— Не знаем, что делать с нашей Джейн, — сказал он.
Дочь вывернулась из его объятий и пробормотала что-то насчет лимонада. Ну где он там? Джейн так тихо открыла дверь, что та даже не качнулась на петлях, и оставила меня на улице наедине со своим отцом.
— Послушай меня, Джонс, — сказал Александр Липтон, и его лицо стало удивительным образом похоже на лицо бескомпромиссного адвоката по уголовным делам, который не намерен уступать ни на йоту. — Когда Джейн исполнилось пятнадцать, я разрешил ей встречаться с теми, с кем она хочет. Если ты ей нравишься — ее дело. Но если ты обидишь мою дочь, клянусь, я подвешу тебя за яйца в Старой Северной епископальной церкви. Знаю я таких, как ты, сам учился в Гарварде! А если до того, как ей исполнится семнадцать, ты хоть пальцем ее тронешь… Скажу просто: я превращу твою жизнь в ад!
Я тогда подумал: «Этот человек — псих». Он меня даже не знал. Но потом, как будто гроза прошла, лицо Александра Липтона смягчилось и превратилось в лицо состоятельного мужчины средних лет.
— Жена говорила, ты морской биолог.
И прежде чем я успел ответить, в дверях появились Джейн с матерью, которые несли поднос со стаканами и запотевший кувшин лимонада. Джейн наливала, а миссис Липтон передавала стаканы каждому из нас. Александр Липтон залпом выпил свой лимонад, и Мэри тут же подскочила к мужу, чтобы забрать стакан. Он извинился и ушел, она последовала за ним.
Я наблюдал, как пьет Джейн. Она, как ребенок, держала стакан двумя руками. Я дождался, пока она все выпьет, и сказал, что мне пора идти.
Джейн проводила меня до машины. Мы мгновение постояли перед старым «бьюиком». Солнце припекало голову. Джейн повернулась ко мне.
— Я специально бросила сумочку в воду.
— Знаю, — признался я.
Прежде чем сесть в машину, я спросил, можно ли поцеловать ее на прощание. Когда она молча согласилась, я обхватил ее лицо руками — я впервые к ней прикоснулся. От моего прикосновения ее кожа, немного жирная от лосьона для загара, пружинила. Джейн закрыла глаза и в ожидании склонила голову набок. От нее пахло какао-маслом и пóтом. Больше всего на свете мне хотелось поцеловать ее в губы, но в ушах стоял голос ее отца. Я улыбнулся своей удаче и, решив, что у меня впереди целая вечность, прижался губами ко лбу Джейн.
45Джейн
Милый Джоли!
Если бы меня сейчас видел папа! Утро мы сРебеккой провели на скоростной автомагистрали вИндианаполисе, вмузее автомобилей, забитом машинами — участницами гонок на серийных автомобилях идругими атрибутами соревнований. Помнишь, как вдетстве мы сним каждый год смотрели гонку на пятьсот кругов? Яникогда не понимала, чем ему так нравится авторалли, — сам он никогда не пытался заняться этим видом спорта. Когда яповзрослела, отец сказал мне, что его манит быстрота происходящего. Я, как иты, любила смотреть, как машины сталкиваются. Ялюбила, когда на треке раздавался взрыв ивалил черный дым, аостальные машины, не сворачивая сдороги, продолжали ехать прямо на кувыркающийся автомобиль, вэтот импровизированный черный ящик, ивыезжали оттуда целыми иневредимыми.
Мне чуть ли не силком пришлось тащить Ребекку вавтобус, который провез нас непосредственно по трассе. Язакрыла глаза ипопыталась представить, чем скорость так привлекала отца. Очень непросто тащиться со скоростью шестьдесят километров вчас по трассе, рассчитанной на триста. Когда мы вышли из автобуса, каждому дали подписанную президентом ассоциации открытку: «Сим удостоверяю, что владелец этого билета совершил один круг по скоростной автостраде «500» вИндианаполисе». Язасмеялась. Подумаешь, круг! Но папа обязательно повесил бы открытку над своим рабочим столом, на календарь Ассоциации инженеров автомобилестроения, который мама постоянно пыталась убрать.
После того как мы получили открытки, язадумалась, что сней делать. Разумеется, яне стану вешать ее на холодильник, даже не хочу класть вкошелек. Ярешила отвезти ее на могилу отца, когда приеду вМассачусетс. Итолько япришла кэтой мысли, как мои пальцы разжались, открытка выпала, как будто стала уже собственностью другого человека, иветер понес ее коблакам. Сегодня был отличный день — висели такие большие тучные облака сровными основаниями, что казалось, будто смотришь на них из-под стеклянного стола. Открытка поднималась все выше ивыше, ксамому солнцу, ияулыбнулась, когда поняла, что больше ее не увижу.
