Азамат с силой провернул рогатину, вгоняя лист наконечника еще глубже, до крестовины, стараясь причинить как можно больше боли. Отошел назад, полюбовавшись на результат работы. Навья никак не хотела умирать, продолжала вопить и орать, пришпиленная к стенке. Азамат покосился в угол, где недавно плакали. Глазенки Леночки, забившейся в кучу плавника и тряпья, блеснули и он успокоился. Девочке просто стало страшно, и немудрено.
Пуля наклонил голову, смотря на красивое лицо водной хищницы. Даже с чернеющей щелью между узких губ навья оставалась все такой же привлекательной. Чертов природный камуфляж, чертова жизнь после чертовой Войны. Пуля не выдержал, снял респиратор, поднял маску на лоб. Раз уж маленькая девочка просидела здесь почти трое суток, так что станется с ним?
Навья прикрыла рот, следила за появившимся лицом врага, изредка издавая смешной хлюпающий звук.
— Лучше бы ты не появлялась на свет. — Пуля пошарил у пояса. В подсумке осталось еще немного извести. — Всем было бы лучше. Или хотя бы решила свить гнездо не в этом месте. Чертова тупая дура.
Навья уставилась на него своими черными жемчужинами. Облизнула губы быстрым языком, призывно и жадно. Азамат сплюнул, глядя на нее. Твари хотелось жить, инстинкты преобладали над остатками разума и навья, раздираемая болью в вспоротой груди, пыталась разбудить в нем обычного мужика. Гадство…
Известь, остатки, сохранившиеся на дне подсумка, густо легла ей на лицо и широкую рану. Крик навьи ушел в визг, достал потолок, ударил по ушам. Водяная захлебывалась воплем, плакала, билась на острие рогатины, хлестала сама себя по лицу. Влажная кожа шипела, пузырилась бурой пеной, разъедаемая до кости.
Пуля наклонил голову, рассматривая дело своих рук, потянул с пояса топорик. Успела ли навья заметить отточенный металл? Азамата это не волновало.
Леночка всхлипывала, прижимаясь к плечу Азамата. Он закутал ее в рваное пальто, найденное в одной из захоронок пещеры. Оно, конечно, отсырело, но одежды у девочки не оставалось совершенно. Особенно после того, как Пуле пришлось ловить ее, и остатки платьица зацепились за торчащий из стены корень, разодрались к чертям собачьим.
Зря он все-таки снял маску с респиратором. Леночке хватало сил на бег, но сейчас она просто не шевелилась. Хотя, надо думать, дело в огромной усталости, голоде и смерти, так сильно увиденной малышкой. А вот Азамата шатало. Шатало сильно, несколько раз бросив на неожиданно ожившие и прыгнувшие на него стенки. Глаза резало, они слезились. Но Пуля шел вперед, прижимая к себе маленькое теплое тельце. Девочка шумно, с хрипами, дышала, шмыгала носом, гоняя взад-вперед густющие сопли.
— Тихо тихо, малая. — Пуля как можно ласковее погладил мягкий затылочек. — Все хорошо, Лена… Леночка. Все теперь будет хорошо. Я не дам тебя никому в обиду.
После темноты даже серая хмарь вместо неба резанула белым и ослепляющим. Пуля сделал несколько шагов и почти рухнул на колени.
— Ильяс! — Он положил обмякшую девочку на траву, и его тут же вывернуло наизнанку. Едкая рвота забила даже носоглотку, заставила дергаться в захлебывающем кашле. Голос еле пробивался через спазмы, слабый и хриплый. — Ильяс!
Зашуршали сухие стебли. Его услышали, к нему шли. Хотелось верить в какое-никакое, а благородство.
— Ба, а вот и наш герой! — Голос показался очень знакомым. Навалившаяся чернота отгоняла рассудок куда-то вглубь, но Пуля хотел вспомнить его. — И даже с таким сюрпризом.
Перед глазами остановились чьи-то сапоги. Не ботинки, как у наемников Ильяса. Не крепкие и яловые сапоги, как у их хозяина. Не старые, вытертые, но крепкие кирзовые еще двух сельчан. Нет.
Через слезы, бежавшие сами по себе, Азамат уставился на блестящий начищенный хром, полированное зеркало и идеально справленное голенище. Он уже понял все, но верить не хотелось.
— Сам Пуля, от же. — Командир санитарной группы зачистки, Наиль Хуснутдинов, ярый борец за чистоту человеческой крови, осторожничал. Стоял подальше, явно опасаясь полудохлого Азамата. — Герой, ну-ну. Сёма, принимай девчонку, только сразу не убивай, сперва надо ее в лабораторию отвезти. Вдруг для опытов сгодиться.
Пуля всхлипнул. Злость, выпущенная со смертью навьи, возвращалась. Закручивалась ледяной спиралью, заставляя тело двигаться, рваться вперед, драться. Он привстал на колено, нашарил и потянул топорик.
— Да успокой ты его уже, — Наиль сплюнул. — Ишь, еле дышит, и все равно туда же. Осназ, пят’як, своих не бросает, ну-ну…
Удар был мастерский. Не расколовший ему череп, а пришедшийся сильно и вскользь. Азамат хрюкнул и провалился в темноту.
Postmortem (негатив ушедших дней): дождь
На дождь можно смотреть совершенно по-разному. Самое главное тут — просто уметь смотреть на дождь. Не любить его, или ненавидеть. Глупо и то, и другое. Дождь, как написал кто-то умный в канувшей в Лету Википедии, это атмосферные осадки, выпадающие из облаков в виде жидкости разных диаметров. Точный диаметр?
