Ее смерть позволила доктору Алимантандо превратить зачаток оазиса в настоящий, комфортабельный, высокотехнологичный отшельнический приют, личный мирок, сокрытый даже от создателей этого мира, в котором человек мог предаваться неторопливым, глубоким размышлениям о своих и чужих чаяниях, предназначении, плотности, судьбе, времени, пространстве и смысле жизни. Этим и занялся доктор Алимантандо и, поскольку бумага была в дефиците, он записывал результаты размышлений углем на стенах пещер. Один год и один день он покрывал стены алгебраическими выражениями и теоремами символической логики, и наконец однажды, после полудня, увидел плюмаж пара над поездом на западном горизонте. Обещание орфи исполнилось на семь месяцев раньше. Он дождался, пока поезд приблизится достаточно, чтобы различить надпись Железные дороги Вифлеем Арес на его боку, а затем поднялся на верхний этаж своего дома, в погодную комнату, и сидел там, наблюдая, как поезд пересекает великую пустыню и скрывается за восточным горизонтом. Он осознал, что судьба — мистическая сущность, подобная ртути; его исследования показывали, что судьба прокладывает множество троп сквозь времена и парадоксы, чтобы исполнились чаяния. И не являются ли доля и цель одним словом, записанным разными буквами? Вот его доля: жизнь в плодотворном одиночестве на вершине пустынной скалы. Он мог представить куда худшую цель. Итак, как‑то утром, вскоре после того, как первый поезд пронесся через вселенную доктора Алимантандо, он поднялся в погодную комнату, прихватив бутылку стручкового горохового вина. Самая верхняя пещера с пробитыми по сторонам света окнами обладала таким очарованием, что он поднимался сюда лишь изредка, чтобы она не утратила своего волшебства. Долго он смотрел сквозь каждое из окон. Потом он наполнил бокал стручковым гороховым вином, а затем еще, и еще, и еще, и когда в бокале осталась последний глоток, он воздел бокал и дал имя всему, что мог разглядеть.
— Дорога Отчаяния, — возгласил он, опрокидывая последний бокал стручкового горохового вина. — Ты — Дорога Отчаяния.
И Дорогой Отчаяния она осталась даже после того, как доктор Алимантандо, протрезвев, понял, что вино и раскинувшийся перед ним ландшафт сыграли с ним дурную шутку, ибо мыслил он не об отчаянии, но о чаяниях.
2
Господин Иерихон гнал дрезину через леса и равнины. Он гнал ее через луга и метрополисы. Он гнал ее через рисовые чеки и фруктовые сады, болота и горы. Теперь он гнал ее через Великую Пустыню. Терпения ему было не доставать. Он был упрям. Он был маленьким, узловатым человечком, жестким и черным, как отполированный корень некоего пустынного дерева, нестареющим и непреклонным. Он загнал бы свою дрезину за бровку мира, если бы это помогло ему скрыться от тех, кто искал его смерти. Они нашли его в Телферсоне, они наши его в Петле Наманги, они нашли его в Ксипотле — а ведь даже он нашел Ксипотль не без труда. Пять дней он оглядывался через плечо, а на шестой день это стало необязательно, ибо убийцы, одетые по–городски — что привлекло к ним всеобщее внимание — сошли с поезда. Господин Иерихон отчалил сей же час.
Бросок через Великую Пустыню был шагом отчаяния, но отчаяние и пустыня были всем, что осталось господину Иерихону. Рычаги украсили его руки волдырями, вода подходила к концу, но он толкал, тянул, толкал, тянул, толкал, тянул эту нелепую тележку, покрывая километры пылающего камня и песка за километрами за километрами за километрами песка и камня. Умирать среди камней и пылающего песка было некрасиво. Это была неподходящая смерть для Отченаша Высоких Семей. Так рек Джим Иерихон. И с ним согласилась обобщенная мудрость Высоких Пращуров господина Иерихона, кувыркающихся в лимбическом чипе, внедренном в его гипоталамус. Возможно, игла ассассина была более предпочтительна, чем это. А может быть, и нет. Господин Иерихон вцепился с рычаг и снова — медленно, с болью и скрипом — привел дрезину в движение.
Он был самым молодым Отченашем в Высокой Династии и нуждался во всей совокупной мудрости своих праотцов, включая непосредственного предшественника, Отченаша Виллема, чтобы выжить в течение первых нескольких месяцев в должности. Именно Высокие Пращуры предложили ему переместиться из Метрополиса в Новый Мир.
— Растущая экономика, — сказали они ему. — Тысяча и одна ниша, которые мы можем занять.
И он занял их, ибо это было предназначение Высоких Семей: преступление, порок, вымогательство, грабеж, коррупция, наркотики, азартные игры, компьютерное мошенничество и работорговля — тысяча экономических ниш и еще одна. Господин Иерихон не был первым, но он был лучшим. Дерзость его преступных начинаний заставляла публику задерживать дыхание в оскорбленном восхищении, но она же сплотила его соперников, заставила их забыть мелкие разногласия и объединиться для уничтожения его и его Семьи. Восстановив мир, они всегда могли вернуться ко взаимным раздорам.
