— Я-я, головка… от кумулятивного снаряда, — старшина присмотрелся. — Хм, однако же… действительно, непонятная хрень.
Непонятная хрень стала чуть ближе, а звук стал легко узнаваемым. Шли в четыре ноги, волоча за собой что-то тяжелое. Что-то ритмично стучало по остаткам почти сгнивших шпал.
— Эй, сволота, а ну-ка, стоять! — гаркнул Кузьмич. — Стрелять буду!
Неведомая сволота обращение начкара проигнорировала самым совершеннейшим образом и продолжила тащиться в сторону поста. Старшина крякнул, тихо опустил предохранитель, положил палец на спуск. Остальные замерли, вжались в мокрые, воняющие землей мешки, ловили две явственно шагающие и согнутые фигуры.
— Не то что-то… Серый, Колян, а ну-ка, за-а мной!
И зачавкал грязью, по-медвежьи переваливаясь в сторону плетущихся. Новички, Серый и Коля, его обогнали, прижимая приклады, старались не упустить ничего по сторонам. Старшина одобрительно хекнул, харкнул тягучей слюной, уставился на маячивших впереди двоих. За десяток шагов до патрульных те, наконец-то, встали, шлепнулись на колени, не отрывая рук от чего-то за спиной.
— Да что за… — Кузьмич приостановился, выждал, пока ушедшие вперед бойцы поравняются с нежданными гостями. Ничего не происходило. Старшина присмотрелся к сидевшим людям, уже подойдя к ним вплотную.
Один худой, с торчащим подбородком, русский, второй вроде как кавказец, что ли, лица… пусть и в синяках, и нос у одного набок, а знакомые. Да еще как знакомые то… Одежда хорошая, но рваная, грязная, прямо тряпка половая. Ага, так вот, почему руки назад, надо же. Запястья, кто-то не особо заботливый и сердобольный притянул тонким и прочным шнуром к ручке от большой старой тачки. На ней, ржавой и просевшей на грубых деревянных колесах, темнел большой мешок. И, несмотря на дождь, чем-то очень не нравились старшине потеки по толстому брезенту.
— Да что за ешкин клёш… — Кузьмич увидел, наконец-то, причину, из-за которой эти бедолаги шли и шли. За дождем-то, особенно когда глаза в щелку за набухшими кровью свежими синяками, мало чего разглядишь. А услышать?! В ушах у обоих, темнея запекшейся кровью, торчали деревянные чопики, вбитые чьей-то рукой. — Ну не х…
— Стоять! — дико заорал Серый, направив ствол на неожиданно выросшую на насыпи темную фигуру. — Руки в гору задрал, мать твою!
Кузьмич прищурился, смахнул каплю, попавшую в глаз. Перевел взгляд на странно знакомых страдальцев, и еще раз на нового персонажа. И даже угадал его слова.
— Ты мою маму-то не трогай, ушлепок, а то угандошу, — плевок. — Здравствуй, Кузьмич.
— Серый, отставить. — Старшина выдохнул. Мандраж, все-таки добравшийся до него, отступил. Хотя тревога до конца так и не испарилась. В присутствии этого тревога у начкара была всегда. Уже целых десять лет, прошедших с момента его первого появления в Кинеле. — И тебе не хворать.
— Ну не обижайся, не надо. Пошутил слегка, с кем не бывает.
— Шуточки ему, надо же.
— Пошутил? — Лицо у обиженного Сергея чуть перекосило. — Да мы б их постреляли, урод!
— Кузьмич, что он у тебя такой невоспитанный, а? — человек, скрывающий лицо под плотным капюшоном, хмыкнул. — Может, для профилактики…
— Хватит, — старшина вздохнул. — Кто они?
— Наконец-то! — Мужик под капюшоном довольно хмыкнул. — Рад, что среди стражей этого островка цивилизации есть воистину логично думающие люди. Так вот, уважаемый Кузьмич, здесь у меня, не много не мало, а ровно две шестых банды Весельчака Гарика, этих долбанутых гумпленов и садистов. Сейчас стоящих перед вами, представителями законной власти свободного города Кинель… или сидящих, как думаешь, Кузьмич? Так что, юноша Серж, постреляли бы, так постреляли. Собаке, как известно, собачья смерть.
— А? — караульный непонимающе уставился на старшину. — Чего он мне гонит, старшина. Да и кто он ваще та…
— Рот прикрой. — Кузьмич покрутил левый ус. То-то лица показались знакомыми. — И ведь точно, они самые, сукины дети. Ты что, Серый, не помнишь прошлогоднюю историю с челноками с Черкасс? Ну, которым еще рты разрезали, от уха до уха.
— Ага… — Серый сглотнул, уставившись на бандитов, так и стоявших на коленях.
— Да, лучше бы мы вас постреляли, уроды. — Кузьмич сунул в рот загодя приготовленную «козью ножку», прикурил. Самосад продирал хорошо, чуть не до печенок, самое оно-то в такую погодку. — Погоди. Так, понятно, это вот у нас самолично Гарик Весельчак, он один не русский-то был. А кто второй, не пойму, хотя… ба, Пашок Свобода, етит меня за ногу, точно. Ну-у-у, мил человек, серьезно тебе не повезло. Касьянов тебе многое припомнит из твоих выходок. А где, раз уж пошла такая пьянка, еще четыре шестых банды?
— Да вот же они, все здесь, упакованы и разложены согласно полученных от нарсуда предписаний, — рука в перчатке с обрезанными пальцами похлопала по мешку. — Дизель, Станислав, Никитос и этот, как его… Дюшес, что ли? Ну, то ли Метелкин, то ли Веников, в общем. Хотя нет, Станислав у нас тут, вон, оттопыривается где. Больно уж у него на башке волос много оказалось, прямо грива.
