— Я думаю, лучше вам посмотреть самой. — Вдохновение Кадиллак повел ее по галереям, отдающим небесам накопленный за день жар.
— Как прошел ваш… эксперимент?
Таасмин не смогла скрыть дрожь в голосе, и Вдохновение Кадиллак, без сомнения, уловил ее, ибо ответил:
— Со всем уважением, но вы не должны чернить работу ученых, которые пытаются воплотить в реальность идеал, человека будущего. Увы, в этот раз системы пациента отказали, но его отвага и вера, вне всякого сомнения, обеспечили ему мгновенный перенос к престолу Великого Инженера.
Вдохновение Кадиллак открыл тяжелые резные двери, ведущие на улицу. Звуки пения и крики стали громче.
— Что происходит?
— Прошу вас, Госпожа, следуйте за мной. — Камерарий и пророчица обогнули угол и оказались перед плотной толпой.
— Оттуда лучше видно, — сообщил Вдохновение Кадиллак, торопя Таасмин Манделлу вверх по лестнице на балкон. В кольце озадаченных горожан Таасмин Манделла разглядела механические конечности, отражающие свет закатного солнца. Бедные Чада Непорочного Изобретения стояли на коленях перед сетчатой оградой, окружающей строительную площадку Сталелитейной Компании Вифлеем Арес. Воздух наполняло гудение их бинарных мантр, их неуклюжие руки, копирующие движения кранов, дышали истовостью. Каждые несколько секунд какое‑нибудь Бедное Чадо покидало своих единоверцев и, игнорируя многочисленные предупреждения о том, что ограда под током, прижимало металлические протезы к сетке. Шипел электрический разряд, летели искры, верующий стонал и бился в религиозном экстазе. Затем он возвращался на место и продолжал распевать 10111010101111000001101101010, а к сетке отправлялся следующий.
— Что они делают? — спросила Таасмин Манделла.
— Мне кажется, это очевидно, Госпожа. Это поклонение.
— Строительной площадке?
— Как стало известно, среди низших слоев Города Веры распространилось пророчество. В нем говорилось, что Корпорация Вифлеем Арес возводит здесь не что иное, как родильный дом, если можно так выразиться, для Стального Мессии, Освободителя, Машины с Человеческим Сердцем, которая освободит механизмы из тысячелетних уз плоти.
— И поэтому они молятся… груде фундаментных блоков и котлованам?
За сеткой толпились закончившие смену рабочие, глазея на охваченных экстазом дамблтонианцев.
— Именно. Стройплощадка — святое, благословенное место грядущего рождения.
Таасмин Манделла еще раз посмотрела на поток Бедных Чад, стремящихся принести себя в жертву на электрическом заборе.
— Это отвратительно, — прошептала она.
Из толпы мирян донесся вопль.
— Смотрите! Это она! Серая Госпожа!
Головы повернулись, пальцы указывали на нее. Бедные Чада приостановили Поклонение Проволоке и навели металлические глаза на балкон. Молодая женщина со стальной грудью и левой ногой вскочила и закричала:
— Послание! Дай нам послание!
Мантра мгновенно распространилась по рядам верующих.
— Послание! Послание! Дай нам послание! Послание! Послание! Дай нам послание!
Пять тысяч глаз распинали Таасмин Манделлу.
— Они ждут, что ты возглавишь их, Госпожа, — прошептал Вдохновение Кадиллак.
— Я не могу, — прошептала Таасмин Манделла. — Это отвратительно. Мерзость, идолопоклонство…. Это не истинная духовность, не истинная вера… это нужно прекратить.
— Вы их лидер, их духовная владычица, их пастырь, проводник и сознание. Вы должны вести их.
Песнопения достигли уровня исступления. Две с половиной тысячи топающих ног сотрясали землю.
— Нет! Я отказываюсь! Это гнусно! Я не тот Бог, которому они должны поклоняться, я отвергаю их. Я не просила вас идти за мной, я служанка Благословенной Госпожи, а не дамблтонианцев, я дитя Панарха, а не Бедное Чадо Непорочного Изобретения. — Она пыталась проглотить эти слова, но они сами срывались с ее губ, как птицы. — И не твое, Эван Пэ Дамблтон!
Неожиданно она как будто оглохла. Она всмотрелась в живой глаз Вдохновения Кадиллака и увидела такую ненависть, что поперхнулась.
«Неужели он всегда так ненавидел меня?», подумала она, и тут же поняла — да, ненавидел, с того самого момента, как коснулся ее руки в яме у железной дороге, Вдохновение Кадиллак ненавидел ее и завидовал ей, ибо она была истинным сосудом Господа, а не таким, как он — самодельным и самозваным. Он ненавидел ее духовность, ибо сам желал мирского, ряженного в одежды святости. Он завидовал ей, ненавидел ее, каждым своим действием он подчинял ее, разлагал ее и поглощал.
— Как же ты должен меня ненавидеть, — прошептала она.
— Прошу прощения, Госпожа? Я не вполне расслышал. Какое послание дашь ты своему народу? Люди ждут.
Голос его так и сочился лицемерием.
Таасмин Манделла сжала левую руку в кулак. Ее нимб засверкал интенсивным голубым светом.
— Мы враги, Вдохновение Кадиллак, Эван Дамблтон, как бы ты не прозывался — ты враг мой и враг Господа.
— Это послание я должен дать твоему народу?
Речитатив верующих барабанил ей прямо в душу.
