Мне кажется, я так официально и не предложил ему работу; наверное, я даже не понимал, что мне нужен работник. Но Джоли остался до вечера, а потом еще на время, обосновавшись в одной из гостевых спален Большого дома. Он стал таким же хорошим работником, как и Хадли, который вырос на ферме в Нью-Гэмпшире, но потом его отец умер, а мама продала ферму какому-то агенту по недвижимости. Стоило один раз показать Джоли что-то, как он становился мастером этого дела. Сейчас у него получается прививать деревья лучше, чем у меня. Однако он настоящий дока в обрезке деревьев. Он без лишних колебаний может обрезать побеги у молодого деревца, даже не задумываясь о том, что убивает его, а на следующий сезон у этого дерева будет самая роскошная крона.
— Овец загнали? — спрашиваю я, их нельзя подпускать к пестицидам.
Джоли кивает и протягивает мне шланг и наконечник. В по-настоящему больших садах деревья опрыскивают машины, но мне нравится опрыскивать вручную. От этого потом, когда я собираю яблоки, возникает чувство, что они выращены именно мной.
Мы направляемся к ранним «макинтошам» и «мильтонам», урожай с которых будем собирать в конце августа — в начале сентября. Интересно, когда он меня спросит о минувшей ночи?
— У меня есть просьба, Сэм, — говорит Джоли, направляя шланг на яблоню среднего размера. — Мне нужно твое разрешение.
— Черт, Джоли! Ты волен делать здесь все, что угодно. И ты прекрасно об этом знаешь.
Джоли поворачивает наконечник — пестициды тонкой струйкой текут к его ногам. Я начинаю нервничать. Он продолжает мерить меня взглядом и наконец, заметив свою оплошность, резко поворачивает наконечник влево, чтобы яд не вытекал.
— У моей сестры и племянницы неприятности, им нужно где-то остановиться на время. Я пригласил их сюда. Не знаю, как долго они здесь пробудут.
— Н-да… — Не знаю, что я ожидал, но чего-то похуже. — Это не проблема. А что у них за неприятности?
Не хочу совать нос в чужие дела, но мне кажется, что я должен знать. Если это что-то противозаконное, мне нужно подумать.
— Она ушла от мужа. Она ударила его, забрала ребенка и уехала.
Я пытаюсь представить себе сестру Джоли: раньше он часто о ней рассказывал. Я всегда воображал ее похожей на Джоли — худощавой и темноволосой, открытой, непринужденной. Для меня она похожа на большинство девочек из Ньютона, где, как мне известно, вырос Джоли, — шикарно одетых, пахнущих сиренью, с тяжелыми гладкими волосами. Все известные мне девушки из предместий Бостона были богатыми задаваками. При знакомстве они пожимали мне руку, а потом, когда думали, что я не вижу, проверяли, не испачкались ли они. «Фермер? — сказали бы они. — Как интересно». Это означало: «Не знала, что в Массачусетсе еще остались фермеры».
Но такие девушки от мужей не сбегают и, конечно же, мужей не бьют. Они получают развод и половину летних домиков. «Наверное, она толстая и похожа на сумоистов», — думаю я. Ради Джоли я всегда трактую сомнения в пользу обвиняемой стороны. Он много о ней рассказывал, каждый раз по чуть-чуть, и создается такое впечатление, что она его герой.
— И где она? — интересуюсь я.
— Едет к Солт-Лейк-Сити, — отвечает Джоли. — Я пишу ей, как пересечь страну. Она очень плохо ориентируется на местности. — Он замолкает. — Пожалуйста, если позвонит ее муж, скажи, что ты ничего не знаешь.
Муж. Знаток китов. Я начинаю кое-что припоминать. Ребекка — так зовут девочку. В комнате у Джоли есть фотография: к маленькому симпатичному мальчику (самому Джоли) крепко прижимается бледная худенькая девочка. Она показалась мне абсолютно невзрачной, и я с удивлением узнал, что это его сестра.
— Та, что живет в Сан-Диего? — спрашиваю я.
Он кивает.
— Она туда не вернется, — заверяет Джоли.
Как он может говорить об этом с такой уверенностью? Отведя в сторону струю с пестицидами, он протягивает руку к дереву, чтобы поднять упавшую ветку, и сует ее в задний карман.
— Ее муж идиот. Никогда не понимал, что она нашла в нем такого, без чего прожить нельзя. Чертовы горбатые киты!
— Киты, — повторяю я. — Ого!
Я никогда не слышал, чтобы Джоли так вспылил. Бóльшую часть времени, он, находясь рядом, остается словно бы в тени, двигается неслышно и кажется погруженным в себя. Он поднимает струю химикатов в небо — искусственный дождь, падающий на крону соседнего дерева.
Джоли прикручивает струю и мягко ставит баллон с пестицидами на лужайку.
— Зачем ты опрыскиваешь деревья? Неужели нельзя обойтись естественными средствами?
Я опускаюсь на траву, на сухой клочок земли, и вытягиваюсь на спине.
— Ты не поверишь, сколько всякой гадости заводится на яблонях, если не опрыскивать. Тля, черви, парша и тому подобное. Их слишком много, чтобы бороться с каждым в отдельности. — Я прикрываю глаза от слепящего солнца. — Пустить дело на самотек — вся работа коту под хвост.
