— Смотри сюда. — Инга перебила его, развернув на столе карту. — Что сейчас происходит вот здесь?
Инженер покосился на нее, наклонился к карте. Еле заметно вздохнул. Инга его понимала. Тяжело лишаться собственной свободы, особенно в обмен на призрачную защиту. А если в это же время ты берешь, и сдаешь еще кого-то, и в этом майор не сомневалась, такого же, как ты сам, то легче не становиться. А именно этим инженеру и было предложено заняться.
— Я тебе подскажу, Василий Анатольевич. — Инга улыбнулась. Когда стоило, хотя такое случалось крайне редко, она улыбалась. Именно так, очаровательно, душевно, тепло и любя собеседника. Хотя вряд ли ее вполне себе ослепительная улыбка порадовала инженера. Тем более, когда та не очень ровная, когда с левой стороны Инга старалась не поднимать верхнюю губу. Выбитый месяц назад зуб она так и не успела восстановить хотя бы металлическими коронками.
— Вот здесь, по имеющейся у меня крайне достоверной информации, находится новый пласт Мухановского месторождения. И именно вот тут, совершенно случайно, сохранилась нефтеналивная станция Кротовка. Я ведь права, да, Василий Анатольевич?
— Да.
— А вот здесь, — палец, облитый черной лайкой перчатки, пополз влево, — сами себе хозяева в крепости Кинель. Один из самых больших железнодорожных узлов Куйбышевской железной дороги, я снова права?
— Да.
Майор посмотрела на карту. Двести километров, всего двести километров, когда-то преодолеваемых меньше, чем за три часа. Она верила в это и одновременно не могла такого представить. Да, Инга понимала: такое возможно. Но всего несколько часов?
— Ты знаешь людей оттуда, а они знают про тебя. — Она не спрашивала, она утверждала. — Скорее всего, что именно в Кротовке у тебя есть кто-то знакомый еще с довоенных времен.
Инженер нахмурился. Странно, но сейчас он не напоминал униженного человека, даже с таким свежим шрамом.
— Так и есть.
— И кто он?
— Это она. Начальник колонии Кинеля, взявшего Кротовку под свою руку. Ее зовут…
— Позже. — Инга позволила себе еще раз улыбнуться. Все, рассказанное Шатуном, недавно побывавшим и здесь, в поселке «мазутчиков», и там, в такой необходимой Кротовке, оказалось правдой. Люди перестали бояться огромных расстояний и налаживали связи. Не ударить сейчас, когда послевоенный мир начал потихоньку узнавать сам себя заново, станет гибелью Ордена. Пока они не поняли, пока не объединились, надо начинать бить. А раз так, то приказ Мастера приобретал еще больший вес. Девочка необходима не только ему, нет. Пока еще неведомая Дарья стала нужна и Ордену. Даже если сам Орден пока ничего такого и не подозревал.
— Твой сын, он знаком с этой женщиной, командующей гарнизоном в Кротовке?
Инженер дернул щекой.
— Да, но давайте лучше я сам…
— Нет. — Инга не спешила сворачивать карту. — Твой Сергей останется жив, если все сделает как надо. И если ты сам, Василий Анатольевич, не разочаруешь меня и Орден. Твоя голова, твои знания, твой опыт, они стоят куда дороже жизни одного парня. Даже если он и твой сын. Но не переживай, за его безопасностью будут следить лучшие люди моего отряда. А теперь покажи мне, инженер, как ты умудрился добраться туда и обратно, ведь сдается мне, что дорога тут очень небезопасна.
— Я покажу, покажу! — Инженер взял предложенный карандаш и начал делать пометки на карте. Потом поднял голову, не побоялся еще раз посмотреть прямо в глаза Войновской.
Что он видел? Или кого? Инга не искала ответов в его глазах. Она давно стала той, кем должна была.
— А почему вы уверены, майор что я не наплюю на собственного сына, лишь бы избавиться от вас и ваших убийц? С остающимися солдатами мы сможем справиться. А потом — ищи свищи ветра в поле.
Инга достала из планшетки, висящей на ремне, блокнот и карандаш. Пройти эти двести километров, да, непростая задача. Ответить инженеру намного проще.
— Потому, Василий Анатольевич, что мы все потеряли чересчур многое и теперь владеем слишком малым. И раз так, то мне не стоит бояться, применяя старый и добрый принцип.
— Какой именно?
— Доверяй, но бери в залог ценности.
Морхольд и Даша
Результат бритья его никак не устраивал. Найти хотя бы одну кассету к станку казалось уже нереальным. А вот опасные бритвы сталкер не жаловал. — Ты меня сейчас насквозь проткнешь глазами.
— Мы идем в пустошь. Зачем мыться? Запах же свежий, зверье набежит?
— Оно и так прискачет, не переживай… — Морхольд намылил шею и принялся скоблить кожу еще раз. Лицо брить не стал, мошки хватало, отросшая щетина лишь в помощь от ненасытных мелких кровопийц. — А помылась ты и оделась во все чистое, как и было тебе сказано, из-за гигиены. Понимаешь, ма филь?
— Э?
— Тьфу ты… Ладно, не обращай внимания. Говорю тебе, девочка, что не приведи Ктулху, и тебя ранят, то что? Именно, Дарьюшка, надо, чтобы как можно меньше грязи попало в твою кровь. Ты абсолютно верно подметила, что делает тебе честь, основную особенность планируемого вояжа. Пустошь, а именно она ожидает нас впереди, как-то не наполнена аптечными пунктами и лазаретов там нет. И даже доктор Айболит не встречается.
