Лишь некоторые мюриды, полностью преданные Богу и готовые от всего сердца следовать Его поучениям,
обретают настоящую мудрость – и благодаря ей быстро продвигаются по пути к Вечной Жизни…
Разрушение башни
Притча сопоставляет между собой три основные реалии суфийского учения: «влагу живительную» – благодатный «поток Аллаха» («ненаглядного Друга»), способный насытить духовную жажду; самого человека – искателя Истины, который «от жажды страдал»; и, наконец, «каменную башню» эгоизма, стоящую преградой на пути верующего ко «влаге живительной». «Камнями», отрываемыми от «башни» и бросаемыми в «волну», являются побежденные страсти и эгоистические желания, а средством такого постоянного «уменьшения башни» – «смиренье, молитва, полночное бденье». Притча учит не отчаиваться в достижении цели: каждый «камень», сброшенный адептом суфизма с «башни», приближает его к «волне».
Д. Щ.
***
Здесь описаны четыре состояния духа, каждое из которых соответствует высоте «башни» эгоизма, отделяющей человека от Источника жизни («реки»). Первое из этих состояний – духовная смерть («он мертвому – Дня Воскресенья труба»). Второе – ощущение огромной жажды, внутренней «иссушенности», когда человек уподобляется «ниве» в ожидании «ливня». Находящийся в третьем состоянии – уже «живой человек», но постоянно нуждающийся в посторонней помощи, «нищий», мечтающий о «дожде золотом». Наконец, в четвертом состоянии находятся те, кому уже немного осталось до «цели» – освобождения из-под власти эгоистического начала («весть о свободе для слуха раба»). Также и призыв Истины («всплеск») по-разному воспринимается людьми, пребывающими в описанных состояниях. Для «мертвых» призыв свыше звучит как «труба» Ангела перед Страшным судом, резко пробуждающая от смертного сна. Для «внутренне иссушенных» Голос Божий подобен отдаленному грому («радует слух»), предвещая обильный «ливень» благодати. Для «нищих» этот небесный Зов есть утоление их «духовного голода». Для тех же, чей «срок порабощенья» (зависимость от низшего эго) подходит к концу, вышняя Весть звучит как обещание скорого духовного освобождения.
М. Х.
На каменной башне у самой реки
Муж некий от жажды страдал и тоски.
С той башни высокой не мог он спуститься,
Чтоб влаги живительной вдоволь напиться.
Вдруг камешек в реку он сбросил ногой —
И всплеск он услышал, душе дорогой:
То отклик взошел от волнистого круга,
Как будто призыв ненаглядного Друга.
Чтоб снова услышать ту ноту одну,
Он камень побольше обрушил в волну, —
И слышит вопрос: «Как ты сам полагаешь,
Зачем эти камни ты с башни свергаешь?»
Ответил он: «Звук этот радует слух,
От плеска воды оживает мой дух:
Он мертвому – Дня Воскресенья труба,
Он – весть о свободе для слуха раба.
Я им, словно нива низвергшимся ливнем
Иль нищий дождем золотым – осчастливлен.
Едва только камень я с башни швырну,
Как делаю ближе речную волну:
Все ниже и ниже становится башня,
Я ближусь к воде – моей цели всегдашней!..»
…Как башня, до туч ты вознесся гордыней —
По камню начни разрушать ее ныне:
Едва ли дотянешься ты головой
Из выси надменной до влаги живой.
Смиренье, молитва, полночное бденье —
Грехов разрушенье, камней тех паденье:
Ломай же преграду, что нам не дает
Коснуться потока Божественных вод.
Блажен, кто последние выломал камни —
И черпает Вечность своими руками!..
Просьба попугая
Один из смыслов этой многогранной истории таков: чтобы избавиться от рабства («клетки золотой»), в которой нас держит материальный мир, следует «при жизни умереть» для мира дольнего – и «воскреснуть духом» для мира горнего, чему и обучаются мюриды посредством различных суфийских практик.