Господин Иерихон приостановился, чтобы смахнуть с бровей соленый пот. Его силы, даже подкрепленные Дамантиновым Благочинием, практически иссякли. Он закрыл глаза, спрятавшись от ослепительного света, и сконцентрировался, пытаясь выжать из надпочечников капельку норадреналина, который погнал бы его вперед. Высокие Пращуры галдели в его голове, как вороны под крышей собора: советы, слова ободрения, увещевания и презрения.
— Заткнитесь! — проревел он в ионно–голубое небо. И пала тишина. Оживленный собственной непокорностью, господин Иерихон снова схватился за рычаг. Рычаг пошел вниз. Рычаг пошел вверх. Дрезина пришла в движение. Рычаг пошел вниз. Рычаг пошел вверх. Когда рычаг пошел вверх, господин Иерихон уловил зеленое мерцание на горизонте. Он сморгнул заливавший глаза пот, вгляделся пристальнее. Зелень. Комплементарная зелень на красном.. Он дисциплинировал зрение согласно поучениям Отченаша Августина, сфокусировал взгляд на границе между объектами, где различия были очевидны. Сконцентрировавшись, он мог различить точечные вспышки света: сияние солнца, отраженное от солнечных коллекторов, подсказала коллективная мудрость Высоких Пращуров. Зеленое на красном и солнечные панели. Поселение. Господин Иерихон ухватился за рычаг с обновленной живостью.
У ног его лежали две вещи. Одна — шарф с огуречным рисунком. В шарф был завернут игольный пистолет с рукояткой из человеческой кости — традиционное оружие чести в Высоких Семьях. Вторая — обманчиво небольшая кожаная сумка, того типа, который иногда называют саквояжем. Она содержала три с четвертью миллиона новых долларов в крупных купюрах Объединенного Банка Высадки Солнцестояния. Эти две вещи, помимо того, во что он был одет и обут, были всем, что господину Иерихону удалось прихватить с собой, когда началось тотальное уничтожение.
Враги ударили одновременно и по всем направлениям. Когда его империя рушилась вокруг него в фантасмагории взрывов, поджогов и убийств, господин Иерихон не мог не задержаться, чтобы воздать должное эффективности действий своих противников. Таков путь чести. Увы, он недооценил их, и они не были мужланами и мелкими приходскими военачальниками, которыми он ошибочно их числил. В следующий раз он не совершит подобной ошибки. Они же, в свою очередь, недооценили Джеймсона Иерихона, когда полагали, что он перед ними падет. Его сотрудники гибли — что ж, значит, дальше он будет работать один. Он привел в действие эвакуационный план. За долю секунды до того, как вирус превратил его информационную сетку в протеиновый суп, Джеймсон Иерихон получил новую личность. За долю доли доли секунды до того, как правительственная аудиторская программа врезалась в его кредитную матрицу, Джеймсон Иерихон слил семь миллионов долларов на счета несуществующих компаний в филиалах банков в пятидесяти городках, рассеянных по всему северному полушарию планеты. До того, как Отченаши разоблачили его фальшивую смерть (бедолага двойник! но бизнес есть бизнес) и послали по его следу убийц и программы–трассеры, ему удалось снять с этих счетов только ту сумму, что теперь хранилась в черном саквояже. Джеймсон Иерихон бросил дом, семью, детей, все, что он любил и все, что создал. Сейчас он убегал через Великую Пустыню на украденной у Компании Железных Дорог Вифлеем Арес ручной дрезине в поисках места, где никому не придет в голову его искать.
Близился вечер, когда господин Иерихон прибыл в поселение. Оно никоим образом не впечатляло, это поселение — особенно человека, привыкшего к архитектурным изыскам древних городов Великой Долины и выросшего в Метрополисе, кольцевом городе, величайшем из городов. Здесь был один–единственный дом — грубая саманная хибара, прислонившаяся к красному каменному бугру с прорезанными окнами, одна микроволновая релейная башня, несколько солнечных коллекторов, ветровой насос и слегка запущенный зеленый сад. Если что и произвело впечатление на господина Иерихона, так это уединенность этого места. Никто и никогда не станет искать его здесь Он слез со скрипучей дрезины, чтобы омочить свои волдыри в кадке с водой около дома. Он окунул в нее красный носовой платок и протер шею горячей водой, одновременно каталогизируя огород. Кукуруза, бобы, матока, лук, морковь, картофель (как белый, так и сладкий), ямс, шпинат, разная зелень. Вода, окрашенная красным, струилась по ирригационным каналам между грядками.
— Подойдет прекрасно, — сказал себе господин Иерихон. Высокие Пращуры выразили свое согласие. Сокол–пустынник прохрипел что‑то с вершины микроволновой башни.
— Эгегей! — прокричал господин Иерихон, напрягая остатки голоса. — Эгегеееее….
Эха здесь не было. Неоткуда было отразиться голосу, если не считать красных холмов на южном горизонте. — Эгеге…. — Через какое‑то время из приземистой саманной хибары выбрался человек: высокий, тощий и коричневый, как высушенная солнцем дубленая кожа. У него были длинные закрученные усы.
— Меня зовут Иерихон, — представился господин Иерихон, стараясь не утратить инициативу.
— Алимантандо, — сказал высокий, тощий, дубленый человек. Вид его выдавал сомнение. — Доктор. — Двое мужчин отвесили друг другу поклон — довольно неловко, довольно неуверенно.