— Да, — произносит Джоли, — мне ли об этом не знать! — Он садится рядом со мной. — Она тебе понравится. Вы с ней чем-то похожи.
Я мог бы спросить: «И в чем же?» — но не уверен, что хочу услышать ответ. Наверное, своим отношением к нему. Я ловлю себя на том, что хочу побольше узнать об этой Джейн: как она выглядит, какие книги читает, откуда набралась смелости, чтобы ударить мужа. Судя по рассказам, она, как сказал бы мой отец, «черт на метле».
— Женщины перестали понимать, чего хотят. Они сообщают, что выходят замуж, а потом прыгают на тебя. Только представь!
Джоли смеется.
— Джейн всегда знала, что ей нужен Оливер. Только все остальные не могли этого понять. — Он приподнимается на локте. — Сэм, ты бы видел этого мужа! Типичный ученый червь, понимаешь? Целый день проводит как в тумане, а потом видит собственную дочь и хорошо, если вспомнит, как ее зовут. Все разговоры только об этих чертовых кассетах, на которые он записал песни китов.
— Джоли, если бы я плохо тебя знал, то решил бы, что ты ревнуешь.
Он поднимает с земли лежащий рядом чертополох.
— Возможно, так и есть, — вздыхает он. — Понимаешь, она удивительный человек. А Оливер заставляет ее подстраиваться под себя. Ему плевать, если уж на то пошло, какой она замечательный человек. Если бы она осталась со мной — я понимаю, что это невозможно, но теоретически, — она была бы совершенно другим человеком. Она осталась бы такой, как раньше. Во-первых, она не боялась бы собственной тени. — Он опять ложится на спину. — Если говорить на понятном тебе языке: раньше она была «астраханом», а стала дичкой.
Я улыбаюсь Джоли. Дичка кислая, ее невозможно есть, разве только в варенье. А «астрахан»… Что ж, этот сорт всегда сладкий — и в варенье, и свежий.
Я хочу сменить тему разговора. Я чувствую себя неловко, когда мы ведем подобные беседы. Одно дело, когда мы говорим о саде или обо мне. Но он старше меня, и когда я об этом вспоминаю, мне неловко давать ему советы. Единственное, что остается, — слушать.
— Ну, ты намерен рассказать, что вчера произошло? — спрашивает Джоли, избавив меня от смущения.
— Ты же слышал. — Я сажусь и обхватываю колени, вытирая с джинсов пятна от травы. — Джоелен выходит замуж. Она сообщает об этом и тут же набрасывается на меня.
— Шутишь?
— Я когда-нибудь шутил такими вещами?
Я хотел, чтобы это прозвучало беззаботно, но Джоли пристально вглядывается мне в лицо, как будто оценивает меня, прежде чем принять решение.
— Не стану спрашивать, что произошло, — смеется он.
— Тебе ответ не понравится.
— Правда?
Я, ухмыляясь, качаю головой. Выплеснув все, признавшись на просторе этой великой равнины, моей собственной земли, я чувствую, что поступил правильно. Признавшись, я могу об этом забыть. Я поворачиваюсь к Джоли.
— А с тобой подобное дерьмо случалось? Или это происходит только со мной?
Он со смехом встает и опирается о дерево, которое недавно привил.
— Я в жизни влюблялся один раз, — признается он, — поэтому не специалист по этим вопросам.
— Вот ты и ответил.
Он протягивает руку и помогает мне встать. Мы берем шланг и распылитель и направляемся вглубь той половины, где выращиваем яблоки на продажу. Я прохожу вперед и останавливаюсь на гребне холма, оглядывая все четыре стороны своего сада. Впереди рабочие обрезают молодые деревца, и там, куда мы направляемся, я замечаю Хадли, который следит за тем, как распыляют триодан. Стоит июль, деревья уже отцвели, а листья вылезли и тянутся к небу, словно пальцы.
Джоли протягивает мне упавшую ветку, которую поднял раньше, — кандидата на позднюю прививку отростком.
— Не вешай нос, Сэм, — успокаивает он. — Если повезет, я познакомлю тебя со своей старшей сестрой.
19Ребекка
Пока мы стоим в очереди за мороженым, мама заговаривает о Сэме.
— Ну и что скажешь? Только честно, — просит она.
Должна признаться, что чего-то подобного я и ожидала. Они за целый день ни разу не поругались, почти все утро я видела мать в компании Сэма, когда они прогуливались по южной части сада, а на закате они вместе лущили бобы на крыльце или просто разговаривали. О чем они могут разговаривать? Сэм ничего не смыслит в расстройствах речи, а моя мама практически не разбирается в сельском хозяйстве. Я думаю, они беседуют о дяде Джоли — это единственная общая для них тема. Пару раз я воображала, что они говорят обо мне.
— Я его плохо знаю, — призналась я. — На вид он довольно милый.
Мама становится прямо передо мной, чтобы я не могла отвернуться.
— Довольно милый для чего?
Что она ожидает от меня услышать? Она так пристально смотрит на меня, что я понимаю: она ждет ответа, правильного ответа, а я понятия не имею, что сказать.
— Если ты спрашиваешь: «Можно ли с ним переспать?» — мой ответ: если хочешь, то переспи.
— Ребекка!
Мама произносит это так громко, что стоящие впереди нас женщина, Хадли, Джоли и Сэм оборачиваются. Она улыбается и отмахивается от них: мол, ничего-ничего.