— Да! Нет! Скажи им вот что. Я была избрана святой Катериной и стала ее эмиссаром в мире людей, ибо после семи сотен лет, которые она провела как святая машин, она желает привести людей к Богу. К Богу, а не к фабрике. Скажи это своим верным.
Она спустилась с балкона и удалилась в личные апартаменты. Оказалось, что иметь врага так же приятно, как и иметь друга. После многих бесплодных лет она чувствовала осмысленность и значение своих действий. Она была крестоносцем, бойцом на войне, ангелом с пылающим мечом. Это было приятное чувство. Очень приятное чувство — гораздо более приятное, чем дозволено пророчице Благословенной Госпожи.
41
Каждое утро в одиннадцать часов одиннадцать минут Арни Тенебра вставала на койку, откуда могла рассмотреть все, что располагалось по ту сторону решетки. В порядке удаления: одно апельсиновое дерево в терракотовом горшке, тридцать шесть километров сухих Стампос и одно голубое небо. Ни первое, ни второе, ни третье не менялась ни на йоту, но каждый день, в одиннадцать часов одиннадцать минут, Арни Тенебра стояла на кровати — не потому, что хоть в какой‑то степени интересовалась жизнью за окном, а только из‑за того, что Мигли недвусмысленно запретил ей вставать на кровать (опасаясь, вероятно, что она повесится). Когда он являлся в одиннадцать часов двенадцать минут, чтобы подвергнуть ее унизительному ежедневному реабилитационному сеансу, у нее успевало возникнуть чувство маленькой победы.
— Госпожа Тенебра, ааа, прошу вас, не вставайте на кровать. Надзиратели, ааа, этого не одобряют.
Небо голубое. Стампос бурые. Апельсиновое дерево пыльно–зеленое. Теперь можно и спуститься.
— Добро утро, Мигли.
Мигли на самом деле звали Пракеш Мерчандани–Сингхалон, он был реабилитационным психологом Чепсинитского Регионального Центра Временного Содержания: маленький, мышеобразный, взволнованный, вечно путающийся в своих диктофонах и блокнотах, он мог быть только Мигли.
— Что у нас на сегодня, Мигли?
Он экспериментировал с различными схемами расположения кассет, диктофонов и блокнотов на столе.
— Я, ааа, думаю, мы могли бы, ааа, продолжить с того места, где прервались вчера.
— А где мы прервались?
Эти беседы были пустой тратой государственных денег и времени. Она подозревала, что Мигли думает точно так же, но правила игры должны соблюдаться — записи, мелкая ложь, ложь побольше.
— Первые дни, проведенные вами с Истинными Бойцами Северо–Западного Чертвертьсферы, ааа, сексуальные, ааа, связи с различными членами группы.
Мигли таращился, как сыч, сквозь толстые линзы очков. Арни Тенебра сложила на груди руки и уселась на кровать. Она открыла рот и вранье само по себе полилось наружу.
— Ну, после примерно полугода, которые я провела с Истинными Бойцами — было ничего, но немного скучно — романтика кончилась, и остались только долгие жаркие пыльные рейды на трайках, стоянки по паре дней в разного рода задницах и подключения к телекоммуникационным сетям. Это было бы не так плохо, если бы мы на самом деле записывали музыку. От всей этой езды у меня между ног вскочили волдыри; чего мне хотелось, так это попасть в Подразделение Активных Действий.
— И что же вы предприняли? — Мигли с живостью наклонился вперед. Он, вероятно, уже знал эту историю по записям допросов. Арни Тенебра вытянула руку и царапнула ногтями штукатурку.
— Предложила свое юное тело Пасхалу О'Харе, командиру Бригады Северо–Западного Четвертьшария за будкой связи в штабном лагере в Обливиэнвилле. Он как раз набирал новобранцев, когда мы туда приехали, и возможность была слишком хороша, чтобы ее упускать. Можете вообразить, какой из него любовник.
Мигли пустил слюну в полном соответствии с учением Павлова. Арни Тенебра была разочарована тем, как легко выпускник Универсуума Ликса глотал всю эту чушь о сексе в хаки. Ничего подобного не происходило никогда, но Мигли, на самом деле, и не интересовался правдой. Она встретила Пасхала О'Хару в Обливиэнвилле и обменяла секреты доктора Алимантандо на место в группе активных действий, а гнусную историю сексуального унижения, пыток, лишений и мук сочинила, чтобы пощекотать нервы Мигли. Будучи реабилитационным психологом, он сам нуждался в лечении, прыщавый дрочила. Она со всеми красочными подробностями описывала трехмесячный курс тренировок, прокручивая тем временем правдивую историю на экране воображения. Несколько месяцев безделья в промерзших лагерях в Горах Экклезиастов, скука, дизентерия, бездействие и игра в прятки с пролетавшими самолетами.
— И что случилось потом? — спросил Мигли, высокомерно чуждающийся смерти и славы.
— Придержу до завтра, — сказала заключенная Тенебра. — Время вышло.
Мигли глянул на часы и принялся сгребать со стола кассеты, диктофоны, блокноты и ручки.
— Завтра в то же время, Мигли?
— Да, и, ааа… не стойте на кровати.
Однако назавтра, в это же время, он опять застал ее стоящей на кровати, и слабая вспышка его раздражения так позабавила Арни Тенебра, что она закрыла глаза и выдала продолжительную, цветистую фантазию о первом году службы в группе активных