— Чем он хороший-то?
— Полезный. — Пуля недоуменно покосился на нее. — Если ты за борт шваркнешься, так Сёмка тебе вытащит и не поморщиться. Земноводный он…
И Азамат улыбнулся.
— И, заметь, никаких санитаров, никакого преследования, страха, опасности. Живет, мамку радует. Его ж Зуич к себе взял как юнгу. Отца нет, мать, трое младших. А Сёмка помогает, зарабатывает. Жизнь штука сложная, старлей. Я привык, а тебе, как понимаю, оно и не надо. Каждому свое. О, гляди, вот и прореха. Тут так всегда. Пусть и дождь кругом.
Прореху оказалось не проглядеть. Синий, до одурения чистый кусок неба, обрамленный кипенно белыми облаками по краям. Глубина, прозрачная и уходящая все выше и выше, завораживала.
— Как красиво… — Уколова покачала головой. — Как красиво, Азамат.
Облака ворочались по краям прорехи, кружили хоровод, плотные и осязаемые. Окружающие тучи хмурились и недовольно толкались. Но справиться явно не могли. Свет, падающий через окно высоты, мягко струился вниз. Момент, когда «Арго» пересек невесомую границу, и оказался залит теплым прозрачным золотом, Уколова пропустила.
Вода стала темно-зеленой, растворив черноту и блестя перекатывающимися барашками. Деревья, только-только серевшие по берегам холодными изваяниями, стали сами собой, темными и живыми. Листва, та, что не опала, замерцала, зашевелилась, преображаясь на глазах. Заблестела, ловя лучи солнца, зашевелилась, тянулась вверх.
Золото, охра, алое и пламенное, редкие островки еще сохранившейся зелени. Уколова замерла, всматриваясь в берега, неожиданно ставшие такими, такими… Теплыми. Настоящими. Живыми.
Берега, покрытые лесом, не сулящим зла и опасности. Берега, где за разлапистыми кустами виднелись россыпи гроздьев редкой рябины. Где, надежно ухватившись за землю, стояли широкие и несгибаемые дубы, высящиеся над всем остальным лесом. Березы, разом потерявшие неожиданный серебристый оттенок, превратились в белых красавиц, расчерченных черными полосами. Клены, мерцая разноцветными всполохами крон, лениво шевелились под легким ветром. Уколова отвернулась от Азамата, быстро вытерев глаза. Тоска, схожая с легкостью летящей и сверкающей паутины, откатилась, оставив лишь горечь.
— А там что? — Уколова ткнула пальцем в странноватую серую кишку, видневшуюся чуть в стороне и позади. Кишка, похожая на жирную гусеницу, висела над лесом и еле заметно сдвигалась.
— Кто ж знает… — пожал плечами Азамат. — Не лезет к нам, да и ладно. Ты когда-нибудь такое видела?.. Не? Вот я тоже не видел. Если это новая порода птеров, так предпочитаю и не видеть. И это, старлей, ты б сходила до кормы, после Прорехи всегда что-то да случается.
— Красиво.
— Очень. — Азамат согласно кивнул. — И так, заметь, всегда. В любую погоду. Аномалия, что и говорить. Давай, старлей, иди на корму и бди. Нам еще долго добираться до места.
Она и двинула. Пассажиры, явно видевшие Прореху и ранее, все равно зашевелились, задирали головы вверх, рассаживаясь шире. Уколова, лавируя между ними, шла к корме. Зуич, все также невозмутимо крутящий штурвал, усмехался в пегую бороду, глядя на прикладываемые ею усилия.
Уколова осторожно перешагнула через нескладного, лежащего как бревно усача, накрывшегося дырявым и затертым ковром. На ковре, еде заметно, проступали какие-то звери с рогами, деревья и кусты. Усач лежал и похрапывал, ковер шевелился, сбоку, еле заметно, шевелилась рука с шестью пальцами. Рука, судя по всему, принадлежала усачу. Вот только выгнулась как-то… странно. Но Уколова уже не удивлялась. Потому как прямо перед ней, нисколько не смущаясь пялившихся на нее людей обоего полу, в меру красивая баба кормила детишек грудью. Вернее, тремя. Детишки, числом двое, дружно кряхтели и сопели, добывая еду, а свободная грудь, средняя, задорно подрагивала.
Когда Уколова добралась до кормы, затратив в три раза больше времени, чем до этого шла к носу, насмотрелась она многого. Как так незаметно было раньше, как так вышло, что все эти люди скрывали странные особенности? Она не понимала.
Больше всего бросалась в глаза кожа. Загрубевшая, покрытая чем-то, откровенно смахивающим на нарождающуюся чешую или бляшки, вроде тех, что покрывают разных земноводных. Перепонки между пальцами встречались явно у каждого третьего на палубе. А всего на ней, как ни странно, оказалось куда как больше всеразличной публики. Откуда они повылазили, или где умудрялись прятаться раньше, Женя не понимала.
Отвращение, появившееся не так давно, отходило. Оставляло лишь странноватое отупение, смахивающее на привыкание. Понятно, что это хорошо для задания, но бороться с самой собой Уколова не хотела. И тихо радовалась, когда увиденная под стареньким пальто толстая нога, покрытая странными наростами, не вызвала рвотных позывов. Она практически дошла, когда прямо перед ней возникло чудесное маленькое создание.
Девчоночка, милая и симпатичненькая, вся такая… девочковая предевочковая, даже с бантиками в двух весьма тугих косичках. В домотканом теплом сарафане, теплой меховой жилетке и кожаных сапожках. Косички, к слову, торчали из расшитого чем-то мелким и красивым, теплого платка.