— Я слышала только про Машу-санитарку.
— Маша-санитарка, Дарья… — Морхольд провел ладонью по шее и вздохнул. Гладко выбрить так и не вышло. — Маша-санитарка это байка. Сказка, легенда и все прочее. И ладно бы, если бы наша, местная.
— Она есть. — Дарья пожала плечами. — Ее видят, и…
— Согласно поверью, моя девочка, Маша-санитарка, если так можно выразиться, проживает между Кинелем и местом нашего назначения. Говорят про молодую девочку врача, в Войну пытавшуюся спасти раненых. А раненые забот не оценили и ее, само собой, огуляли. Неоднократно, с огоньком и изюминкой. От этой самой изюминки она наложила на себя руки. Но потом, как говорит контекст данного слуха, вернулась и отомстила. Но так как она такая одна, а ублюдков, именно таким образом показывающих свою силу, много, то… То назад, то есть в небытие, Марья так и не спешит. Так и ходит туда-сюда, мстит и плюет на могилы поганцев. Да?
Дарья кивнула.
— Вот какая штука только вырисовывается, Дарья. Легенда говорит, что мол, — Морхольд оседлал стул, — те, кто ее видят, помирают. Крайне кроваво и жестоко, так?
— Да.
— Кто ж тогда все это рассказывает?
Дарья снова пожала плечами.
— Да какая разница? А что у тебя за татуировки?
Морхольд поиграл желваками. Татуировки, вот ведь.
— Вот это, — палец показал на правое плечо, — прошлое.
— Кобыла?
Девушка хмыкнула. Сталкер вполне понимал ее сарказм. Прошлое, если уж на то пошло, не просто смахивало на лошадь, оно ей и было. Вернее, конем. Черным жеребцом с белой гривой, вставшим на дыбы, высящимся на алом фоне языков пламени. И крушившим передним ногами острые скалы. Темная вязь змеящегося узора, с тонкими ободками по краям, плавно стекала вниз, к локтю. А по верху картинки, четко чернея на не выцветшей и не расплывшейся за десятки лет тушью, выделялись четыре буквы. Символы давно канувшей в Лету, реку забвения, империи. Возможно, самой великой за всю историю человечества.
— Ты пас лошадей до Войны? — девушка улыбнулась, не скрывая иронию. — Да?
Морхольд снова поиграл желваками и улыбнулся в ответ.
— Нет, конечно. Это эмблема, ну, моего округа. Где служил, как раз перед Войной.
— Далеко?
— Да, далековато. На юге, и там были горы. И лошади, наверное, были тоже.
— Почему «наверное»?
— Не видел. Бэтэров хватало, вертушек, грузовиков. И даже диких неприрученных коров. Порой на них даже охотились. Иногда даже на танках.
— Ерунду какую-то говоришь, — Дарья снова улыбнулась. Улыбка у нее была хорошая. Открытая такая, добрая улыбка, не закрытая, во все тридцать два целых и белых зуба. Хотя нет, поправил себя Морхольд, вряд ли тридцать два, те, что «зубы мудрости», у нее вряд ли уже вылезли. — Не, коровы-то разные есть. Есть коровы, есть бурёнки. На буренок, когда они наглеют и рвутся в город, патрули с пулеметами ходят. Но, то ж бурёнки.
— Ну да.
— А надпись?
Буквы, чернели по верху, странные, не русские.
SPQR.
— Это латынь… — Морхольд поскреб щетину. Щетина ответила мелодичным металлическим скрипом. — Сенатус Популюс Квиритиус Романус. Сенат и граждане Рима, девочка. Ты слышала про Рим? М-да, неудивительно. Рим, как говорил герой старого кинофильма, это мечта. И республика, и империя, величайшая империя мира. Или одна из них.
— Я не понимаю.
— Это мечта. У каждого в детстве есть мечта. Сейчас все просто, хочется сладко есть и мягко спать. Так было и раньше, но под словами скрывалось много другого. Сейчас… именно так. Просто поесть, выспаться. Помыться с горячей водой. Живым остаться.
— А твоя мечта?
— А?.. А мне хотелось жить в великой стране. Где люди уважают друг друга, где нет бардака, и есть хотя бы какое-то понятие о справедливости.
Дарья усмехнулась. Обидно, жестко, жестоко, растянув губы в холодной строй улыбке.
— Мечты, ну-ну. А что, в твоем Риме все было хорошо и прекрасно?
— В Риме? Да нет, вряд ли. Людей там продавали, как и везде в то время, грабили соседей, резали, жгли и убивали, топили села каких-нибудь непокорных фракийских медов в их же крови. Грызли ближних своих из-за ерунды, клеветали, изменяли, бросали детей. Все как всегда.
— Тогда почему?
— Потому что Рим, девочка, это мечта. Которой никто из нас никогда не коснется. И даже до Войны, поверь мне, она оставалась недоступной. А это… вряд ли я сделал что-то подобное именно сейчас.
Дарья чуть помолчала.
— А ты все равно гордишься ей. Гордишься этим вот конем, и всем остальным.
— Горжусь. — Морхольд осклабился. — Это мое прошлое, и странно было бы думать по-другому.
— Ну, ладно. А вторая?
Дарья показала на другое плечо. Колючая темная ночь, выделяемая мелкими белыми точками звезд. Кругляш луны, сделанный чем-то светлым, еле заметный туман. Серая растрескавшаяся плита и снова надписи, и снова на чужом языке. Девушка пригляделась, пытаясь понять хотя бы что-то.