Д. Щ.
***
Попугай в восточной традиции – птица не только говорящая, но и чудесно поющая (этот образ не является, в отличие от европейского, символом глупости и механического повторения чужих слов). В данной притче попугай означает личность весьма одаренную, однако именно талант привлек к ней собственнические притязания торговца – олицетворения бездуховности и своекорыстия «мира сего». Талант певца, предназначенный для свободного служения Богу, оказался порабощенным и поставленным на службу вещественным началам. Тот же процесс может совершаться и внутри человека: плотский разум, связанный с эгоистической чувственностью («торговец») держит «в клетке золотой» высшие способности человека, не давая им «встряхнуться» и «воспарить». Однако, будучи выпущен на волю, «попугай» получает возможность наставлять и облагораживать самого «торговца»: высшая сущность (высшее «Я») человека начинает оказывать благотворное влияние на всю его жизнь, выводя ее за рамки чисто эгоистического прозябания («я нечто понимать здесь начинаю»; «он жизни смысл постигнул, наконец»).
М. Х.
Торговец некий мог весьма гордиться,
Что он – хозяин говорящей птицы.
Плыть в Индию с товаром полагая,
Он попросил родных и попугая,
Чтобы они поведали ему:
Что́ нужно им, что́ привезти кому?
И попугай сказал: «Хозяин, внемли!
Давно покинул я родные земли,
Похищен я из Индии святой,
И здесь горюю в клетке золотой.
Коль, по садам земли моей гуляя,
Ты меж ветвей увидишь попугая,
Скажи ему – пусть знает обо мне,
Несчастном пленнике в чужой стране.
И пусть услышат прочие собратья,
Как вынужден здесь биться и рыдать я!
Есть у меня сердечный друг вдали,
С кем узами Меджнуна и Лейли
Мы связаны: из сердца кровь сочится,
Как только вспомню я об этой птице.
Пусть друг, услышав мой молящий зов,
Заплачет кровью средь родных садов,
И пусть подаст мне чрез тебя совет,
Как выжить мне средь этих горьких бед!..»
…И вот купец, по Индии гуляя,
В саду заметил ближних попугая,
И в точности им все пересказал,
Что попугай поведать наказал.
Услышав сей рассказ, одна из птиц
Вдруг испустила вопль – и пала ниц:
Взглянул купец – увы, она мертва…
«Ах, для чего я скорбные слова
Произносил, чужую жизнь круша?
У этих двух была одна душа, —
Когда б я знал, кого я повстречал,
Я б перед этой птицей промолчал…»
…………………………………………..
…Глагол – кремень, язык – металл, мой друг,
От искры загорится все вокруг!
Себя и ближних от огня спаси,
И слов облыжных не произноси.
На поле хло́пок пожалей в ночи,
Залей костер свой, искр не размечи!
Лишь деспот злой, не сдерживая речь,
Весь мир готов случайным словом сжечь.
Да, слово всей Земли меняет вид,
Оно и умертвит, и оживит.
Поберегись! Несет словесный дар
Одним – спасенье, а другим – удар…
…………………………………………..
…Торговец возвращается домой,
А попугай ему: «Хозяин мой,
Ты встретил ли в пути моих родных,
И если да, что́ слышал ты от них?»
Купец в ответ: «Ах, как я виноват!
Мне повстречался, видимо, твой брат
По духу, да, возлюбленный твой друг:
Он, о тебе услышав, вскрикнул вдруг —
И тотчас умер… В том моя вина,
Да поздним сожаленьям грош цена!..»
…………………………………………..
…Стреле подобно слово: полетит —
Раскаянье его не возвратит!
Речь – как плотина: коль прорвет ее —
Никчемно сожаление твое!..
…………………………………………..
…Наш попугай все выслушал – и вдруг
Он вскрикнул, как его далекий друг,
И мертвым пал… Купец запричитал,
Чалму свою в печали размотал —
И бросил наземь, разорвал халат:
«Опять в беде язык мой виноват!
