Рори от неожиданности рассмеялся, к нему присоединился Трист, и вскоре уже хохотал весь дозор. «Гартер Энни» — это был дешевый бордель, который находился на окраине города, ближе остальных к Академии. Нас всех самым суровым образом предупредили, чтобы мы держались подальше от него и подобных ему заведений, еще в конце первой недели нашего пребывания в Академии. Но с тех пор не проходило дня, чтобы старшие кадеты не рассказывали самые невероятные истории про девок Энни.
Колдер стоял и ухмылялся, щеки у него порозовели — он явно наслаждался произведенным эффектом. Позже я узнал, что мальчишка использовал свою излюбленную тактику. Сперва он недвусмысленно намекал на свое высокое общественное положение — как же, сын начальника Королевской Академии! Если никто не выказывал заинтересованности в таком товарище, он опускался до какой-нибудь грязной шуточки, стараясь хоть так привлечь к себе внимание. Будь я постарше, я бы, конечно, понял, что он стремится любым доступным ему способом завоевать наше расположение, быть принятым в наши ряды. Но тогда, захваченный врасплох его словами, я смеялся вместе со всеми, хотя в глубине души был возмущен. Если бы я сказал нечто подобное дома да еще в его возрасте, меня бы ждала суровая порка. А Колдер решил, что заслужил право войти в нашу компанию, и потому уверенно шагнул через порог.
— Да, вижу, вы тут все в поте лица трудитесь! — с иронией заявил он.
Наглый мальчишка принялся расхаживать по комнате, как у себя дома. Большинство парней с любопытством за ним наблюдали, правда, Корт при этом положил чистый лист бумаги на письмо, которое писал, а Калеб открыл учебник, чтобы спрятать книжонку про ужасы. Только Спинк продолжал решать свои примеры, и Колдер, словно его тянуло к нему как раз потому, что он не обращал на него внимания, остановился у него за спиной и заглянул в тетрадь.
— Шестью восемь будет сорок восемь, а не сорок шесть! Даже я это знаю! — Он ткнул пальцем в ошибку Спинка, но тот подвинул руку, аккуратно прикрывая тетрадь. Не поднимая головы, Спинк спросил:
— А тебе известно, что это учебная комната Карнестон-Хауса, а не игровая площадка для маленьких мальчиков?
Насмешливая улыбка тут же исчезла с лица Колдера.
— Я не маленький мальчик! — сердито заявил он. — Мне одиннадцать лет, и я первый сын начальника этого заведения. Ты что, не знаешь, что мой отец полковник Стит?
Спинк поднял глаза от тетради и спокойно посмотрел на мальчика.
— Моим отцом был капитан Келлон Спинкер Кестер. Я его сын-солдат. А поскольку твой отец был сыном-солдатом, а не лордом, все его сыновья являются солдатами. Таким образом, выходит, мы с тобой были бы равны, если бы ты был кадетом. И если бы тебе, как сыну-солдату, позволили поступить в Академию.
— Я… я первый сын, даже если мне суждено стать солдатом. И я буду учиться в Академии: когда отец получил это назначение, он испросил у Совета лордов разрешение на мое обучение здесь, и они его дали. Отец обещал купить мне чин в хорошем полку! А ты… ты всего лишь второй сын второго сына, твой отец был боевым лордом, он выскочка, вылезший в аристократы! Вот кто ты такой!
Колдер растерял не только все свое обаяние, но и видимость искушенности. Эта вспышка показала, что он еще, по сути, ребенок, но, с другой стороны, лучше любой лакмусовой бумажки продемонстрировала его истинное к нам отношение. Однако он сразу понял, что натворил, и принялся оглядываться по сторонам, пытаясь решить, как поступить — попытаться сгладить свою грубость или окончательно втоптать нас в грязь. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но его спас Трист.
Когда вошел мальчик, он читал книгу, раскачиваясь на задних ножках стула, у стены возле камина. Теперь же он с грохотом опустил передние ножки на пол и заявил, ни к кому в отдельности не обращаясь:
— Пойду пожую.
Колдер озадаченно на него посмотрел, а я решил, что он сообщил о своем намерении, исключительно чтобы позлить Спинка. Трист недавно обнаружил, что, хотя курение табака в «бумаге, обычных трубках, а также водяных и в любых других сосудах» строго запрещено правилами Академии, нигде не упоминалось о запрете табак жевать. Одни считали, мол, об этом просто забыли, когда сочиняли правила, другие признавали полезность жевания табака в качестве профилактики некоторых заболеваний, возникающих при скученной жизни в маленьких помещениях, и поэтому его терпели, хотя плевательниц в наших комнатах не было. Уж не знаю почему, но Трист решил: все, что не запрещено, — разрешено, и поэтому не считал нужным скрывать эту свою привычку. Такое поведение жутко раздражало Спинка, считавшего, что джентльмену жевать табак не пристало. Он вырос в местах, где табак не был широко распространен, и потому находил любое его использование отвратительным. В общем, никто не сомневался: следующая реплика будет за Спинком, что и произошло незамедлительно.
— Мерзкая привычка, — заметил он.
— Кто же спорит, — добродушно согласился с ним Трист. — Многие удовольствия, которые получают мужчины, именно таковы.