Точность хороша при пробной очереди из КПВТ. Шмальнешь куда-то не туда, и мало ли, что случится? Какая кому разница в вопросе диаметра капель дождя? Особенно, если просто наблюдать за дождем.
Дождь легко заставляет задуматься о вечном. Например, если задуматься, о крыше над головой, теплых радиаторах, утопленных в стену, сухой и чистой постели. Когда по стеклу бьют капли, крупные, холодные, весьма хорошо закипятить чайник и попить чая. Круто заваренного, как говорится: с дымком, да по-цыгански. И с сахаром, чтобы сладкий. А если где-то вдруг отыщется мятный пряник, пусть и такой, что в пору им гвоздь забивать, так чай же горячий. Размочил, откусил, вкусно и хорошо. А вот слипнется что, или нет, так это личное дело каждого.
Совершенно другое дело наблюдать за дождем не из-за окна, или из выдолбленного куска стены, или из-под козырька над крыльцом. Укрывшись под уже промокшей старенькой плащ-палаткой наблюдать за дождем неизмеримо живее. Поеживаться под мокрой тканью куртки или бушлата, чувствовать кожей прелость подкладки, шевелить пальцами в промокших ботинках или сапогах. Если же и лежать при этом на расквасившемся суглинке, то ощущения становятся еще острее.
Так что наблюдать за дождем можно по-разному. Ему больше всего нравилось смотреть на дождь из-за стекла вагона электрички.
А ведь, помнится, поездов становилось все меньше. То ли дачники начинали заканчиваться, то ли РЖД совсем обуяла жадность. Пять-шесть поездов в сутки, длина состава не больше шести вагонов. Если накатывало желание проехаться домой именно таким образом, желание, приходившее несколько раз в году, приходилось терпеть до Кинеля. Стоять в тамбуре, слушать хрипотцу Крупнова через наушники и ждать свободных мест. Но даже оно казалось прекрасным.
Полицейских, видать, тоже сокращали, и по составу взад-вперед шлындрали только контролеры с охранниками из ЧОПов. Этим чаще всего плевать хотелось на курение в тамбурах. Есть билет? Оплатите прямо здесь, доброго пути. Курите на здоровье.
Затяжка, вторая, хочется еще? Курить плохо, от курения может возникнуть меланома, или гангрена, или импотенция, или еще что-то плохое. Картинки на пачках не пугали, раздражали. Бросить курить, думать о здоровье, вроде бы хорошо. Вот только фильтр между зубами был мостиком. Мостиком в прошлое. Как и дождь, хлещущий по стеклу.
За спиной километры дорог и окурков, литры спирта и осадков, килограммы лишнего веса и еще теплых гильз. Впереди, на самый кратчайший миг, неизвестность, неопределяемая в любой системе, хоть метрической, хоть дюймовой. Порой стоит оглянуться назад, постараться увидеть впереди хотя бы что-то.
Когда сигарета только-только начинает тлеть, и пепел захватывает свои первые пять миллиметров непонятной коричневой стружки, можно аккуратно потереть ее кончиком обо что-то твердое, и обязательно по кругу. Тогда раковая палочка стразу напоминает патрон. Не пять сорок пять, не семь шестьдесят два, нет. Все девять миллиметров, укрытые медной оболочкой. Время действия на организм у них разные, но неизвестно, что хуже. Получить кусок металла в легкое, или лично засобачивать в него же, день за днем, смолу и прочую хреновину?
Такие мысли хороши при наблюдении за дождем, стоя на балконе и держа в руках теплую кружку с чаем, кофе, какао, да хотя бы горячим молоком с медом. Когда же дождь барабанит по стандартному армейскому шлему, накрытому лишь куском плащ-палатки, что-то подобное кажется несусветной глупостью…
Ботинки с высокими берцами, они же просто «берцы», вещь хорошая. И, при правильном уходе, даже красиво выглядящая. А еще те самые берцы, крепко зашнурованные, очень неплохо предохраняют голеностоп от растяжения. Но не всегда. Но если уж выпало месить грязь, то лучше сапог что-то придумать тяжело. Особенно, если сапоги качественные и кожаные. Самое главное помнить, что в сапоги не стоит обувать на носок. Для этого есть портянки. В дождь они куда лучше. Стянул сапог, нижнюю сырую часть наверх, а верх, совершенно сухой, вниз. И никакого хлюпающего носа. Ведь чая с малиной и постельного режима на войне нет. А сигарета? Она просто пропуск домой. Билет в теплое прошлое за спиной.
Дождь всегда льет только тогда, когда нужно ему. Очень глупо считать капли за слезы неба. Небу не стоит плакать из-за творящегося на земле. Небо освободилось от людей. Его не кромсают белые инверсионные следы. Оно пахнет дождем или снегом, а не парами авиационного топлива. Его не протыкают ракеты. Небо свободно. Серые тучи прекрасно знают будущее. Когда-то люди верили в хрусталь над головами и богов, смотрящих вниз. Если боги и были, то теперь они вряд ли хотели бы смотреть на пепел, оставшийся от жизни.
Пепел. Такой же серый, как от сигарет, оставшихся в прошлом.
Серость. Такая же, как плесень, затягивающая руины городов.
Города. Мертвые остовы домов, смотрящих выжженными глазами окон.
Окна. Черные провалы, по которым никогда не пробарабанят капли.