Увы, о птица, сердцу дорогая!
Как своего опла́чу попугая?!
Как сохранить тебя я ни хотел —
Умолк твой голос, рай мой опустел.
К тебе я мог в беседе обратиться,
Как мудрый Соломон к придворной птице.
Как мало я ценил тебя, пока
Грудь не пронзила смертная тоска!..»
…………………………………………..
…Кто думать перед речью не привык,
Тому, конечно, главный враг – язык.
Свободен мыслью – ходит он в рабах
У быстрых слов на собственных губах.
Твои уста наполнят твой амбар,
Твои ж уста в нем разожгут пожар…
…………………………………………..
…Вот так торговец сетовал, стенал,
Потом замок он с птичьей клетки снял
И с плачем дверцу настежь растворил…
И вдруг мертвец встряхнулся, воспарил —
И, вылетев, на дереве уселся!
Тут у купца похолодело сердце,
Затмились очи – но, как солнца свет,
Той смерти озарил его секрет!
Тогда он обратился к попугаю:
«Я нечто понимать здесь начинаю,
И все же напоследок мне скажи:
Ты сам додумался до этой лжи
Или твой друг ближайший и любимый
Тебе со мной прислал совет незримый?»
«Ты догадался, – попугай в ответ, —
И вот в чем состоял его совет:
„Коль перестанешь говорить и петь —
Замок ослабнет, отворится клеть,
В которой потому ты заключен,
Что слишком сладкогласен и учен.
Недвижен будь, не пой, не говори,
И, чтоб воскреснуть, – временно умри!“
Теперь же, одолев неволи тьму,
Я улетаю к другу моему!..»
Когда услышал это всё купец,
Он жизни смысл постигнул, наконец,
И плакал, глядя: улетает птица,
Чтоб с милым другом вновь соединиться…
Кольчуга Давида
В данной притче Лукман выступает в качестве ученика, а царь Давид – суфийского наставника. Предмет обучения – терпение: начатки его Лукман проявляет уже при первом знакомстве с занятием царя, что намекает на суфийский принцип, согласно которому обучать следует только того, кто внутренне предрасположен к постижению Истины. Терпение приобретается шаг за шагом – через отдельные мысли, слова и поступки, подобные кольцам в кольчуге. В конце обучения адепт может, как и его учитель, целиком «облачиться» в это важнейшее для мудреца качество.
Д. Щ.
***
На пути духовного ученичества наставляемый (Лукман) должен проявлять полное доверие к наставнику в целом и во всех частностях, смиренно относясь к тому факту, что он, в данном своем состоянии, не может понять целей и методов обучения. И лишь когда «кольчуга» готова, ученик обретает ретроспективное постижение своего пути, пройденного под руководством мудреца. Подобно тому, как кольчуга состоит из множества одинаковых колец, так и обучение складывается из множества однообразных и даже рутинных упражнений. И, если ученик не проявит терпения на данном этапе, то он не увидит и «кольчуги» в целом. Поэтому важен вывод притчи: «Спасается лишь тот, кто терпелив». Таким образом, сам процесс обучения не менее важен, чем его результаты: ведь он формирует именно те качества души, которые впоследствии позволят сохранить и развить полученные знания. «Кольчуга» – образ того «духовного одеяния» (совокупности внутренних качеств), в которое необходимо «облачиться» адепту, вступающему на путь «духовных битв». Заметим, что Лукман – не начинающий ученик, но мудрец, которому предстоит взойти на новую ступень.
М. Х.
Лукман узрел: великий царь Давид
Из крепкой стали что-то мастерит,
Связуя сотни маленьких колец.
Лукман молчал, как истинный мудрец:
При встрече с неизведанным философ
Лишь смотрит и не задает вопросов.
К тому, чтобы понять хоть что-нибудь,
Терпенье сердца – наилучший путь.