Не знаю, почему ярешила, что важно тебе об этом рассказать. Наверное, это письмо — отчасти извинение за то, что янакричала на тебя, когда вчера звонила. Иногда яведу себя так, как будто это ты виноват втом, что папа никогда тебя не бил, амне пришлось столько мучиться. Возможно, япытаюсь найти этому объяснение.
Есть вещи, окоторых яникогда тебе не рассказывала, — по крайней мере, подробно, — но окоторых, яуверена, ты позже догадался сам. Именно поэтому яине говорила тебе ничего. Когда он начал заходить ко мне вспальню по ночам, пусть ираз вмесяц, мне стало казаться, что ясхожу сума. Папа при этом проделывал все достаточно нежно. Он снова иснова повторял, какая яхорошая девочка, ияверила ему. Тем не менее, когда он поворачивал ручку двери, мои пальцы впивались вкрай матраса, акровь застывала. Дошло до того, что ямогла позволять ему делать то, что он делал, лишь притворившись, что это вообще не я, акто-то другой. Япритворялась, что нахожусь вдругой части комнаты, например вуглу или вплатяном шкафу, инаблюдаю. Явидела все, что происходило, ноэто было уже не так противно.
Однажды утром ясказалась больной, чтобы не ходить вшколу. Пока мама готовила обед, ярассказала ей, что папа ходит ко мне вспальню по ночам, иона уронила на пол банку стунцом.
— Наверное, тебе приснился плохой сон, Джейн, — успокоила она меня.
Потом мы вместе ползали по линолеуму, вытирая растекшееся масло исобирая кусочки рыбы.
Я сказала, что это случалось не один раз ичто это мне не нравится. Ярасплакалась, аона обнимала меня, оставляя жирные отпечатки на моей ночной сорочке, иобещала, что этого больше не повторится.
Той ночью папа ко мне вкомнату не пришел. Он пошел всвою спальню, где уних смамой разгорелся страшный скандал. Мы слышали грохот игромкие крики. Вразгар ссоры ты прокрался ко мне вкомнату изалез под одеяло. На следующее утро умамы была перевязана рука, арама их сосновой кровати оказалась треснувшей.
Когда папа вследующий раз зашел ко мне вспальню, то сказал, что нам нужно серьезно поговорить.
— Я стараюсь, провожу стобой время, — сказал он, — ичто получаю вблагодарность? Ты бежишь кмамочке ижалуешься, что тебе это не нравится!
Он сказал, что язаслуживаю наказания за то, что сделала. Он решил меня отшлепать, но заставил прежде снять трусики. Он ударил меня ивелел никогда никому ничего не рассказывать. Он сказал, что не хочет, чтобы кто-то пострадал. Ни мама, ни Джоли — никто.
Оглядываясь назад, японимаю, что мне еще повезло. От социальных работников вшколах Сан-Диего яслышала истории отом, что дети еще младше, чем была я, подвергались более жестокому сексуальному насилию. Уотца дальше прикосновений дело не заходило, ипродолжалось это только два года. Когда мне исполнилось одиннадцать, все прекратилось так же неожиданно, как иначалось.
Яхочу, чтобы ты знал, почему яникогда не рассказывала тебе отом, очем, яуверена, ты исам догадался. Наверное, я надеялась, что тогда папа не сможет тебя обидеть.
Пожалуйста, не злись на меня. Пожалуйста, не…
Я перечитываю написанное. Ребекка включает в душе воду и начинает петь во весь голос. Хорошенько подумав, я рву письмо. Рву так остервенело, что на каждом клочке остается не больше одного слова. И выбрасываю его в урну. А потом беру спички, оставленные горничной у кровати, и поджигаю обрывки. Мусорная корзина пластмассовая, и пламя обжигает ее бока. «Она уже никогда не станет кораллового цвета», — думаю я. Скорее всего, она безвозвратно испорчена.
46Джоли
Милая Джейн!
Когда тебе было двенадцать, утебя был кролик по кличке Фицджеральд — ты увидела эту фамилию на полках школьной библиотеки, итебе понравилось слово. Сам кролик был не так интересен, как обстоятельства его появления: папа сломал маме два ребра, ее отправили вбольницу, ты так расстроилась, что отказывалась есть, спать итак далее. Вобщем, папа вывел тебя из ступора, когда принес домой этого полосатого, как печенье «Орео», кролика, укоторого даже уши еще толком не стояли.
К сожалению, стоял февраль, ивместо того чтобы построить кролику домик, ты настояла на том, чтобы он жил втепле вдоме. Мы достали счердака столитровый аквариум, поставили его на пол вгостиной, наполнили опилками, пахнувшими деревом, ипосадили туда Фицджеральда. Он бегал кругами иприжимался носом кстеклу. Он лапкой пошарил вчистом углу. По большому счету он оказался довольно противным: погрыз телефонные провода, носки икрай кресла-качалки. Он кусал меня.
Ты любила этого дьявольского кролика. Наряжала его в