— Ну, красавица, иди-иди ко мне, не бойся… — рыжая нагнулась, опершись на лошадиную шею локтем. — Что это у меня на щеке? Не подскажешь?
Азамат затрясся, видя только всадников, ждал ответа.
— Это химический ожог. Я же говорила, надо добавлять вытяжку понемногу и обязательно разводить или спиртом, или…
— Сука… — процедила рыжая. — Говорила она, как же. Специально все сделала, а мне теперь как?
Хлопнула дверь.
— Пусто. Но Рябой не наврал, ебарь ее здесь. Куртка висит, ствол вот, хороший ствол. И обрез нашли.
— И где твой петушок, курочка ты моя? — Голос рыжей ощутимо срывался. Нервно и высоко вибрировал, выдавал прорывающуюся истеричную злобу. — В доме нет, во дворе не видно… В сортире, небось? Хорошо тебе с ним трахается, сука, а? Красавицей себя считаешь?!! Где?!!
«Молчи! — Азамат стиснул рукоять ножа. — Молчи, не отвечай… Пожалуйста, только молчи!»
Она ответила. В сраную, ненужную, глупую рифму. Так, как он и ждал, смело и безрассудно. Выстрелы, слившись в один, раздались сразу же за ответом. Пуля прижался лбом к доскам, еле слышно засопел. Вдохнул-выдохнул, понимая — времени практически нет.
Всего всадников пятеро. Двое спешились, идя к нему. Еще двое закрывают рыжую, а ее сбрасывать со счетов нельзя. Из оружия — нож и он сам, Азамат. Нырять в дерьмо не стоило. Сам Пуля, встретившись как-то с вонючим, но от того не ставшим безопасным, человеком с острым клинком, впредь научился бросать в дырку гранаты.
— Сортир проверьте. — Рыжая не успокаивалась, истерика в голосе не проходила. — Хотя… сначала расстреляйте, потом проверьте.
Выстрелы ударили сразу, в два ствола. Хрустели доски, пахло легкой гарью и щепками. Строчили из обычных «семьдесят четвертых» АК, пули все же вязли в плотной древесине.
— Вот теперь и проверяйте… — Рыжая сплюнула, зазвенела удилами. — Вперед, вперед.
Боец, в вытертом бушлате, осторожно подошел к изрешеченному деревянному коробу, протянул руку, открывая несчастную дверь. Свет упал косо, осветив пустую будку. Усики вышли легко, высвобождая чеку. Азамат, вися под потолком, похвалил себя за добротно сколоченный сортир. Упал вниз, ударив коленом в нос. Хрустнуло, боец не успел даже закричать.
Азамат прикрылся им, слыша выстрелы и чавканье пуль, подхватил гранату, ребристую «эфку», и метнул в сторону всадников. Грохнуло, жахнуло по ушам, дробно застучали осколки по злосчастному сортиру. Дико заржала лошадь, заорал, плюясь и булькая, раненый. Пуля метнул нож, успев заметить движение за поленницей. Вскочил, полоснув от бедра очередью из автомата погибшего. И, кувыркнувшись, ушел в сторону.
Лошадь, и не одна, чалая с пегой, продолжали кричать. Подгибаясь на перебитых ногах, волочили за собой склизкие змеи кишок, месили грязь вперемешку с собственной кровью. Оба всадника лежали поодаль, еле заметно вздрагивая и хрипя. Третий, тот, в кого попал нож, молчал, не двигаясь. Азамат выругался, заметив блестящий след, ведущий за ворота. Ринулся следом, стараясь не смотреть вправо, на покрасневшее белое платье и рассыпавшиеся золотистые волосы.
Из домов, не удивив его, никто так и не выбрался. Лошадь рыжей лежала сразу за околицей, сама она, запинаясь и оглядываясь, хромала к леску. Азамат побежал следом, петляя, делая рывки в разные стороны. Бежал по ассиметричной дуге, старательно считая выстрелы. Сам не рисковал, хотел взять ее живьем.
Рыжая занервничала, выпустила подряд чуть ли не всю обойму, споткнулась, запутавшись ногами в высокой траве. Азамат не дал ей шанса, в несколько прыжков оказавшись рядом, рубанул прикладом по голове.
Уколова, сжавшись в комок, смотрела на него. Пуля чистил обрез, говорил, не останавливаясь, ровным и спокойным голосом. Говорил так, как мог, стараясь не раскрываться даже сейчас, когда стоило поделиться по-настоящему.
Она смотрела на него и узнавала этого наемника, головореза, убийцу, человека, считавшегося в Новой Уфе настоящим ренегатом, смотрела и узнавала его с той стороны, что никогда не раскроют чужому. Или чужой, такой, как она была совсем недавно. Дорогого стоило такое признание, ничего не скажешь, так дорого, что Уколовой вновь хотелось накрыться одеялом и спать-спать-спать, выжигая хотя бы сном воспоминания о Клыче, о безраздельной злости, живущей в этом человеке, о злости, легко превращающейся в боль для всех остальных, в боль, предназначенной всему миру за его прошлое, оставившее живодера одиноким.
— Ты кто?! — рыжая болталась на… крюке? — Эй, ты!
«Эй, ты» отвечать не торопился. Ходил рядом, что-то перебирал, звякал и стучал. Рыжая покосилась, насколько позволила длина шеи. Знакомое место, как показалось сразу, обернулось коптильней Рябого. Сам хозяин, привязанный к столбу, поддерживающему кровлю, нашелся рядом. Избитый, постанывающий и что-то бормочущий. Рыжая дернулась, забилась, захлебываясь собственным ужасом.