Прошли недели. Труд закончив свой,
Явился царь в одежде боевой —
Он в новую кольчугу облачился
И к мудрецу Лукману обратился:
«Теперь ты видишь то, что я сковал:
Сия одежда выше всех похвал —
Спасет кольчуга чудная моя
В бою и от стрелы, и от копья!»
Лукман ему ответил: «О владыка,
За эти дни и я секрет великий
Познал, твое искусство изучив:
Спасается лишь тот, кто терпелив!»
Охота
Три животных символизируют тройственный состав человека: волк – животную душу (нафс), лиса – разум (акл), лев – дух (рух). Для успешного продвижения ученика по суфийскому Пути «царствующее», высшее начало в человеке – дух («лев») – должно лишить самости («убить») эгоистические порывы животной души («волка»), а со стороны разума («лисы») принимать только те советы, которые способствуют духовному развитию («насыщению льва»).
Д. Щ.
Однажды лев, не размышляя долго,
Охотиться позвал лису и волка:
Мол, свита государю пригодится,
Чтоб перед ней отвагой погордиться.
Ведь даже месяц в небе в полный рост
Выходит только в окруженье звезд.
При этом лев, охоту зная тонко,
Словил оленя, зайца и козленка,
А спутники, скрывая аппетит,
Надеялись что он их угостит.
Когда на плоть и кровь они воззрились,
Их мысли алчные от льва не скрылись.
А он царем нелицемерным был,
И лишь правдивость в подданных любил.
И лев подумал: «Вы, как погляжу,
Юлите! Ну, так я вас накажу!» —
И с грозным ревом обратился к волку:
«В делах житейских не лишен ты толка,
А потому, бесхитростный судья,
Ловитву пусть поделит речь твоя!»
Ответил волк, показывая зубы:
«Тебе, я знаю, оленина люба,
Козленок, как визирю, мне пойдет,
Ну, а лису сегодня заяц ждет!»
Лев заревел в ответ: «О жалкий пёс,
Какую чушь ты пред владыкой нёс!
Как ты посмел столь глупый дать ответ?!»
Удар – и волка средь живущих нет…
Затем лису властитель вопрошает:
«Как мясо делим? Пусть твой ум решает!»
Лиса в ответ: «О царь, тебе олень
Пойдет на завтрак – будешь сыт весь день,
Козленком, повелитель, отобедай,
И пусть тебя навек минуют беды,
А зайцем ты отужинай – и вот
Задремлешь сладко, ублажив живот!»
Лев удивился: «Говорят не зря,
Что ты, лиса, – опора для царя,
Ты так меня сумела умилить!
Но где ж ты научилась так делить?»
А та: «Властитель, волк мне дал урок,
И тот урок пошел мне сразу впрок!..»
…Коль Бог захочет, коль позволит рок,
Из бед чужих ты извлечешь урок.
Здесь рок сказался в том, что лев сперва
Услышал волка жадного слова…
…Помилована благостной судьбой,
Ушла лиса, довольная собой.
Юный полководец
Рассказ намекает на суфийское положение о том, что разные люди минуют «стоянки» и «переходы» духовного Пути с неодинаковой скоростью. Успешность каждого здесь зависит от свойств его души, и некоторые могут за короткий срок значительно продвинуться в духовной иерархии («неужто возраст – мудрости причина?»).
Д. Щ.
Пророк созвал сподвижников ретивых,
Чтоб покорить державу нечестивых,
А полководцем не бойца седого,
Но воина назначил молодого,
Чем в войске пересуды породил
И в ветеранах ревность возбудил.
Один из них вскричал: «Нам не к лицу
Повиноваться этому юнцу!»
В ответ Пророк нахмурил гневно брови
И молвил, прикусив губу до крови:
«Ответь, кричавший громко и бесчинно:
Неужто возраст – мудрости причина?
Неужто борода твоя мудра,
Коль в ней сверкают нити серебра,
А у другого голова черна,
И оттого не может быть умна?
