— Бывает. — Азамат пожал плечами. — Но Сёмку жаль, да. Мамка убиваться будет.
Уколова наклонилась к окошку. Темнело все сильнее, дождь еле крапал.
— Выходим утром. — Пуля разложил кожаную укладку со щетками, ветошью и масленкой. Взялся за оружие. — Ложись и поспи. Не хочешь спать — погуляй. Только старайся далеко не уходить. В самом поселке безопасно, но в лес лучше не соваться.
— Угу, — буркнула Женя, — пойду, пройдусь.
— Давай, давай. Всяко лучше, чем киснуть.
Она надела куртку и вышла. Саблезуб, согнанный с рюкзака, пшикнул вслед и запрыгнул на лавку, накрытую стеганым ватным одеялом. Азамат посмотрел на уходящую Уколову и вздохнул.
— Знаешь, друг, — Саблезуб поднял одно ухо, чуть повернувшись к нему, и приоткрыл глаз. Как он видел им, красовавшимся двумя зрачками, Азамат так и не понял. — Чего-то с ней не то. Ходит, злиться. Как думаешь, что ей надо?
Саблезуб зевнул, показав черное нёбо, свернулся клубком, уткнувшись в короткий хвост носом.
— Во-во, и я так же думаю, друг, что мужика. А не бродить с оружием взад-вперед.
Калитка, тяжело просевшая на скрипучих петлях, скорбно доказала уход Уколовой.
— Ну, а если мужика нет, так пусть лучше походит. Устанет, да и спать ляжет. Э, лентяй, снова дрыхнешь?
Саблезуб, ясное дело, не ответил.
Женя шла по улице, чавкая подошвами по грязи. Местных уже практически не встречалось. Прошло несколько хмурых мужиков с оружием, тетка прокатила на тележке клетки с какими-то крупными зверьками. На нее старались не смотреть, но взгляды Уколова все же ловила. А она просто шла себе, куда вели ноги и смотрели глаза. А ноги почему-то упорно шли к большой воде.
В голове метались мысли. Не вовремя, не кстати, но отмахнуться от них не получалось.
Почему она так легко пошла на задание? Из-за Дармова. Из-за преданности ему. Из-за… Признаваться самой себе не хотелось. Евгения Уколова всегда была честной по отношению к себе. Но в этом случае хотелось промолчать. Или уйти в сторону от прямого ответа. Потому что… в общем, потому что. И все тут.
Волны реки набегали на берег. Морось и ветер, холод… но ей не хотелось уходить. По левую руку что-то мелькнуло. Уколова оглянулась, успев заметить невысокий силуэт, скрывшийся в прибрежных кустах. И если ей не показалось, то туда, наверняка заигравшись в прятки, убежала та девочка с третьим глазом посреди лба.
Женя оглянулась, надеясь увидеть кого-то из водников. Но тех не оказалось.
— Ненавижу мутантов. И детей не люблю. — Уколова вздохнула. — Сдалась мне эта дура маленькая!
Кусты шуршали, встряхивая на нее капли. Уколова ругалась и лезла дальше, продираясь через них.
— Эй, как тебя! — Женя, наконец-то, выбралась из зарослей и выпрямилась. Присвистнула. — Эй!
Лес ее не пугал. Но насторожил сразу же. Слишком темный, частый и дикий. Как-то она совершенно не ожидала увидеть такое сразу за тыном. И как тут искать девочку? Впереди пискнуло. Или показалось? Пистолет она не опускала уже минут пять.
За тем деревом, где пискнуло, Уколова остановилась. Пригляделась, заметив кусок ткани, зацепившийся за сучок. Шагнула к нему, когда земля неожиданно ушла в сторону. Ее подбросило вверх, дернуло, выбив воздух. Когда перед глазами мелькнул ствол, она не успела даже крикнуть.
— О, глянь-ка, кого тут нам бог послал? — Голос дошел через гудение и бьющие молоточки в ушах. Женя попробовала посмотреть в его сторону, но не успела. По голове ударили быстро и умело, отправив ее в темноту.
Руки затекли. Немудрено, коли они притянуты чем-то за спиной к спинке стула. Уколова не торопилась открывать глаза, пыталась хотя бы в чем-то разобраться. Ощутимо болела голова, мутило. На какой-то момент подкатило к горлу, но она удержалась. Сидела, вслушивалась.
Барабанило по крыше, отзываясь металлическим звоном, било по стенам, чуть шелестя по дереву, хлестало по окнам, явно закрытым ставнями. Где-то неподалеку сухо трещало и постреливало, разливалось густым, пахнущим смолой, теплом. Стучало и позвякивало там же, добавляя сытного и мясного запаха. Чавкали, пару раз рыгнув, и крякали, опрокидывая что-то спиртное, там же. Рядом с Уколовой тяжело плюхнулось что-то мокрое, воняющее псиной и кровью. Ткнулось в колено и сердито заворчало.
— А, пришла в себя, красотка? — хрюкнул мужской голос со стороны вкусного мясного запаха. — Да открывай глазки-то, не притворяйся.
Женя
Уколова открыла глаза, сощурилась, глядя в хорошо освещенную комнату.
Горели несколько ламп, залитых, судя по запаху, то ли маслом, то ли жиром. Язычков пламени, ровных и ярких, спрятанных под стеклянные колпаки, хватало. Во всяком случае, ничего, кроме теней по углам не пряталось. Да и никого тоже.
Уколова покосилась на большого пса, с грязной шубой, роняющего на относительно чистый пол грязь и капли, принесенные с улицы. Помесь немца с кем-то еще породила страшный гибрид, заставляющий нервничать от его присутствия. Хотя хозяева псины казались сейчас страшнее.
