есть моя сестра. Инеожиданно, даже не прилагая усилий, ты сотворила свою точную копию. Отправить ее кОливеру означало дважды совершить одну иту же ошибку.
Я спорил стобой отом, стоит мне или нет приезжать вКалифорнию (я мог бы успеть до приземления самолета) иперехватить Ребекку, пока ее не встретил ваэропорту Оливер. Ты сказала, что япросто смешон. Оливер, вконце концов, ее отец, имне не стоит вмешиваться. Яуверен, ты знала, как трудно мне было дозвониться из Мексики, но швырнула телефонную трубку ине стала меня слушать.
И вот что ятеперь думаю: именно во время нашего спора самолет Ребекки взорвался над кукурузным полем вАйове. Моя теория заключается втом, что она осталась вживых по единственной причине — мы стобой боролись за ее душу. Алишь умиротворенные души попадают на небеса.
Я пытался дозвониться до тебя, когда днем узнал, что самолет разбился. Но как яуже упомянул, вШтаты дозвониться было практически невозможно, да ты все равно уже мчалась вАйову. Мама рассказала мне, что вы сОливером одновременно приехали вбольницу. Во время нашего следующего разговора все уже было отлично. «Мы вернулись кобычной жизни, Джоли», — сказала ты ине захотела обсуждать Оливера. Не сказала, извинился ли он, почему он вообще поднял на тебя руку. Не впустила ксебе вдушу. Поступила точно так же, как вдетстве, когда это случилось стобой первый раз.
Я решил не будить лихо. Ивот почему, Джейн: теперь тебе нужно думать оРебекке. Язнаю, что вдетстве ты молчала отом, что делал отец, из-за меня. Но теперь речь шла не об отце ине обо мне. Оливер — совсем другое дело, он даже обидел тебя по-другому. Ичто еще важнее, Ребекка — другая. Ямолча надеялся, что ты захочешь уберечь ее, раз не смогла уберечь себя.
Я много лет ждал, пока ты поймешь, что должна уйти. Знаю, ты скажешь, что ударила первая, поэтому ивиновата, но яверю прошлому: ведь именно Оливер все это начал много-много лет назад. Вот поэтому Ребекка ивыжила вкатастрофе: она спаслась двенадцать лет назад, чтобы спасти тебя сейчас.
Когда явернулся из Мексики, то до того, как повидать тебя имаму, яостановился вУотчире, штат Айова, чтобы посмотреть на обломки того самолета, ипонял, почему владелец поля так ине потрудился их убрать. Идело тут не впоследующих поколениях, не вдани памяти. Просто земля там мертвая. Ничего никогда там расти уже не будет.
Думаю, вам обеим будет нелегко увидеть это место. Но это означает, что вы уже проехали половину пути искоро будете вяблоневом саду. Поезжайте по шоссе 80 вЧикаго, Иллинойс, вгостиницу «Ленокс». Там, как обычно, тебя будет ждать письмо.
С любовью,
Джоли.
39Ребекка
Борт номер 997 «Среднезападных авиалиний» разбился 21 сентября 1978 года в Уотчире, штат Айова, — небольшой деревеньке в ста километрах на юго-запад от Де-Мойна. В газетных статьях, которые я читала, сообщалось, что на борту было 103 пассажира. Выжило всего пять человек, включая меня. Я ничего не помню о катастрофе.
Создается впечатление, что всякий в Уотчире может указать нам, где находится ферма Арло Ванклиба. Именно на его землях разбился самолет, и Руди Ванклиб, сын Арло, сделал тот знаменитый снимок, на котором я бегу прочь от самолета и размахиваю руками. Именно он отвез меня в больницу. Я бы хотела поблагодарить его лично, но оказалось, что он уже умер. Погиб в результате какого-то несчастного случая с комбайном.
Арло Ванклиб очень удивился, когда меня увидел. Он продолжает щипать меня за щеку и говорить маме, какой я выросла красавицей. Мы сидим у него в гостиной, я слушаю, как мама рассказывает ему историю моей жизни. Мы доходим до восьмилетнего возраста, когда я играла роль зуба-моляра в школьной постановке о гигиене полости рта.
— Простите, — вклиниваюсь я. — Не хочу показаться невежливой, но, может быть, мы уже пойдем на то место?
— Господь любит терпение, — укоряет меня мистер Ванклиб.
Через семьдесят миллионов лет мама встает с цветастого дивана.
— Если вы не возражаете…
— Возражаю? — восклицает мистер Ванклиб. — Чего бы я возражал! Я польщен вашим приездом.
Кукуруза удивительная вещь — она намного выше и толще, чем я ожидала. Когда едешь по Айове, следует быть осторожным на перекрестках, потому что едущие с другой стороны машины не видят вас из-за стеблей. Я понимаю, почему нам не захотелось побродить здесь самим. Скорее всего, мы никогда бы не нашли обратной дороги. Мистер Ванклиб поворачивает и срезает углы в зарослях кукурузы, как будто там и вправду есть тропинки. Потом он раздвигает последнюю стену стеблей.
Перед нами открытое пространство размером с футбольное поле. Земля здесь угольно-черная. В центре лежит напоминающий лобстера ржавый остов самолета, треснувший посредине и в местах соединений. Одно крыло торчит, как локоть. Тут же валяются остатки каркасов сидений, огромная лопасть двигателя, пропеллер размером с меня…
— Можно? — спрашиваю я, показывая на самолет.