— Ясно. — Кузьмич вздохнул, наклонился. От мешка ощутимо тянуло тухлецой. — Подгнили уже, что ли. Солью хоть присыпал?
— Дожди, чего ты хочешь.
— А?! — Серый начал врубаться. — Что в мешке, старшина?
— Репа, епт… головы, чего еще то?
Караульный чуть позеленел, уставился в темноту под капюшоном.
— О-о-о…
— А?
— Отрубал?
— Нет, юноша, отпиливал. Бензопилой со стразами, от Сваровски, — мужик хохотнул. — Не, Кузьмич, они у тебя совсем дикие. Не знают, что такое бензопила. Или стразы? Вот чем.
Длинная пола резинового плаща ушла в сторону. Рука ласково погладила рукоять длинного, расширяющегося к концу тесака.
— Мачете рулит, шкет, однозначнее однозначного.
Кузьмич затянулся сильнее, отвернувшись в сторону. Коля побледнел, но пока держался. Серого неудержимо рвало в канаву у обочины.
Старшина выделил двух бойцов этому странному и страшному человеку, встал под козырек караулки и засмолил следующую цибарку. Арсений, сменившийся, топтался рядом.
— Чего тебе? — буркнул старшина.
— А, кто он такой?
— Этот-то? — Кузьмич сплюнул. — Морхольд это. И все тут. Иди спать, боец, смена не ждет, скоро снова на пост.
Выйдя от судьи, он огляделся. Город прирастал, это бросалось в глаза. Чтобы окружить его стеной не приходилось и думать. Но кинельские власти справлялись. Хотя… Морхольд прищурился, присматриваясь через дождь, перешедший в монотонную морось. Ба, ну надо же, все-таки начали строить подобия небольших фортов по территории. Видать чего-то опасаются. Но его проблемы разросшегося Кинеля совершенно не волновали. Важнее сейчас другое. Или другая, это как посмотреть.
Сдать ухарей-ухорезов, несомненно, лучше всего было именно здесь. Пачки «семерки» приятно оттягивали подсумок, слово свое местные держали. Но пришел-то сюда не за этим, или, вернее, не только за оплатой.
Когда он в первый раз услышал странный зов во сне? Неделю назад, где-то так, может, что и больше. Искать «весельчаков» пришлось на самой Красной Глинке, как вспомнишь, так вздрогнешь. Мало как будто ему банды, пусть и за хорошее вознаграждение. Так нет, потянуло этих утырков к большой воде, б-р-р-р. Не иначе как кто-то слил поганцам про него информацию. Вот и бежали сломя голову, совершенно не разбирая пути. Неужели, и правда, полагали, что не рискнет идти к месту охоты мэргов? Идиоты.
Тогда, на бывшем заводе «Электрощит», сон пришел в первый раз.
Тоненькая девичья фигурка, разлетающиеся под напором дикого ветра волосы, слезы в глазах, дрожащие мягкие губы. Он не помнил ни слова, как не старался, не выходило. Память выдавало только ее саму и старое одноэтажное здание из кирпича между путей. Его-то знал с самого детства, видел сотни раз в окна электропоездов, возивших студентов и работяг из области в Самару. Огромная железнодорожная станция, ставшая после войны вольным городом-крепостью Кинелем. Что оставалось после пятого подряд сна, точка в точку повторяющего предыдущий? Несомненно, спирта, найденного у упырей, любящих поиздеваться над пойманными торгашами, хватило бы на недельный запой. Но смысл?
Да и вообще, человек же по природе своей скотина любопытная. А себя Морхольд не причислял ни к какому другому роду, виду или отряду млекопитающих. Оставалось только слегка пошукать и найти юную деву с большими глазами, блестящими аки у коровы, копной густых волос и желанием познакомиться с Морхольдом. Либо все же обратиться к Михаилу Михайловичу, давешнему знакомцу и одному из светил кинельской медицины. И психиатру по основному профильному образованию, полученному в самарском «меде».
Хотя… искать ее на ночь глядя и под дождем? Нет уж, назойливое виденье, увольте. Себя и собственное здоровье Морхольд ставил куда выше сноприходящих дев, пусть те и юны, и хороши ликом. Ничего страшного, подождет до утра. Поиск, в смысле. Либо поход к Михал Михалычу.
Кинель жил полной жизнью, чо уж… Городок в Беду не окуклился, не протух насквозь живой мертвечиной человеческой лени с гнилью. Наоборот, взятый в ежовые рукавицы совета инженеров, путейцев и батальона пехоты, переезжавших в эшелоне куда-то на Урал, справился на ять. Не дал развалиться сложившемуся обществу, прижал, как выбрались наружу, мародеров с бандитами. Железнодорожники, прибрав к рукам находящийся в Усть-Кинельском сельхоз-навоз, то есть сельскохозяйственный институт, за аграрные проблемы взялись как за родные паровозы. С подходом, вдумчиво, сурово и работая только на результат. Так что — стоило пользоваться плодами воскресшей цивилизации.
Мужчина, далеко не молодой, грузный и с ног до головы изгвазданный грязью спрыгнул с крыльца суда прямо в жижу под ногами, и двинулся в сторону приветливо горевших огней двухэтажки неподалеку. Хотелось ему сейчас немногого: помыться в горячей воде с мылом, сменить насквозь промокшие портянки, съесть чего-то горячего и мясного, чуть выпить. И бабу. От последнего Морхольд не отказался бы и в первую очередь. Разве что вместе с помывкой. Так как сам себя считал человеком воспитанным и культурным.