— Руки не прикажете развязать?
Женя
— Что?! — Клыч недоуменно нахмурился. — А, ясно. Эй, кто-нибудь, разомните нашей гостье руки и плечи. Но пока не развязывайте, не внушает мне доверия ее это звание, да и вообще. Итак, дорогой ты мой человек, Петрович…
Хозяин, без лишних слов, молча хлопнулся на колени. Уколова, морщась от не жалеющего сил одного из людей Клыча, порадовалась. Столько обреченности во взгляде человека ей видеть доводилось редко.
— Ну, полно тебе, дружище. — Клыч потрепал Петровича по плечу. — Что ж ты так, прямо раз, и на колени? Поднимать не стану, заслужил, что сказать. Ведь мы с тобой договаривались о чем-то определенном? Договаривались. Напомнишь, о чем шла речь, а?
Петрович кивнул, пожевал губами, собираясь ответить.
— Нет-нет, дорогой друг, не стоит продолжать, не надо. Я сам тебе напомню. Эй, товарищи, а вы пока прекратите жрать, и займитесь делом, ну-ну, живее, пошли, я сказал!
— Идем, батька… — Самый молодой за столом, юркий и жилистый, смахивающий на хорька лицом, встал. Поправил подсумок для РПК, кобуру с чем-то серьезным, скрипнувшую по удивительно новому камуфляжу британской расцветки. — Хорош есть, черти, пора дело делать.
— Ах, да, я же не сказал вам, дорогая Уколова… — Клыч повернулся к Жене. — раньше-то меня называли чуть по-другому. Грехи молодости, ничего не поделаешь, так ведь, Василий Петрович?
Хозяин дома, еще так недавно бывший гордым и сильным, напоминая бойцового петуха, совершенно сник. Лишь кивнул опущенной головой, и все. Женя, привязанная к стулу и сидящая напротив странного человека в совершенно дико смотрящемся черном пальто, явственно ощутила надвигающееся что-то. И «что-то» отдавало только нехорошим.
— Итак, друг мой, — Клыч развернулся к Петровичу, — Твоей задачей было что?
— Отслеживать водных… — хозяин вжал голову в плечи.
— Верно. Причем, если ты помнишь, что когда мои намеки не были поняты, то я напрямую сказал о том, что водные мне нужны живыми и как можно быстрее. Лучше всего — ребенок. Так?
— Мы все сделали, Антон Анатольевич, — хозяин скрипнул зубами, — мы…
— Мы, мы, мы, сделали, что вы сделали? Где ребенок водных, я тебя спрашиваю? — Клыч презрительно скривил губы. — А я тебе скажу, где… на леднике, в омшанике, что сейчас уже вовсю полыхает, так?
— Так.
— Выполнил ты мое задание? То-то же, мил-друг, что нет. Так что, не обессудь. Договор у нас с тобой, если помнишь, звучал просто… ты делаешь что скажу, а я тебя не трогаю. И глаза закрываю на твои, м-м-м, проказы. Гриша!
Петрович не успел ничего сделать. Гриша, невысокий худой парень, недавно массировавший плечи Уколовой, молча грыз морковку в ближнем углу. Ее он даже не выпустил. Ударил неуловимым движением, мелькнул длинный клинок, тихо мирно висевший на боку. Петрович захрипел, схватившись за разрубленное горло, завалился на бок, булькая и стараясь зажать развалившуюся плоть пальцами.
Баба заорала, сыновья Петровича, медленно соображающие, да быстрые на подъем, дернулись вперед. Ударили «Бизоны», завоняло порохом и кровью, вперемежку с дерьмом. Пистолеты-пулеметы били в упор, не стесняясь. Людей Клыча в комнате уже не оказалось. Уколова сидела, не шелохнувшись, смотрела на повалившиеся кули из мяса с костями.
— Ах ты ж черт! — Клыч поковырялся мизинцем в ухе. — Оглушили, бестолочи! Вернемся в лагерь, отправлю на кухню в наряд. Сколько раз было говорено — одевать глушители, а? Ни черта не слышу по вашей милости теперь. Ладно, эй, очистите комнату, приберите, на стол чего-то поставьте. Мне вот надо с девушкой поговорить. Ну!
С писком в комнату влетела давешняя серая мышка, дико посмотрела на еще дергающегося Ванечку. Голова бабы, деревянно стуча по доскам, моталась туда-сюда. Ее утащили первой, в дождь и грязь. Остальных выволокли сразу за ней.
Девка летала из кухни обратно, махая веником и старательно затирая полы. Одноглазый в кожанке, прислонившись к разгоряченной печи, смотрел на нее и улыбался. Такой доброй и многообещающей улыбкой. Глядя на него мышка старалась еще сильнее.
— Давай-давай, сучья дочь, пошевеливайся! — Клыч усмехнулся, глядя на ее торопливый бег взад-вперед. — Мечи, как говорится, что есть из печи. Только мяса не неси, если не хочешь кончить как твои родные. От, какая молодчинка, ты посмотри… Евгения?
— Да?
— Соблаговолите ли пройти к столу? Гриша, развяжи гостью. Вот, разомните ручки, милая, и прошу-прошу, присаживайтесь. За окном, как вы явно заметили и непогода, и небольшой пожар. Посидим в тепле и уюте, поговорим?
Женя пожала плечами, соглашаясь. Села, стараясь не задеть локтем краешек стола. Как не старалась мышка, но багрово-серый студень, висящий на скатерти, не заметила. Зато гримасу Уколовой заметил Клыч. Недовольно нахмурился, наклонился.
— А-я-я-я-й, — он недовольно покосился в сторону занавески, где уже приглушенно попискивала мышка. — Ильнар! А ну, тащи ее сюда, суку тупую!
Та вылетела из кухни пулей, чуть не упав.
