небо. Вконечном счете за большие деньги окна заменили. Позже мы узнали, что уКосгроувов вновом доме стоит огромное оконное стекло из здания Хэнкока. Их заверили, что для дома оно подойдет. Оно просто не рассчитано на небоскребы.
Пока шоссе 2 не увело тебя вМиннесоту, поверни на юг, на шоссе 29. Доедешь до Фарго исвернешь на восток на магистраль 94. Она приведет тебя прямо вМиннеаполис. Постарайся приехать туда ксеми часам утра всубботу. Не стану говорить зачем, только намекну, что ты никогда ничего подобного не видела.
Надеюсь, Ребекке нравится то, как она проводит свой день рождения, — не каждому человеку исполняется пятнадцать вгеографическом центре Америки. Раз уж зашла речь огеографическом центре, далее ты следуешь кАйове. Думаю, ты знаешь, куда тебе ехать.
Передавай привет дочери.
Джоли.
36Джейн
Хотя Джоли и не сказал, что посмотреть в Миннеаполисе, я без труда нашла то, что должна была увидеть. Мы с Ребеккой проснулись в четыре утра, чтобы быть уверенными, что доберемся до города к семи часам, но последние полтора часа мы стоим в пробке. Полицейские в белых перчатках указывают, кому куда ехать, и дуют в свисток. Вокруг много подростков в автомобилях с форсированным двигателем. Они припарковали свои «Шевроле-Камаро» и сидят на крыше, курят.
— Если бы у меня была машина, — говорит Ребекка, — я бы возмутилась: в чем дело?
Она перепрыгивает через пассажирскую дверцу — я не успеваю ее остановить — и подбегает к молодому полицейскому с короткой стрижкой. Он вынимает изо рта свисток и что-то говорит моей дочери. Она улыбается в ответ и бежит назад к машине.
— Там сносят старое здание компании «Пилсбери».
Я не уверена, является ли это причиной такого скопления народа субботним утром. Неужели люди на самом деле высунулись из окон, чтобы поглазеть на развалины?
Прошло еще двадцать минут, но мы таки подъехали к полицейскому, с которым разговаривала Ребекка.
— Прошу прощения, — обращаюсь я к нему, перегнувшись через ветровое стекло. — Честно говоря, мы не знаем, куда едем.
— Выбор невелик, мадам. Город оцеплен из-за сноса здания.
Мы слепо следуем за другими машинами. Проезжаем центральный почтамт, пересекаем стоянку перед ним. Переезжаем реку и наконец добираемся до места, где остальные уже остановились и беспорядочно паркуют машины. Я ловлю себя на мысли о том, как мы будем отсюда выбираться, когда шесть других машин облепили нашу собственную, словно лепестки. Проходит торговец футболками с надписью «Я видел Миннеаполис до того, как изменилась линия горизонта».
— Что ж, пошли.
Мы выбираемся из машины и идем за людьми, которые торопливо тянутся на восток, словно пилигримы. Идут целыми семьями, отцы несут маленьких детей на плечах. Мы доходим до места, где все останавливаются. Начинают устраиваться на ступенях, перилах, билбордах — везде, где находят свободное местечко. Идущая рядом с нами женщина останавливается и протягивает своему спутнику пенопластовый стаканчик. Наливает в него кофе из термоса.
— Не могу дождаться, — говорит она.
Мы с Ребеккой оказываемся рядом с крупным румяным мужчиной во фланелевой рубашке с отрезанными рукавами. Он держит упаковку из шести баночек пива.
— Прекрасный день для сноса, — улыбается он нам.
Ребекка спрашивает, знает ли он точно, какое из зданий — здание компании «Пилсбери».
— Сейчас вот это. — Он указывает на большой небоскреб из хрома и стекла. — Но раньше было вон то. — Он ведет пальцем по горизонту к приземистому серому зданию — бельму на глазу у современных построек. Неудивительно, что его хотят снести.
— Неужели они не пытались продать здание? — интересуется Ребекка.
— А кто его купит?
Собеседник протягивает ей пиво, но она говорит, что ей еще рано употреблять спиртное.
— Как хочешь, — фыркает мужчина. — Могла бы и схитрить. — Спереди у него не хватает зуба. — Вы являетесь свидетелями исторического момента. Это здание стояло здесь всегда. Я помню времена, когда оно было единственным высотным зданием в Миннеаполисе.
— Все меняется, — говорю я, потому что вижу, что собеседник ожидает ответа.
— И как они будут это делать? — спрашивает Ребекка.
При этих словах женщина по другую руку от Ребекки поворачивается и вмешивается в наш разговор.
— Динамитом. Они заложили его на всех этажах, поэтому здание должно обрушиться последовательно.
Кто-то кричит в невидимый громкоговоритель:
— Мы не можем сносить задние, пока все не отойдут за оранжевую линию!
Голос повторяет предупреждение еще раз. Интересно, где эта оранжевая линия? Если там столько же людей, как здесь, сзади, передних трудно винить. Наверное, они просто не видят этой линии у себя под ногами.
— Все должны отойти за оранжевую линию до начала сноса!