— Эй, урод, эй!
— На эй — зовут лошадей… — задумчиво ответил Азамат, остановившись напротив и примериваясь к стамеске Рябого. — Меня же зовут Пуля. А тебя?
— Я Анна Клыч! — плюнула рыжая. — Ты знаешь, кто я такая?!!
Азамат кивнул. Расслабился, зажирел, не почуял сразу — откуда ветер дует. Кто такая Анна Клыч — он знал.
— Если отпустишь, то…
— Ты оживишь ее? — он кивнул на брезент, закрывающий что-то в углу. — Сможешь?
— Ты останешься живой… — злости в ее голосе стало заметно меньше. — Даю тебе слово.
— Я и так останусь в живых дальше тебя. — Азамат пожал плечами. — Это же так просто понять. И еще, прежде чем мы приступим, мне стоит сказать тебе пару вещей.
Он нагнулся, чиркнув спичкой. Загудело, Пуля встал, показав Анне Клыч разожженную паяльную лампу. Та закричала. Азамат пожал плечами, встал на табурет и споро, умело, засунул кляп. Ор стал тише.
— Когда перебиваешь кого-либо вот таким образом, теряешь самое главное, суть сказанных тебе слов. Это нехорошо. — Пуля накинул ей петлю на правую ногу, натянул прочный канат, замотав вокруг столба подборки. Мышцы и сухожилия рыжей тут же заныли, наливаясь болью. Чуть позже к ним присоединились их собратья с левой ноги.
— Так вот… — в его руках оказался острый разделочный нож Рябого. — Все это сейчас будет сделано по одной причине. Мне хочется причинить тебе хотя бы малую толику боли, причиненной тобой мне. Не понимаешь? Тяжело понять, коли убиваешь человека из-за пятна на роже, которое, кстати, сейчас уже и не такое красное.
Одежда развалилась под клинком, как масло. Клыч дернулась, напрягая мышцы.
— Порвешь связки, еще хуже придется. — Пуля глотнул из большой бутыли. — Э? Да, я пьян, вусмерть просто, в грибы пьян. Ты полагаешь, что мне очень просто взять и разделать человека? Ну, ты, в принципе, недалека от истины в своем предположении. Так оно и есть. А пью только потому, что ты лишила меня будущего. Такого, знаешь, доброго и красивого. Глупость? Да, так и есть, откуда такая роскошь в наши дни… Но мне в нее, в глупость эту, очень сильно хотелось верить. И именно ты не дала этого сделать. Так что не обижайся, жизнь штука сложная. И очень опасная. Особенно если ты сестра самого серьезного бандита в округе, и позволяешь себе творить что угодно. Да-да, Рябой мне рассказал очень многое.
Рыжая Анна Клыч, полностью освобожденная от одежды, дергалась на растяжках. Бледная веснушчатая кожа ходила ходуном из-за сокращающихся мышц. В коптильне ощутимо холодало. Жесткие рыжие волосы торчали дыбом там, где были. Пахло гарью и давней запекшейся кровью. Когда она не выдержала, освободив мочевой пузырь, завоняло сильнее. Когда нож сделал первый разрез, она уже плакала, захлебываясь и натужно краснея от не вырывающегося наружу крика. Боль пришла сразу, захватив каждый сантиметр ее тела.
— Сдохла она медленно и страшно… — Азамат взялся за проверку патронов. — Старлей?
Уколова спала, вздрагивая и шевеля губами.
— Спи, Женя… Завтра нас с тобой ждет будущее.
Пуля потрепала Саблезуба по умной голове, вернувшись к делу. По бортам, редко и сильно, била волнами река. По крыше, металлически звеня, колотил сильный дождь.
Морхольд и Даша
«Урал» заглох через десять минут после выезда. И реанимироваться не спешил. Морхольд выругался, сплюнул. Подумал, и проделал эти же волшебные манипуляции еще раз и даже пнул заднее колесо. Почему-то не помогло.
— Приехали, блядь! — Морхольд снял сумку, оглянулся.
Даша повертела головой вокруг. Вылезать из люльки, такой открытой, и неожиданно ставшей чем-то безопасной и родной, очень сильно не хотелось.
— Что это?
Она показала на густые заросли по правую руку. Из-за них, поднимаясь даже над высокими деревьями, желтеющими пока не облетевшей листвой, поднимался вверх крест. Чуть поодаль торчала какая-то совершенно странная металлическая дрянь.
— Парк. За ним церковь и памятникам нефтяникам.
— А-а-а… где крест, там и церковь?
— Не, ты что, наоборот.
Морхольд, свернувший и приторочивший к рюкзаку ОЗК, старательно изображал из себя фокусника. Фокусника Даша видела один единственный раз в жизни, но запомнила хорошо. Странные люди, обзывавшие себя цирком, пришли в Кинель несколько лет назад.
Здоровяк показывал силу, легко подкидывая сразу несколько тяжеленных гирь, ловил их на грудь, жонглировал, как пушинками. Он же боролся между натянутых канатов на спор, за пятнадцать патронов с любым желающим. Троица, два парня и девушка, одинаковые как капли воды, лихо отплясывали на тонких трубках, поднятых на несколько метров вверх. Отдельно поставили палатку, где красивая женщина в блестящей вуали, гадала каждому по руке, волшебному шару и картам. В цирке даже было два дрессированных мутанта: небольшой шестиногий пес и лошадь с жабрами.
Фокусник, загадочный дядька с длинной бородой, в шляпе трубой и мантии с линялыми звездами, доставал из чужих карманов собственные часы и из пустой коробки всякие интересные вещи.