— Кошмар какой, попросил по-человечески убрать. Стыдно тебе? Не? — Клыч покачал головой. — На дворе сейчас который час ночи, а? Милая, ты мешаешь мне нормально общаться. Сколько там у нас?
Из кармана жилета, зашелестев длинной цепочкой, на свет выбрались круглые часы. Судя по цвету и блеску — золото, чистое, какой-то там пробы. Мышка, забыв про страх, зачарованно уставилась на них. Уколова вздохнула.
— Нравятся? — Клыч щелкнул крышкой. — Вот же гадство, почти два часа. М-да… Иди-ка сюда.
— Не-не… — мыщка замотала головой, уставившись в пол, — не…
— Ну, не хочешь, как хочешь. Я не барин, сам подойду.
Пружинисто выскочил из-за стола, оказавшись рядом с ней. Свистнуло в воздухе, еще, еще. Мышка снова пискнула, схватившись за лицо. Через нос, от левого глаза к подбородку, вскрыв нижнюю губу, протянулся самый глубокий след. На глазах наливались кровью остальные. Девчонка испуганно вытаращила глаза, подавив крик. Клыч схватил ее за волосы и, как котенка в наделанную кучу, ткнул лбом в скатерть, повозил. Та лишь шумно дышала, всхлипывая. Антон придирчиво осмотрел скатерть, удовлетворившись результатом. Пнул ее в лядащий зад сапогом.
— Пшла отсюда, и чтоб все готово было, если что. Ильнар!
— Да, командир! — Одноглазый вытянулся.
— Не трогай ее пока. В лагерь возьмем, нам посудомойка нужна.
— Хорошо.
Он снова сел, улыбнувшись Уколовой.
— Не жалко ее?
Та пожала плечами.
— Нет. С чего бы?
— Действительно… — Клыч налил кипятка в кружку, добавил сладко пахнущей заварки из чуть битого чайничка, придвинул блюдце с медом. — Да ты, Евгения, угощайся. Ничего, если на «ты» перейду?
— Нет. Спасибо.
— Медок у нас недешев, но это же, сама понимаешь, трофей. Итак, Женя, моя милая собеседница, что ты делаешь так далеко от своего дома?
— Разведка. — Уколова пожала плечами. — Потихоньку пытаемся понять, что творится рядом.
— Ну да, как не подумал… — Клыч хмыкнул. — Рядом. Полтысячи километров ради данных. Что сказать, впечатляет. В одиночку?
Что было отвечать? Одна? Глупо. С кем-то? А с кем?
— М-м-м… — Клыч с видимым удовольствием отломил горбушку от круглого хлеба, окунул в мед и зажевал. — Фкуфно… Не отфефай, не надо.
Он доел хлеб, облизал пальцы и потянулся за чаем. Хитро покосился на вернувшуюся к еде Уколову, что-то маркитаня в уме. Покрутил пальцем перед ее носом, явно собираясь что-то сказать. И закашлялся. Глубоко и сильно, до багровой красноты на лице и выпученных глаз. Уколова встала, прямо к нему за спину, испытывая сильное желание воткнуть в затылок вот этот самый немаленький нож, что только что пластал масло. Но желание оказалось явно глупым, уйти у нее не вышло бы при любых раскладах.
Руки на его грудь, надавила и сильно дернула на себя. Клыч хакнул, выплюнув корку. Сел, сипло прогоняя воздух в легкие.
— Ну, ты, Евгения, даешь… Эй, Гриша, все нормально. Опоздал ты. А вам, телохранители, за то, что в сундуках лазали, наплевав на командира — и сортир чистить придется. Все, валите, глаза б мои на вас не смотрели.
Уколова уткнулась в свою тарелку, куда незаметно от нее уже шлепнули яичницу. Голод бунтовал, и сейчас стоило заняться именно им, и ничем другим. А дальше кривая выведет.
Клыч откинулся на стуле, покачивался, скрипя половицей. Уколова ела, стараясь на него не смотреть.
— Петрович и его семья работали на меня. — Клыч скрипнул половицей и сел ровно. — Не знаю, как ты умудрилась к ним попасть, но тебе повезло. Не думаю, что пришлось бы по душе жить у них здесь. Развлечений тут мало, думаю, что тебе не особо понравилось бы.
— Они и впрямь торговали человечиной?
— Несомненно. Народа в округе немало, в отличие от хотя бы какой-то хорошей еды. Не стоит думать, Женя, что все поголовно любят кушать человечинку, нет. Но отдельные экземпляры попадаются. Тем более что если завялить кусочками, то многие сразу и не отличат. Караванщики охотно покупают. Покупали. Погорел бизнес.
Клыч хохотнул. На дворе продолжало потрескивать и дымить. Женя порадовалась, что омшаник стоял далеко и огонь никак не смог бы перекинуться на дом.
— Как там у вас в Уфе?
— Также как и везде, выживаем, деремся, хороним, порой рожаем. То мор какой-нибудь, то мутанты новые гоном идут, то люди хотят неожиданно награбить награбленное.
— О как. И как поступаете с последними?
— Ну… — Женя глотнула остывшего настоя. — Раньше вешали. Публично. Сейчас в основном — работы. Чтобы трудом исправляли ошибки, перед лицом партии и народа республики доказывая свою сознательность.
— У вас там коммунизм, что ли? — Клыч удивленно покачал головой. — Ишь как.
— А, у вас?
— Тут каждой твари по паре. — Клыч хмыкнул, нехорошо дернув щекой. — И коммуняки были, и кого только не было. Еще пять лет назад я сам, Женечка, можете ли себе представить, носился по округе на бронетачанках и да под черным знаменем. Анархия — мать порядка, хаос порядка отец, вперед черти, рая нет, я батька Сатана.