Один за одним Сурен точит три кухонных ножа, тщательно и в охотку. И каждым из них, на финальной стадии заточки, в память о бессмертных бесполезных уроках Ваньки, несколько раз чиркнет по камню, «плавно и легко – как парящее перо».
Снова зал, пульт и диван. Начинает блуждать по сетке вещания, но большого интереса ничего не вызывает, и поэтому просто смотрит все подряд до первой рекламной паузы. Задерживается на новостях. День рождения Наины Ельциной. Люди остались без воды. В аварии погибли семь человек. В Грозном чемпионат России по футболу. Греческий теплоход сел на мель. «Аль-Каида»[1] взяла заложников. Реклама.
Снова прыгает с канала на канал, с программы про вкусовые тесты продуктов на медицинские советы Геннадия Малахова, с сериала про ментов на хроники ночных ДТП столицы… Натыкается на прогноз погоды от пожилого метеоролога (куда делись тощие беззадые модели?), который кратко комментирует погоду во Владивостоке, Улан-Удэ, Красноярске, Новосибирске, Омске, Самаре, Казани, Нижнем Новгороде, Сочи, Санкт-Петербурге, Москве. Стреляет пальцем в карту страны, но в Черкесск (или хотя бы в Пятигорск) так и не попадает. Ближайший город Сочи находится в паре сотен километров и наглухо закрыт Кавказским хребтом, поэтому совершенно неважно, какая температура на побережье. И снова реклама. Сурен задумывается, не пускают ли каналы рекламные блоки специально в одно и то же время, чтобы зритель не мог их игнорировать. Или эти сериалы про ментов – кто их смотрит в девять утра?
Отлежав бок, бросает подушку на другую сторону дивана и перемещается вслед за ней. Над телевизором на стене висит картина: летний пейзаж, на переднем плане в тени ручей, на заднем – православная белокаменная церковь, березы. Картину в прошлом году на день рождения подарил сын. Вез на юбилей – 50 лет, но просчитался на один год. Сурен всматривается в картину, в голубое небо, в поросший травой берег у воды. Увы, но такой пейзаж не откликается в его желании поохотиться – в нем слишком много света и тепла, блестящие на солнце купола слишком уютны. А хочется как во вчерашнем видении, чтобы было грязно и холодно, и только согревающий жар костра манит к себе, но близко не подпускает, и стакан с водкой, в котором плавают соринки, и пальцы грязные и огрубелые, и ветер.
С этого ракурса замечает Кики, спящую в кресле. Зовет ее к себе, хлопая рукой по груди. С кошкой никогда не знаешь, получится в этот раз или нет. Не сразу, но она встает, изо всех жил тянется, выразительно зевая, и приходит к нему, забравшись с пола в два прыжка. Ложится на грудь, подвернув лапы.
Пару лет назад он не поехал на работу, потому что Кики так же легла на него и уснула. Он все ждал, что она проснется, ведь кошки редко задерживаются на руках, но разбудить ее так и не решился. Спустя час или около того стало понятно, что к первому рейсу не успевает. Решил устроить себе выходной и задремал. Когда на обед пришла жена и застала его в квартире, долго не могла поверить его объяснениям.
Этот случай стал таким же семейным анекдотом, как другой, не связанный с кошкой. Тогда Сурен умудрился так хлопнуть дверью ванной комнаты, что внешний шпингалет закрылся. Никогда в жизни такого не случалось. Сурен даже не поверил, что это возможно. Стал дергать ручку, звать жену, думая, что она вернулась с работы и подшучивает над ним. Но все напрасно. Телефон остался в коридоре. Решил в итоге дверь не ломать. Расстелил в ванной вещи, ждущие стирки, накрыл их банными полотенцами и лег спать. В обед пришла жена и выпустила его. Узнав, в чем дело, она несколько дней хохотала до слез.
Не пролежав и пяти минут, Кики уходит. До выхода из дома остается четверть часа. Сурен делает последний символический «обход» каналов и решает собираться.
Далее – череда монотонных движений, отшлифованных за годы жизни в квартире, в одних и тех же интерьерах, оптимизированных до военной лаконичности и выверенных до хирургической точности, начиная с заправления кровати в спальне, ждущей с видом локальной катастрофы, или надевания носков, заботливо скрученных Галиной попарно в пушечные ядра, или облачения в рубашку, выглаженную и распятую на вешалке со товарищи и довольную быть извлеченной из темного набитого шкафа, или надевания брюк, которые с вечера были оставлены на гладильной доске и до сих пор висели беспалыми штанинами вниз с острыми как лезвия стрелками.
Сурен собирается молча и быстро, хотя спешить незачем. Пересчитывает деньги в кармане, с оглядкой на предстоящие сегодня расходы. Освобождает от шнурка телефон. Застегивает на запястье часы. Нога за ногой влезает в ботинки, помогая себе короткой неудобной ложечкой. Надевает куртку. Финальный взгляд в зеркало. Гасит свет. Выходит.
Глава 4. Дорога
Внимательно: вставляет, поворачивает, вытаскивает. Дергает ручку – закрыто. Проконтролировал? Проконтролировал.
Откуда взялась эта фобия? Всегда в этом смысле был фаталист. Знал, что даже если мозг не запечатлел, то машинально, по привычке, все сделал правильно: и закрыл, и выключил… А вот поди ж ты, началось. Недавно даже вернулся – поднялся со второго этажа. Конечно, закрыл.