— Эй, Живоглот, ну-ка, прекрати ей коленки обнюхивать. Фу, я сказал, на вот, мосол погрызи. — Явно хозяин, плохо видимый из-за широких спин и крепких затылков с мерно двигающимися в такт жеванию ушами, кинул большущую кость. Стоявшая рядом крепкая баба неодобрительно покачала головой. — Ты смотри, а, каков строптивец, ну-ну…
Он встал, заметно покачнувшись, тяжело пошел по поскрипывающим половицам. Трое крепких ухватов, не оглянулись, продолжая мерно работать челюстями. Уколову снова замутило.
Хрустко дробились хрящи, размалываемые сильными мышцами и наверняка целыми зубами. Блестели мелкие капли пота на складках бритых лоснящихся затылках. Один из крепышей сморкнулся в пальцы, сочно стряхнув соплю на пол. Тут же подскочила незаметная серенькая девчонка, затерла и спряталась. Хозяин, пропустив ее, двинулся к Уколовой.
Невысокий и крепкий, с бородой, торчащей вперед и вверх, с наголо выбритым черепом. Нос картошкой, сочные жирные губы, неторопливо утертые платком, медленно убранным в карман брюк. Одежда у дядьки оказалась чистая, выглаженная, хотя и весьма старая. Стандартный набор последних лет, собранный по сусекам всяких охотничьих магазинов, участков полиции, войсковых частей и закромов Министерства чрезвычайных ситуаций. Форма снизу, камуфляж сверху. Разве что у этого, как нарочно, застиранный китель от «флоры» заправлялся в самые натуральные парадные брюки с красными лампасами.
— Так, и что ж нам тут боженька послал? — хозяин пододвинул еще один стул и сел, положив руки на спинку. — Живоглот, а ну, иди отсюда.
Пес рыкнул, схлопотав тычок в бок. Уколова покосилась на грубые, кустарно пошитые сапоги с тяжелой подошвой, и не стала сочувствовать Живоглоту. Скажите на милость, кого так назовут? Доброго пса няньку? Помощника вон того калеки, с одной ногой, сидящего в углу и неторопливо, с мерзким звуком, точившего нож?
— Меня, милаха, зовут Василием Петровичем, можно и просто Петрович. А как тебя звать?
— Не развяжешь? — поинтересовалась Уколова. — Невежливо как-то…
— И прям, какой я невежливый. — Усмехнулся Петрович. Взмах руки она уловила сразу, и успела мотнуть головой. Удар ладонью пришелся вскользь, лишь ожег кожу. — О как, смотрите, пацанва, какая нам резвая кобылка попалась!
Пацанва, заинтересовавшись, развернулась в их сторону. Уколова вздрогнула, глядя на них. В голове, разом вспыхнув, завертелась мысль о рассказе Азамата. Про то, как его едва не схарчили. Вот и она, сама того не желая, сделала поворот не туда.
Если Петрович выглядел самым обычным человеком, то такого же про его пацанву не сказал бы никто. Глаз на троих у них было четыре, нормальный нос присутствовал только у одного, а двое, отпусти они волосы, казались вылитыми кабанами, с торчащими из-под нижней губы клыками.
— О, смотри-ка, не приглянулись вы ей, отож… — Петрович хохотнул, зарумянившись от удовольствия. — Мать, ты глянь на нее.
— Чего на нее глядеть? — давешняя крепкая баба подошла к ним, неслышно ступая вязаными чулками. — Тьфу, Живоглот, а ну, пшёл на улицу, натащил грязи. Косится, говоришь, отец?
Уколова смотрела перед собой. Тетка, видимо мать трех уродов, нависала над ней. Густо дышала чесноком, сложив сильные руки по выпуклому животу. Отвертеться у Жени не вышло. Сильные жесткие пальцы больно взялись за подбородок, задирая лицо к свету.
— Чего рожу воротишь, кобыла длинноногая? — недовольно фыркнула баба. — Сыновья не нравятся, не красавцы, что ли? А?
— Не нравятся. — Женя сморгнула. — И что?
— Да ничего… — подбородок она отпустила резко, заставив зубы громко клацнуть. — Наплевать, выбор у тебя небольшой. И то, если б не Ванечка, ты б сейчас не здесь сидела.
— А, где бы? — Уколова старалась не смотреть на нее.
— Сидела в подвале, ждала торга, или висела бы в омшанике, вялилась. Меня Ниной Васильевной зовут, ведьма. Запомни, перепутаешь, зуб выбью. Не рожала, как посмотрю?
— Нет.
— Больная чтоль?
— Нет.
— Ну, дай бог, родишь.
Женя кивнула. Кто-то из уродов, видать, что Ванечка, одобрительно крякнул, платком протерев слезящуюся ямку глазницы. Петрович хлопнул себя рукой по сытому бедру, обтянутому тугим сукном.
— Не нравишься ты мне, кобылка. Так как тебя зовут?
— Света. — Буркнула Женя. — Светлана Сергеевна Анисимова.
Петрович кивнул головой и ударил быстрее, чем в прошлый раз. Капли из разбитого носа побежали лениво, но быстро ожили, пачкая брюки Уколовой.
— А не пизди, когда не просят. И если попросят, так тоже… не ври. — Он брезгливо вытер ладонь об многострадальные уколовские брюки. — Это ж твое, милашка?
Женя посмотрела на собственный жетон, качающийся перед лицом, и кивнула. Отрицать? Куда как глупо.
— С самой Уфы, Женечка? — поинтересовался вновь подобревший Петрович. — И как там?
— Там? — Уколова подняла глаза. — Там людей не едят. А кто ест — на кострах сгорает.