Фермер кивает. Я подхожу к самолету, прикасаюсь к ржавчине и перетираю ее между пальцами. Она превращается в оранжевую пудру. Хоть и поломанный, но все же он выглядит как самолет. Я забираюсь через пролом внутрь и иду по тому, что осталось от прохода. Металл уже порос травой.
И до сих пор пахнет гарью.
— Ты как? — кричит мама.
Я считаю дыры, где раньше находились иллюминаторы.
— Вот здесь я сидела, — указываю я на дыру справа. — Прямо здесь.
Я ступаю на то место, где раньше находилось сиденье. Все жду, когда же что-нибудь почувствую.
Иду дальше по проходу. Как стюардесса, приходит мне в голову сравнение, только пассажиры все привидения. А что с теми, кто умер? Если бы пришлось пробираться через покореженную сталь у ног, увидела бы я сумки, пиджаки, книги?
Я ничего не помню о катастрофе. Помню, как лежала в больнице, а сидящая со мной медсестра читала «Сказки матушки Гусыни». «Идут на горку Джек и Джилл», — читала она и ждала, пока я закончу. Когда меня привезли в больницу, я долго спала, а когда проснулась, родители уже были рядом. Папа принес желтого плюшевого медведя, не из дома, а нового. Он присел на одну сторону кровати, а мама на другую. Она гладила меня по волосам и говорила, как сильно меня любит. Сказала, что врачи удостоверятся, что со мной все в порядке, и мы все поедем домой. И все будет хорошо.
Учитывая сложившиеся обстоятельства, родителям разрешили остаться на ночь в больнице. Она спали на крошечной кровати, стоящей возле моей. Несколько раз за ночь я просыпалась, чтобы убедиться, что они рядом. Мне снился сон, но я не помню о чем. Я выронила желтого медвежонка, потому что мои пальцы разжались во сне. Я проснулась от испуга и посмотрела на соседнюю кровать. Там было совсем мало места, и родителям пришлось тесно прижаться друг к другу. Рукой папа обнимал маму, а мамины губы были прижаты к папиному плечу. Я помню, как не могла отвести глаз от их сцепленных рук. Мои родители держались друг за друга. Это выглядело так… надежно, что я закрыла глаза и забыла о кошмаре.
Ничего не помню о катастрофе.
Я выбираюсь через другую трещину и сажусь на край крыла. Закрываю глаза, пытаясь представить пожар. Пытаюсь услышать крики — но в ответ тишина. И тут дует ветер. Он завывает в металле, как будто играет на гигантской флейте. Начинает шептать кукуруза, и я понимаю, где эти люди, все эти люди, которые погибли. Они так и остались здесь. Их тела стали землей, а души кружат вокруг останков самолета. Я вскакиваю и бегу прочь от обломков. Зажимаю уши руками, чтобы не слышать их голоса, и во второй раз убегаю от смерти.
40Джейн
Борт номер 997 «Среднезападных авиалиний» разбился 21 сентября 1978 года в Уотчире, штат Айова, — небольшой деревеньке в ста километрах на юго-запад от Де-Мойна. Все члены экипажа погибли, но расшифровка черных ящиков показала, что причиной аварии стал отказ обоих двигателей. Пилот пытался приземлиться в Де-Мойне.
Это я прочла в газетах и рассказывала дочери. Я совершенно не была готова к тому, что показывает мне Арло Ванклиб посреди своего кукурузного поля.
Черный змеящийся по темной земле остов длиной в сто метров. В некоторых местах дожди и грязь за двенадцать лет скрыли части самолета. Хвост, например, наполовину врос в землю. Там, где металл разрезали или ломали, чтобы достать тела, — бреши и углубления побольше. Красно-синий логотип «Среднезападных авиалиний» порос мхом. Когда Ребекка направляется к обломкам самолета, я протягиваю руку, чтобы схватить ее, но одергиваю себя.
Когда она влезает в кабину пилотов через окно, фермер обращается ко мне:
— Не можете понять, чего не хватает, да? — Я киваю. — Огня. Нет огня. И нет воды, которой было залито все вокруг. Сейчас этот самолет просто мертв. На снимках вы помните его совсем другим.
Наверное, он прав. Когда я думаю о самолете, перед глазами встает изображение, растиражированное средствами массовой информации: пожарные, достающие из-под обломков раненых, рубцеватая земля, языки пламени до небес.
— Ребекка, — окликаю я, — ты как?
Пахнет гарью. Ребекка высовывает голову из дыры в остове, и я машу ей рукой. Не знаю почему, но я продолжаю бояться, что этот железный монстр поглотит ее целиком.
Неужели она так и не ужаснется? Не начнет плакать? Она никогда не плакала. И, по сути, ни с кем не говорила о случившемся. Она утверждает, что ничего не помнит.
Мы с Оливером, когда поженились, сразу договорились: с детьми повременим. Мы собирались дождаться, пока Оливер получит повышение, по крайней мере, пока он вернется на Восточное побережье. Мы предполагали, что придется переезжать в Калифорнию, но не думали, что останемся там жить. Мне кажется, в то время я была слишком молода, чтобы задумываться над тем, хочу ли я ребенка. В любом случае Оливер не хотел иметь детей.