Спускается по лестнице. Много раз думал о том, что начинать день с такого спуска – это как набирать скорость перед прыжком. Есть в этом простом действии некий набор импульса для последующего дня.
Слышит внизу чьи-то шаги. Поднимается или спускается? В узком лестничном пролете видна рука, скользящая по перилам вверх. Тяжелое дыхание. Сейчас, на повороте… Тая.
– Здравствуй, Сурен. Я так и поняла, что это ты идешь.
Соседка по квартире. Остановилась на площадке, ближе к стене, чтобы дать проход. Широко улыбается. Блестят золотые зубы. Одышка, едва не переходящая в свист.
– По шагам поняла?
– Только ты в это время идешь на работу.
– А ты откуда в такую рань?
– С внуками надо было посидеть. Галина выходная?
– На смене.
– Ясно.
– Хорошего дня.
– И тебе.
В такт шагов по ступенькам в кармане звенят ключи. Чем ниже, тем плотнее запах подвальной сырости. Последний пролет. Заполненный светом створ дверей. Двор.
Вдыхает свежий воздух полной грудью. Если бы этот утренний воздух можно было сравнить с цветом бетонных плит по периметру двора, цветом кирпича, пыльной гальки и пепельным небом, то можно было бы сказать, что воздух и цвет этого утра в одном тоне.
На лавочке у первого подъезда уже сидит тетя Шура. В шапке, в роговых очках. Нахохлилась, как воробей.
– Страсьте, – больше кивком, чем голосом.
– Доброе утро. – Она смотрит внимательно, едва улыбается.
Между лысых боярышников Сурен выходит на завалившийся проспект. При свете дня он не так хорош, как ночью, хотя в монументальности ему не отказать. Симметрия линий подчеркивается рядами елей, бордюрами и фонарными столбами. В разных направлениях спешат люди, привлеченные в райцентр бюрократической повинностью. Сурен энергично идет вверх, а поравнявшись со львами, пересекает проспект по диагонали.
Под новогодней елкой, у своего микроавтобуса, стоит Халис – ждет пассажиров «на Черкесск». Осанка капитана трансатлантического лайнера. Они издалека начинают улыбаться друг другу.
– Салам алейкум, Сурен, – сильно заранее здоровается Халис.
– Уалейкум салам, Халис.
И пока Сурен приближается к нему, пока их руки (все четыре) тянутся к пожатию, Халис шутит:
– Только что по радио сказали, что Минводы не будут давать разрешение на посадку, пока Сурен не приедет.
– Так они знают, что я буду скандалить, поэтому страхуются.
Рука у него мягкая и теплая после кармана.
– Я и не знал, что ты такой скандальный, – уже вдогонку бросает Халис.
– А с ними по-другому не получается, – на ходу вполоборота отвечает Сурен.
– Ай-ай-ай.
По рассыпавшимся от времени ступеням Сурен поднимается к Дому быта. Огибает угол здания, обитый временем до кирпича, и выходит на заброшенную парковку. За ней пустырь со стоящей посредине трансформаторной будкой, мимо которой ведет тропа («короткий путь») к Новым домам. Стена будки окрашена в белый цвет, ее ворота – в красный. Таким же красным на стене написано предупреждение «Не курит»: мягкий знак залез на ворота и растворился в них. Сурену нравится думать, что тут нет ошибки, просто надпись с кавказским акцентом – «нэ курыт!».
Идет вверх по тропинке до «храма Юпитера» и огибает его с правой стороны. Проходит меж ног опоры линии электропередачи и выходит на улицу Старикова, спускающуюся к гаражам.
Справа картина: в обрамлении одноэтажных зданий Пенсионного фонда и Сбербанка, зажатый сверху газовой трубой, а снизу железным забором, охраняющим пустырь, возвышается лысый хребет Сычевой горы. Сурен оглядывает небо. Оно поднялось. К сожалению, за домом слева не видно Эльбруса – главного предсказателя осадков. Солнце безнадежно запуталось в облачной вате. Хорошо, хоть нет восточного ветра, который обязательно приносит осадки.
И тут Сурен замечает, что кто-то машет ему с той стороны дороги. Он не сразу узнает Свету.
– Кричу-кричу тебе… Подожди!
Она торопливо направляется к нему. Движения осторожны и плавны, отчего выглядят неловкими. На несколько секунд ей приходится задержаться у края дороги, чтобы пропустить автомобиль, а потом опять спешит, придерживая рукой у паха.
– Я знала, что тебя сейчас встречу. Привет.
Обнимаются. От нее пахнет едой. В треугольнике незастегнутого ворота куртки жирнеет толстый вязаный свитер под горло.
– Мне целый пакет вяленой рыбы из Астрахани привезли. Просто обалденная. Я сразу про тебя подумала. Вот сейчас шла и знала, что обязательно тебя встречу. Думаешь, совпадение? Ты когда будешь дома? Хочу прийти к вам сегодня. Пивка попьем. Рыбка – отрыв башки.
– Да ты что! Блин, Свет, ты ж знаешь, как я работаю: без выходных и проходных.
– От работы кони дохнут, отдохни вечерок.
– А кормить их кто будет?
– Ой, прям… Всех денег не заработаешь. Ладно, я занесу вам, сами попьете с Галей.