— Ясно, — говорит она.
Ребекка спрашивает, где ей можно прилечь, и Хильда, извинившись, уходит ставить в соседней комнате раскладушку. Из шкафа она достает подушки, а из буфета простыни с изображением персонажей из комикса «Мелочь пузатая».
— Ложись поспи, мама, — говорит Ребекка, сидя рядом со мной на небольшом диванчике. — Я тревожусь за тебя.
Хильда отводит мою дочь в спальню, и со своего места мне видно, как Ребекка ныряет под одеяло и облегченно вздыхает, словно человек, коснувшийся натруженными ногами приятной прохлады. Хильда продолжает стоять на пороге спальни, пока Ребекка не засыпает, а потом отходит, и я могу любоваться профилем дочери, искусно подсвеченным серебристым лунным светом.
10Джоли
Милая Джейн!
Помнишь, когда мне было четыре, атебе восемь, мама спапой повели нас вцирк? Папа купил нам маленькие фонарики скрасными лучиками, чтобы мы могли ими размахивать, когда выйдут клоуны, икучу арахиса! Скорлупки мы запихивали вкарманы. Мы видели дрессировщицу, которая засовывала голову впасть тигру, иакробата, который нырял вмаленькую корзину, прыгая откуда-то свысоты, — яподумал, что там, возможно, инаходятся небеса. Мы видели загорелых лилипутов, которые перепрыгивали друг через друга, катапультируясь собычных детских качелей, вроде тех, что стояли унас на заднем дворе, имама нам строго-настрого запретила повторять подобные фокусы дома. Мама хваталась за папину руку, когда акробаты делали самые сложные прыжки, раскачиваясь на серебристой трапеции изависая всего на мгновение ввоздухе, как брачующиеся птицы, апотом перехватывали трапеции иразлетались вразные стороны. Япропустил трюк, потому что был занят тем, что смотрел на мамину руку: как ее пальцы переплетались спапиными, словно им там ибыло настоящее место, иее обручальное кольцо переливалось всеми известными мне цветами.
Потом наступил антракт — так они называют это вцирке? — икакой-то мужчина взеленом пиджаке стал бродить между нашими рядами, вглядываясь вдетские лица. Неожиданно передо мной появилась женщина, которая кричала «Том! Том!» ипоказывала на меня пальцем. Она наклонилась исказала маме, что еще никогда не видела такого очаровательного малыша. Амама ответила, что поэтому иназвала меня Джоли, от французского «жоли» — «красивый», как будто мама вообразила себя француженкой. Апотом подошел тот мужчина взеленом пиджаке иприсел на корточки. Он спросил: «Парень, хочешь покататься на слоне?» Мама ответила, что ты моя сестра имы друг без друга никуда. Циркачи бросили на нас быстрый оценивающий взгляд исогласились: «Хорошо, но мальчик будет сидеть впереди». Нас отвели за кулисы (в цирке это как-то по-другому называется?), имы стали схрустом давить ногами арахисовую скорлупу, пока какая-то вся вблестках женщина не подняла нас друг за другом ине велела садиться на слона.
Шеба (так звали слона) двигался по частям, по четвертинам. Правая передняя нога, правая задняя, левая передняя, левая задняя. Шкура на ощупь напоминала гладкий картон, аволоски, торчащие из-под седла, щекотали мне ноги. Когда мы вышли на арену, ясидел перед тобой. Вспыхнули софиты игромкий голос — яподумал, что этот человек иесть Бог, — объявил наши имена исказал, сколько нам лет. Перед глазами рябила публика. Япытался найти среди нее маму ипапу. Ты крепко обхватила меня руками исказала, что не хочешь, чтобы яупал.
Если ты читаешь это письмо, значит, уже добралась до Гила Бенд, ияуверен, что нашла там вкусную еду ипристойное место для ночлега. Когда выйдешь из здания почты, справа увидишь аптеку. Хозяина зовут Джо. Узнай унего, как добраться до шоссе 17. Поедешь кБольшому каньону. Ты обязательно должна там побывать. Скажи Джо, что ты от меня, ион укажет тебе дорогу.
Ехать туда восемь часов. То же самое: найдешь ночлег, аутром отправляйся на почту — ближайшую ксеверной части каньона. Там тебя будет ждать письмо суказаниями, куда ехать дальше.
О цирке: нас фотографировали верхом на слоне, но ты об этом не знала. Снимок, где моя голова скрывает бóльшую часть твоего лица, стал вследующем году афишей для братьев Ринглинг. Афиша пришла по почте, когда ты была вшколе, меня забрали из садика пораньше. Мама показала мне ее ихотела повесить вмоей спальне на стену. «Мой красавчик», — повторяла она. Яне разрешил ей. Яне хотел видеть твои руки, обхватившие меня за талию, но скрытое втени лицо. Витоге мама выбросила афишу. Или сказала, что выбросила. Усадила меня исказала, что моя красота дарована свыше имне следует кэтому привыкнуть. Яоткровенно ответил, что не понимаю ее. Меня посадили впереди из-за моей внешности? Разве они не видят, что настоящая красавица — это Джейн?
Люблю тебя иРебекку,
Джоли.
11Ребекка
Раковина света открылась и захлопнулась в нескольких сантиметрах от моего лица, взорвавшись сиянием и звуками умирающих животных. «Что случилось, — спрашиваю я, — что случилось?» Иногда мне кажется, что мир стал черно-белым, а временами на меня находит и не отпускает, и не хочет отпускать, как бы я ни кричала и ни молила.
Я видела, как перерезает пополам людей — плоть отделяется от плоти, как у сломанных кукол, и то, что было раньше горизонтом, рушится, и мир, который я считала мягким и ярко-голубым, оказывается жестоким и пронизанным болью.
Неужели вы не понимаете, что я видела конец света, видела, как земля с небом поменялись местами? Я узнала, откуда берутся демоны, уже в три с половиной года. И этот груз был настолько велик, что я верила, что у меня разорвется голова.
В довершение ко всему девятый ряд пролетел, словно планер в ночи, в нескольких сантиметрах, и поверх его покореженного края я смотрела, как взрываются бриллиантовыми фейерверками иллюминаторы, и помимо воли расплакалась.
Доносится звук, который издают безмолвные погибшие, — я узнала его много лет спустя в вечерних новостях. Их голосовые связки уже не работают, поэтому вместо голосов слышно дрожание воздуха, которое наскакивает и отражается от стены молчания, — это голос ужаса в вакууме.
Несколько дней я чувствовала, что у меня на груди лежит леопард. Я вдыхала спертый воздух, который он выдыхал. Он царапал мне подбородок и целовал в шею. Когда он переваливался, мои ребра тоже двигались.
— Она приходит в себя, — первое, что я слышу за долгое время.
Я открываю глаза и вижу все в следующем порядке: маму, папу, крошечную комнату в мансарде в Большом доме. Я крепко зажмуриваюсь. Что-то не так: я ожидала, что очнусь в доме в Сан-Диего. Я совершенно забыла о Массачусетсе.
Я пытаюсь сесть, но леопард рычит и вонзает в меня когти.
— Что с ней? — спрашивает папа. — Джейн, помоги ей. Что с ней?
Мама кладет мне на лоб холодные полотенца, но совершенно не замечает этого чудовища.
— Неужели ты его не видишь? — спрашиваю я, но из горла вырывается только шепот.
Я захлебываюсь. Начинаю кашлять и отхаркиваю мокроту, еще и еще. Папа вкладывает мне в ладонь салфетку. Мама плачет. Никто из них не понимает, что, как только леопард спрыгнет, со мной все будет в порядке.
— Мы поедем домой, — говорит отец. — Мы скоро уедем отсюда.
Одежда отца совсем не подходит для этой фермы — его вообще тут быть не должно. Я ищу мамино лицо, чтобы получить ответ.
— Оливер, оставь нас на минутку.
— Мы должны пережить это вместе, — настаивает отец.
Мама кладет руку ему на плечо — круто смотрится, как орхидея на сеновале.
— Пожалуйста.
Сеновал.
— Признайтесь… — Я пытаюсь сесть. — Хадли умер?
Мама с папой переглядываются, и отец молча выходит из комнаты.
— Да, — отвечает мама. Ее глаза наполняются слезами. — Ребекка, мне очень жаль. — Она ложится на стеганное сердечками одеяло. Прячет лицо у меня на животе, на груди у этого леопарда. — Мне очень жаль. — Животное встает, потягивается и исчезает.
Удивительно, что я не плачу.
— Расскажи мне все, что знаешь.
Мама поднимает лицо, пораженная моей храбростью. Она говорит, что Хадли упал и сломал шею. Врачи сказали, что он умер мгновенно. Это произошло три дня назад — слишком долго тело не могли извлечь из узкого ущелья.
— И что я делала эти три дня? — шепчу я. Ответа я не нахожу, поэтому смущаюсь.
— У тебя воспаление легких, ты почти все время спала… Ты сбежала, помчалась за Хадли, и тут приехал твой отец. Он настоял на том, чтобы поехать с Сэмом тебя искать… — Она отводит глаза. — Он не хотел, чтобы Сэм оставался здесь, со мной.
«Значит, он знает», — думаю я. Интересно!
— А что он имел в виду, когда говорил: «Мы поедем домой»?
Мама кладет мне руку на голову.
— Назад в Калифорнию. А ты что подумала?
Я что-то упускаю.
— А здесь мы что делаем?
— Не стоит сейчас об этом. Тебе нужно отдохнуть.
Я поднимаю одеяло, и меня тошнит. Все ноги у меня в синяках и ссадинах. И обмотаны пожелтевшими бинтами. На груди — засохшая кровь на глубоких царапинах.
— Когда Хадли упал, ты попыталась спуститься за ним, — объясняет мама. — Сэм оттащил тебя от края, и ты принялась царапать себя. Ты не прекращала раздирать себя, сколько бы успокоительных тебе ни кололи. Тебя было не остановить. — Она снова начинает плакать. — Ты твердила, что хочешь вырвать свое сердце.
— Не понимаю зачем, — шепчу я. — Вы и так его у меня вырвали.
Она уходит в противоположный конец комнаты, как можно дальше от меня.