Сей юноша не раз уже в бою
Являл мне проницательность свою.
Коль ищешь суть, на внешность не смотри,
Но разгадать старайся, что внутри!»
Раб Сонкур
В образах эмира и раба явлены два разряда людей: одни пекутся о мирском (хозяин, обладающий и кичащийся властью), а другие заботятся о духовном (раб, не имеющий ничего своего, т. е. уповающий только на Бога). Рассказ двояким образом отвечает на вопрос: почему конкретный человек принадлежит к тому или иному из этих разрядов? Первый ответ – традиционный: такова воля Создателя («Мне дал упражняться в молитве и вере // Тот Самый, Кто держит тебя возле двери»). Более глубокий пласт понимания приоткрывается через сравнение духовного человека с рыбой, а плотского – со зверем, который по своей природе не может обитать в воде (вода – распространенный суфийский образ единения со Всевышним): «Пойми же, так было всегда и везде, // Что звери – на суше, а рыбы – в воде». Следовательно, предрасположение каждой души к тому или иному образу жизни определено тем состоянием, в котором она вступила в наш мир.
Д. Щ.
Сонкуру хозяин промолвил: «Мой раб,
Отправиться в баню с тобой нам пора б!»
Неся притирания, щелок, лохани,
Сонкур за хозяином двинулся к бане.
Молитвы полуденной срок наставал,
В мечеть муэдзин мусульман созывал.
Раб молвил: «Хозяин! Душа жаждет света,
И вот уже слышен призыв с минарета.
Позволь мне в мечеть на молитву зайти,
Хвалу Господину миров вознести,
Пасть ниц средь хранящего веру народа.
А ты подожди, если хочешь, у входа!»
Хозяин остался у двери. Вот срок
Молитвы полуденной вскоре истек,
Уж вышли наружу и старцы и дети,
И только Сонкур оставался в мечети.
Хозяин Сонкура позвал, осердясь,
А тот ему: «С Богом сокрытая связь,
Хозяин, сильней твоего повеленья:
Он держит меня в состоянье моленья!
Немного еще ты у двери побудь,
Я выйду – и сразу продолжим наш путь!»
Но, сколько хозяин ни звал, ни кричал,
Все тот же ответ он опять получал.
Спросил он: «К чему препирания эти?
Зачем ты один остаешься в мечети?»
А раб: «Уж давно бы я вышел, да вот —
Создатель отсюда уйти не дает:
Мне дал упражняться в молитве и вере
Тот Самый, Кто держит тебя возле двери!..»
…Не пустит на сушу морская волна
Того, кому глубь в обладанье дана,
И в бездну морскую не выпустит суша
С рожденья на ней поселенные души.
Пойми же, так было всегда и везде,
Что звери – на суше, а рыбы – в воде!
Царь и мудрец
Под покровом внешней морали здесь скрывается иносказание о том, что человек может осознавать себя как на уровне духа (рух), так и на уровне животной души (нафс). Человек, отождествивший себя с высшим «Я» («мудрец»), управляет своими страстями («Гневом и Вожделеньем»), а находящийся на «плотском» уровне («властитель») – ими порабощен.
Д. Щ.
Сказал властитель, встретив мудреца:
«Мы чтим в тебе духовного отца.
О суфиях заботы нам не чужды, —
Скажи, какие ты имеешь нужды?»
А тот: «Я обеспечен всем вполне,
Ведь двое слуг прислуживают мне,
Из коих каждый в сане столь великом,
Что сам приказы отдает владыкам!»
А царь в ответ: «Сколь речь твоя странна!
Я им служу?! Но как их имена?»
Мудрец ему: «О да, свои веленья
Тебе диктуют Гнев и Вожделенье.
Ты думаешь – над нами ты царишь,
А сам всечасно волю их творишь,
Лишь царское себе присвоив имя.
Но настоящий царь владеет ими!»