Все дружно рассмеялись, но я почти сразу понял, кто являлся его истинной мишенью, и он действительно повернулся к Колдеру:
— А чего еще можно ждать от «выскочек боевых лордов»? Ты со мной согласен, Колдер Стит? Или тебе еще не доводилось жевать табак? — Прежде чем Колдер успел открыть рот, Трист сам ответил за него: — Нет, конечно, ты же у нас чистых кровей и вряд ли мог слышать о простых радостях потомственных кавалеристов. Слишком это грубо для такого аристократичного парня, как ты.
Затем совершенно спокойно он достал из кармана целую плитку, снял яркую обертку, потом вощеную бумагу, и мы увидели коричневый брусок из сушеных листьев. Даже с моего места я почувствовал запах табака, дешевого и грубого, какой любят пастухи на равнинах.
Колдер переводил взгляд с плитки табака на улыбающееся лицо Триста и снова на плитку. Я почти чувствовал, как она притягивает к себе и меня. Колдеру не хотелось казаться невежественным или слишком уж благовоспитанным, ибо первых презирают, а вторых считают изнеженными и трусливыми. Я не завидовал положению, в котором он оказался. Если бы я был мальчишкой, мечтающим отличиться перед целой толпой мужественных молодых кадетов, я бы, наверное, тоже заглотил наживку.
— Я уже такое видел, — презрительно заявил он.
— Правда? — лениво проговорил Трист, потом помолчал немного и спросил: — Пробовал?
Мальчик ничего не ответил, он так и стоял, не сводя с него глаз.
— Показываю, — добродушно объявил Трист. — Делается вот так. — Он медленно отломал уголок плитки. — Теперь слушай внимательно. Табак не нужно засовывать за щеку или класть на язык. Ты прячешь небольшой кусочек за нижней губой. — Трист быстро проделал необходимые манипуляции и, когда на его нижней губе появился едва заметный выступ, с самым серьезным видом кивнул. — Истинное удовольствие для истинного мужчины? Как ты, Рори?
— Я не против, — с энтузиазмом ответил тот.
Я знал, что он балуется табаком, но у него слишком мало денег, чтобы платить второкурсникам, которые приносили его из города. Он шагнул вперед, отломал кусочек от протянутой ему плитки и быстро засунул в рот.
— Красота! — воскликнул он, пристроив табак на место.
— Колдер? — Трист ненавязчиво протянул мальчишке плитку табака.
Мы все не сводили с него глаз, кроме, разумеется, Спинка. Он ни на мгновение не перестал заниматься своими примерами. Его старательность была для нас всех упреком, но даже Горд не мог оторвать взгляда от сценки совращения противного мальчишки.
Трист был чрезвычайно хорош собой, держался всегда спокойно и с достоинством, а сейчас еще и грациозно опирался локтем на каминную полку. Он принадлежал к тому редкому типу мужчин, на ком форма сидит всегда идеально. Мы все были в одинаковых зеленых мундирах и белых рубашках, но Трист, казалось, выбрал себе этот наряд по собственной прихоти, а не подчиняясь суровому уставу Академии. Многие с завистью смотрели на его широкие плечи, узкую талию и точеные икры, форму которых выгодно подчеркивали черные сапоги. Благодаря коротким, торчащим в разные стороны волосам большинство из нас походили на остриженных овец или, как остроумно заметил Рори, на ошпаренных свиней, а золотистые кудри Триста лежали так, словно у него на голове была надета аккуратная модная шапочка. Если кто из кадетов и выглядел как образец представителя каваллы, так это Трист. Мог ли отвернуться от его предложения по-товарищески разделить настоящее мужское удовольствие глупый мальчишка, мечтающий хоть как-нибудь отличиться?
Колдеру это не удалось. В повисшей напряженной тишине он подошел к Тристу и с напускной храбростью протянул руку:
— Я не прочь попробовать.
— Молодец, парень! — одобрительно кивнул Трист, отломил приличный кусок табака и протянул Колдеру.
Тот засунул его в рот и попытался радостно улыбнуться, несмотря на то что моментально стал похож на лягушку.
— Ладно, пойдем прогуляемся, пока нас тут не закрыли на ночь, — предложил Трист Колдеру и Рори.
К этому моменту у сыночка полковника уже порозовели глаза, и он как-то очень нетвердо двинулся прочь из комнаты. Рори и Трист, привыкшие к табаку, весело болтали о прошедшем дне, и их сапоги громко стучали по ступеням лестницы. Несколько секунд после их ухода царила тишина, а потом Орон и еще несколько кадетов одновременно вскочили на ноги и, с трудом скрывая смех, на цыпочках отправились вслед за троицей.
— Бьюсь об заклад, он и до площадки второго этажа не дотянет, — тихо проговорил Нейт.
Корт скептически приподнял одну бровь, прошел через комнату и встал так, чтобы была видна лестница.
Кто-то захихикал, а потом комната снова погрузилась в тишину. Мы не без злорадства прислушивались к равномерному топоту сапог, затем кто-то помчался вниз, и до нас донесся оглушительный звук, который ни с чем не перепутаешь — человека жестоко выворачивало наизнанку, — потом раздались возмущенные крики сержанта Рафета и смех, приправленный аплодисментами зрителей. Появился Корт и торжественно объявил: