б этом думать. Сейчас у нас есть масса насущных проблем, так что позовите принца, и начнем работу.
Харвис хотел было добавить, что Альдену незачем строить из себя неутешного вдовца, но не стал. Он прекрасно понимал горе его высочества и не решился глумиться над ним. Полковник горестно вздохнул и ушел из кухни, и на несколько минут Харвис остался в одиночестве. Ему было легче одному.
За окнами сгустилась тьма — непроглядная, какая бывает только в лесу. Интересно, что сейчас в мире Эвглин — день или ночь? Что она делает? Есть ли там кто-то, кто протянет руку помощи и не оставит Гелю Шувалову в одиночестве? Она так давно ушла из дома, наверняка там все изменилось, и Харвису оставалось лишь надеяться, что Геле помогут. Что она не будет там одна.
На мгновение Харвису стало больно. Очень больно. Все, что он делал, оказалось напрасным. Может быть, Эвглин и осталась бы — но приворот все разрушил.
Впрочем, что теперь убиваться? Когда они докажут свою невиновность, Харвис уедет из Эльсингфосса — волшебник его уровня найдет работу в любой стране мира. Будет жить угрюмым бирюком — это тоже можно делать вдали от этих мест.
Без Эвглин все теряло смысл. Ничего не имело значения.
И самым страшным было то, что Харвис понимал: он сумеет жить дальше. Он сможет.
Глава 5. Домой
— Нет, ну ты же это видела? Она из воздуха появилась! Из воздуха! — Кир снова запустил руку в волосы и в очередной раз повторил: — Твою же мать…
Таня, которая славилась тем, что прочитала более тысячи книг о попаданцах, выглядела не менее взволнованной. Одно дело читать о том, как кто-то шел по улице и провалился в другой мир, и совсем другое — понимать, что этим кем-то была ее подруга. Впрочем, Таня сразу же безоговорочно поверила в быстрый сбивчивый рассказ об Эльсингфоссе, и Геля за это была ей невероятно, до дрожи в пальцах, благодарна. Таня поставила перед Гелей чашку кипятка, бросила туда чайный пакетик и сказала:
— Капец, Гелька. Просто слов нет.
Кухня двухкомнатной квартиры, которую снимали Кир и Таня, была крошечной и убогой. Старая плита-козлик, колонка, которую надо было зажигать спичкой, открытая форточка в давно некрашеной раме… Геля смотрела на все это и мысленно повторяла: я дома. Я дома. За окнами шумела привычная улица, на дороге толпились в пробках машины, и это был дом.
Она поверить не могла, что вернулась. Что все, случившееся с ней в Эльсингфоссе, было правдой, а не сном. Кольцо, подаренное Харвисом, поймало лучик света и подмигнуло с безымянного пальца: это не сон. Ты вернулась домой.
Собака, имени которой Геля так и не вспомнила, попробовала устроиться на кухне, со всеми, но Таня вытолкала ее в коридор. Невольно вспомнился Пушок, который тоже всегда искал общества людей, вспомнилось, как он уплетал лягушек, сердясь, что они превращаются в розы, и слушал сказку, которую Геля — тогда еще Эвглин — читала ему среди розовых кустов… Где-то он сейчас, бедолага, что с ним?
— Короче, сперва думали, что ты где-то загуляла, — сказал Кир. Он то и дело поднимался с табурета и садился опять, не мог найти себе место. — Потом Димон вспомнил, что вроде видел тебя в «Пикассо» с каким-то хачиком.
— Меня? В «Пикассо»? — искренне удивилась Геля. Это был самый пафосный и дорогой клуб города, и она никогда в жизни не заработала бы денег, чтоб туда зайти и остаться.
Вкус чая оседал во рту, и Геле хотелось зажмуриться и остановить мгновение. Это было возвращение домой, к себе. Это было одновременно правильным и неправильным.
— Тебя в «Пикассо», — Кир снова запустил руку в волосы, хватаясь за голову. — Тань, у нас валидола нету? Я прям чую, что дурканусь.
Таня сунулась в видавший виды шкафчик, доверху набитый теми вещами, что есть в каждой кухне и которые вроде бы не нужны, но выбросить жалко, и вынула жестяную коробку из-под конфет, которую теперь занимали лекарства. Получив белый кругляш таблетки, Кир сунул его в рот и продолжал:
— В общем, решили, что ты теперь кавказская пленница. Увезли тебя в горы.
Таня подлила Геле чаю и наконец-то подала голос:
— Украшения точно не наши. Вот точно. Дизайн странный, мягко говоря.
В этом вопросе Тане можно было поверить — она искренне любила бижутерию и драгоценности, хорошо в них разбиралась и когда-то давно мечтала стать ювелиром. Геля снова посмотрела на обручальное кольцо, а потом перевела взгляд на кулончик. Сейчас она ясно видела, что Таня права. Завитки золота, которые раньше, в Эльсингфоссе, казались ей привычными, теперь, когда она оказалась дома, выглядели странно и чужеродно. Они пугали. Они казались неправильными и ненастоящими.
— Но это золото, однозначно, — сказал Кир. — У моей бабки были кольца такого же цвета. Смуглые.
— Ты это лучше сними и не свети, — посоветовала Таня. — Сплав хороший, дорогой…
Она села на табурет и вдруг расплакалась, прижав пальцы к губам. Геля обняла подругу, прижала ее к себе, с трудом сдерживая собственные слезы — вспомнилось, как давным-давно, в другой жизни, они вместе ходили на лекции и в клуб, вместе влипали в обычные студенческие неприятности и вместе из них выбирались.
Они были друзьями. Геля вдруг с каким-то удивлением поняла, что их дружба сохранилась и никуда не делась.
— Танюш, ну не плачь, — проговорила она, чувствуя, что в носу наконец-то начинает щипать, а глаза немилосердно жжет. — Не плачь, я тут, я дома уже…
Таня провела ладонью по лицу и махнула рукой.
— Да это я так, Гель, — сказала она. — Ничего, нормально уже все.
— Надо думать, что дальше делать, — Кир отпил чаю и придвинул к Геле тарелку с наскоро нарезанными бутербродами. Геля смотрела на ломти батона и колбасу и не верила, что видит именно то, что видит. В Эльсингфоссе хлеб был другой. Все казалось сном.
— Да, давайте соображать, — Таня шмыгнула носом и взяла бутерброд. Вид у подруги был строгий и решительный. Помимо любви к книгам про попаданцев Таня славилась тем, что у нее всегда был свой план к любой ситуации, и она умела быстро взять себя в руки. — Из института тебя, конечно, отчислили.
— Я не сомневалась, — вздохнула Геля. — Было б странно, если бы они оставили… Вещей тоже нет.
Она едва не рассмеялась от горького понимания, что в очередной раз входит в мир с пустыми руками. Эвглин Шу попала в Эльсингфосс без истории и вещей — и Геля Шувалова вернулась домой в точности так же.
Интересно, пришел ли Харвис обратно к домику? Ей ведь не дали даже проститься с ним, даже записку оставить — неизвестная, но могущественная сила сочла ее настолько чужеродной и лишней, что не стала медлить. А Харвис — что он подумает, когда увидит, что дом пуст? Что Эвглин утащил леший? Или съели волки?
Харвис любил ее по-настоящему. Боль обхватила грудь тугой петлей, и Геля едва не перестала дышать.
Харвис ее любил. Возможно, это было единственным, что имело смысл во всех мирах.
— Не, вещи-то как раз есть! — улыбнулся Кир. — Мы их к моим в гараж отвезли. Я подумал, что пусть лежат, есть не просят, правда?
Это была действительно хорошая новость.
— И документы тоже? — оживилась Геля. Таня отрицательно мотнула головой.
— Нет, доки у нас. Я тогда еще подумала, что тебя точно похитили. Ты паспорт на столе забыла.
А ведь и верно, вспомнила Геля, в тот день она перекладывала вещи в новую сумочку — светлую, летнюю, с синими бабочками на боку. А под обложкой паспорта был и полис, и зеленая карточка социального страхования — Геля всегда хранила их там.
— Слава богу! — воскликнула она. — Жить можно. Спасибо, ребята. Вы меня правда спасли.
Таня только рукой махнула. Она не считала, что сделала что-то крайне важное и нужное — просто то, что должна была. Геля знала, что и сама поступила бы точно так же: не думала, что подруга умерла или исчезла с концами, а просто сохранила бы ее вещи.
— Надо подумать, как дальше быть, — произнес Кир. — Тебя почти два года не было, надо сообразить, что делать.
— Может, скажем, что ты правда с парнем жила? — предположила Таня. — Нет, ну а что? Взяла и уехала, любовь в голову ударила.
Кир скептически посмотрел на свою гражданскую супругу.
— Да ладно, уехала… — сказал он. — А документы? А полис? Ну как так, Тань? Бросила, уехала, никому не сообщила… Так не бывает.
Таня подперла рукой щеку и задумчиво сказала:
— Гель, а если сказать, что тебя похитили и в рабство продали? Поэтому и доки тут остались…
— Нет, ты что! — воскликнула Геля. — Ты еще скажи, что в бордель привезли. Это мне тогда вообще не отмыться от такого. Никогда.
Кир вдруг толкнул Таню под локоть и указал на чашку Гели. Таня посмотрела и вдруг поперхнулась воздухом и зажала рот ладонью, чтоб не заорать от ужаса. Геля вдруг поняла, что чашка с недопитым чаем находится как-то слишком близко к ее лицу — а потом ей тоже стало страшно, так, что она ощутила мгновенный озноб, пробирающий до костей.
Чашка висела в воздухе над столом. Сама по себе.
— Все-таки хорошо, дружище, что ее нет с нами.
Харвис угрюмо подумал, что если бы принц Альден мог, то непременно облачился бы в траурные одежды. Он не спал этой ночью и слышал, как его высочество угрюмо бродит по гостиной, порой всхлипывает и выходит из дому, чтоб вернуться через четверть часа и снова бродить. Когда сырая, почти осенняя ночь стала потихоньку приобретать серые рассветные оттенки, Харвис начал винить в своей бессоннице именно Альдена. Таскается туда-сюда, скотина венценосная, всем спать мешает.
Ему хотелось быть циничным и вычеркнуть из сердца то, что уже никогда не вернуть. Ему хотелось позаимствовать у Эвглин ее здравого смысла и не тосковать.
Он не мог. Сейчас, когда они втроем шли по тропинке, Харвису хотелось упасть на колени, закрыть голову ладонями и завыть — страшно, по-звериному, чтоб в этом крике выплакать свое горе и не умереть.
— Она дома, — подал голос полковник Матиаш. — Ей там всяко лучше, чем здесь.