше потаканий всяким прихотям, может, и не случилось бы беды, не погиб человек, не сидел бы их любимый сын на скамье подсудимых…
В се словах явно чувствовался укор ему, Лукьянову. Оно было понятно. В своих статьях он всегда выступал именно с этих позиций — и вдруг, на тебе, вылез в качестве защитника.
Он даже смутился. А она продолжала с мягким укором:
— Неужто они думают, что ваше имя, ваш авторитет может изменить ход событий после того, как по вине их сына погиб человек?
В деликатной форме она явно давала ему понять: откажись, пока не поздно, не компрометируй себя.
Он оценил ее прямоту.
— Нет, нет, не в этом дело, уверяю вас, просто мать Димы Новгородцева никого здесь не знает, ей не с кем даже посоветоваться, а мы знакомы с детства. Вот она и обратилась ко мне за помощью. Что же касается роли официального адвоката, то, как ни странно, я напросился на нее сам…
Брови ее слегка поднялись.
— Да. Я сделал это для того, чтобы иметь возможность официально до суда беседовать с ее сыном. Я пока не могу сказать ничего определенного, но то, что я узнал о нем со стороны, наводит меня на некоторые размышления… Мне хочется разобраться в судьбе этого мальчика, а заодно и в судьбе некоторых других людей. Это важно для меня самого.
Они на мгновение встретились глазами, и Лукьянов словно прочитал в ее взгляде: «Дело ваше, я вас предупредила».
— Когда вы хотите беседовать с обвиняемым?
— Чем скорее, тем лучше. Если можно — сегодня.
— Хорошо. Я вам выпишу допуск.
Она заполнила форменный бланк, протянула ему и, когда он собрался уже уходить, вдруг сказала:
За полчаса до вас у меня была жена Полозова, того человека, который погиб. У нее осталось двое детей — одному восемь, другому — четыре. Знаете, с чем она пришла? Просит освободить от наказания вашего подзащитного. Мертвого, говорит, все равно не вернешь, и он наверняка пьяный был. По вечерам всегда выпимши приходил. Я ее спрашиваю: «Как же так, — отец ваших детей, муж, кормилец семьи погиб, а вы просите освободить от наказания виновника?» — «Так-то оно так, — говорит и заплакала. Потом утерла слезы, высморкалась и говорит: — Что мне толку от его наказания, мне детей кормить надо. Пущай деньгами отдают…» Вы понимаете, что это значит?
Он понимал. Это означало, что кто-то из Новгородцевы побывал уже в доме у Полозова.
14
Комната для свиданий, куда провели Лукьянова, была перегорожена пополам двойным деревянным барьером. По обе стороны стояли длинные некрашеные столы и скамьи без спинок. Узкое, зарешеченное окно выходило, видимо, во внутренний двор — сквозь него была видна стена противоположного дома. Серый отраженный свет падал на чисто вымытые, но потертые доски пола.
Лукьянову разрешили пройти во внутреннюю сторону, туда, за барьер. Он сел с краю скамьи у стола, положил перед собой блокнот и ручку, но потом раздумал, убрал все это в карман. Вытащил сигареты, достал одну, но курить не стал, принялся разминать ее в пальцах.
«Волнуюсь, как перед экзаменом, — удивленно подумал он. — Как хорошо, что никого больше нет». Он знал, что в часы свиданий здесь бывает много народа.