— Тетя, а тетя?! — чудо таращилось на нее голубыми глазищами и щелкало семечки, старательно сплевывая кожуру в ладошку. — Хочешь, покажу, какой у меня красивый глазик?
Уколова недоуменно уставилась на нее.
— Во, смотри! — И чудо подняло вверх платок.
Старший лейтенант СБ Новоуфимской коммунистической республики, придерживающейся принципов генной сегрегации, вздрогнула. Медленно, с влажным звуком расцепив густые ресницы, на нее, расположенный прямо над переносицей, смотрел третий глаз. Очень большой, красивый и самостоятельный. Уколова еще раз вздрогнула, автоматически погладила девчушку по голове и, бочком-бочком, двинулась к радостно улыбавшемуся ее появлению Сёмке.
— Хочешь чаю? — поинтересовался паренек, — А?
— Из водорослей?
— Почему? — удивился Сёмка. — Грибного, его с запада таскают. Вкусный.
— Давай, — махнула на все рукой Уколова, — Не откажусь, спасибо.
— Ты тут только аккуратнее. После…
— После Прорехи всегда что-то случается, знаю. — Уколова качнула станину ПКТ, положив дуги на плечи. — Семен?
— А? — на уже отмытой мордашке паренька расцвели, независимо друг от друга, и улыбка, и румянец. — Что?
— Это вон… — Уколова качнула стволами, указав на почти невидимую серую небесную гусеницу. — Чего такое?
— Это-то, ну… — Сёмка потоптался на месте. — Это, как его, ну…
Уколова прищурилась. Если Азамат научился врать давно и не краснеть, то водник… Водник не находил себе места, заливаясь еще больше краской. Что ж там осталось такого, о чем лучше не говорить чужакам?
— Ну, это… — Сёмка вытаращился на реку. — А!
Плеснуло, шихнуло и ударило. Уколова успела обернуться, поняв, что снова что-то произошло. К сожалению, она оказалась права.
ПКТ ударил, зарокотав сразу двумя свинцово-стальными потоками. Уколова хлестнула пулями быструю тень, ощетинившуюся во все стороны шипами, щупальцами и еще какими-то подвижными и не короткими отростками на широченной морде. Пули мягко чпокая вошли в плотное тело, вспоров толстую кожу, и завязли. Во всяком случае никакого эффекта Уколова не дождалась. Разве что непонятное существо, раскрыв пасть, широкую, бездонную, с россыпью не особо крупных зубов, ухнуло и ушло под воду. По борту гулко ударило, но нападения пока не последовало.
— Сом, — констатировал Сёмка. — Молодой, глупый…
— Молодой?
— Ну, да. — Паренек поскреб в затылке. Повернулся в сторону возникшего матроса. — Сом выпрыгнул. Отбились…
Снова повернулся к Уколовой.
— Конечно молодой. Маленький. Взрослый умный, он не так поступает. Подплывает под корабль и бьет спиной в борт, раскачивает. Кто не успел, вывалился. Вот тебе и обед. А этот мог бы и прыгнуть, все равно на шипы б напоролся.
Уколова покачала головой. Молодой, надо же, маленький, прыг-скок, вот и хищник сомок. Тьфу ты…
— Твою мать, чтоб им пусто всем было… — Сёмка побледнел. — Какой чай-то теперь.
На палубе загомонили, кто-то заплакал. Уколова поворочала головой, стараясь понять — в чем дело.
— Эй, старлей! — Зуич, выглянув из-за горбатого бункера, махнул ей. — Оставь там Сёмку, иди сюда, у тебя оптика есть.
Уколова помогла парню встать у ПКТ и пошла к шкиперу. На палубе снова кучковались, разве что теперь по бортам стояло несколько человек с оружием.
Зуич молча показал налево. Уколова, приложившись к окуляру, присвистнула.
Прямо на них, медленно, наперерез, шла огромная лодка. На носу, сложив руки, стоял кто-то бородатый, в плаще с высоким капюшоном. За ним, темнея слитным пятном, нависали какие-то большие фигуры. Но все это совершенно не пугало, в отличие от некоторых странных вещей.
Лодка шла без паруса, весел или мотора. С носа и боков, натягиваясь от напряжения, тянулись толстые канаты, уходящие в воду. Между бурунами, выдающими непонятные движители, мелькала чья-то голова, украшенная торчащим гребнем.
А еще… вода по бокам лодки бурлила, вспененная движением десятков тел. И почему Уколова не считала, что пловцы имеют какое-то отношение к людям. Разве что очень отдаленное.
— Это наша проблема. — Зуич почесался. — Разрешимая, конечно. Вопрос в том, как?
— Что делать?
— Стрелять. Или платить. Я, если честно, склоняюсь ко второму варианту. Так как плавать мне тут еще долго, ну, относительно, а ссориться с ними не с руки.
— Кто это?
— Дагон, кровосос ненасытный. Тварь мутировавшая, паук безжалостный, сволота беспардонная… Эй, на корме, не стрелять пока!
Зуич засопел, передал штурвал матросу, тут же возникшему рядом. Заскрипел крюком, отвинчивая его протеза. Шкипер стоял боком к Уколовой, и она не видела его хитрого приспособления. Потом что-то щелкнуло, Зуич поковырялся в ящике, болтами притянутом к палубе. Довольно засопел, выпрямляясь и, со звоном, взвел какое-то оружие.
Старший лейтенант покачала головой, удивляясь человеческой изобретательности. Ниже вздувшегося мускулами бицепса, еле заметного, Зуич закрепил самый, что ни на есть обычный АКСУ. Вот только магазин оказался очень большим, с левой стороны кто-то умный, наверняка Митрич, прилепил рукоять со спусковой скобой, отчего Зуич мог спокойно стрелять.