Услышав второе предупреждение, толпа начинает сплачиваться, сжиматься, как толстый вязаный свитер. Я ловлю себя на том, что меня вдавили в мягкий живот здоровяка. Мое плечо он использует в качестве подставки для своего пива.
— Десять… девять… восемь… — кричит рупор.
— Скорее уже, — не терпится мужчине.
— Семь… шесть…
Где-то раздается сигнал пожарной машины.
Оставшиеся пять цифр я не слышу. Здание — этаж за этажом — оседает. Лишь когда падает второй этаж, я слышу взрыв динамита. Шлакобетонные блоки обваливаются этаж за этажом.
Бум! Мы слышим звук взрыва после того, как осел целый этаж. Одним махом стирается история. Нужно не больше пяти минут, взрывчатка — и ничего, кроме дырки на горизонте, не остается.
Толпа начинает тесниться и толкаться, людской поток затягивает нас с Ребеккой. Люди вокруг прорываются куда-то пульсирующими толчками.
На полпути к машине я понимаю, почему все выглядит по-другому. Пыль повсюду. Бело-серая, как искусственный снег, который показывают по телевизору. Ребекка пытается поднять горсть пыли, но я отряхиваю ее руку. Одному богу известно, что в этой пыли.
Добежав до машины, я не узнаю наш «Эм-Джи»: мы не опустили крышу, поэтому весь автомобиль в мелу. Пыль оседает на одежде, забивается между пальцами, и нам приходится усиленно моргать, чтобы она не попала в глаза. Пыль продолжает лететь, рассеиваясь от места сноса подобно радиоактивным осадкам. Мы с Ребеккой опускаем крышу — впервые с тех пор, как купили машину.
Я знаю, что должна получить от Джоли письмо, но мне что-то не хочется бродить по улицам Миннеаполиса. А если еще какое-нибудь здание упадет? Я предлагаю Ребекке сперва позавтракать.
За картошкой с беконом я сообщаю Ребекке, что мы едем в Айову. К месту, где разбился самолет. Я говорю, что давно об этом думала. А поскольку мы уже здесь… можем поехать посмотреть на обломки. Насколько я знаю, они до сих пор разбросаны по полю.
Я жду, что она станет возражать.
Ребекка не говорит того, что я ожидала услышать. По сути, даже не сопротивляется. Может быть, Джоли прав и она созрела для этого. Дочка спрашивает:
— А почему они до сих пор там?
37Ребекка
Дядя Джоли, когда мы вернулись в Калифорнию после авиакатастрофы, посоветовал маме записаться в группу аутотренинга для женщин, подвергающихся насилию в семье. Он сказал, что когда тебя окружают люди, которые живут такой же жизнью, как и ты, то чувствуешь себя увереннее, — и, как всегда, мама ему поверила.
Это была хорошая мысль. Она ничего не сказала отцу, а поскольку я была еще маленькая, она брала меня с собой. Мама забирала меня из школы, и мы отправлялись на сеанс терапии. Там было семь женщин. Я со своими игрушками лазила по полу у них под ногами. Иногда рыжеволосая женщина с броскими украшениями поднимала меня на руки и говорила, что я красавица; мне кажется, именно она и была психологом.
Больше всего мне нравилось начало сеансов: почти всегда плачущие женщины поднимали одежду и показывали следы от ударов и синяки в форме чайников и пеликанов. Другие женщины что-то мурлыкали в ответ или касались менее болезненных синяков. Они надеялись излечиться. Такие, как моя мама, у которых не было физических следов насилия, рассказывали свои истории. На них дома кричали, их унижали, не обращали на них внимания. Уже в таком нежном возрасте я узнала разницу между физическим и словесным насилием. Я таращилась на ссадины и шишки избитых женщин. Мама всегда что-то рассказывала. Я считала, что нам, в отличие от остальных, еще повезло.
Через несколько недель мама перестала посещать сеансы. Она сказала мне, что уже все в порядке. Сказала, что нет смысла туда ходить.
Мама не стала поддерживать дружбу с этими избитыми женами. Так, встретившись при странных обстоятельствах, мы больше никогда с ними не виделись.
38Джоли
Милая Джейн!
Возможно, ты не захочешь этого слышать, но ядумал отом, почему Ребекка выжила.
В тот день, когда самолет разбился, ябыл вМексике. Переводил документы инков — кажется, что-то касающееся Грааля. Язнал, что вы живете умамы; язвонил тебе туда пару дней назад. Как бы там ни было, япозвонил узнать, как дела, аты стала жаловаться на то, что сделал Оливер. Ты сказала, что он натравит ФБР, ихотя яуверял тебя, что унего нет таких связей, ты ответила, что завтра утром посадишь Ребекку на самолет.
— Ты дура, — сказал ятебе. — Неужели ты не понимаешь, что отдаешь свой козырь?
Тогда ты не поняла, что яимел ввиду, но, сдругой стороны, ты не можешь взглянуть на Ребекку моими глазами. Японял это вту же минуту, как впервые взял ее на руки еще крошкой: она принадлежит тебе, она — это ты. Всю свою жизнь ябезуспешно пытаюсь объяснить людям удивительную комбинацию элементов, которая и