– Давай так: я как буду знать, что рано вернусь, тебе позвоню за пару часов, и ты придешь, а пиво и все остальное с меня.
– Договорились.
Обнимаются, желают хорошего дня и расходятся. Она кричит в спину: «Галя на смене?» Он утвердительно кивает. Она бросает рукой: «Ладно».
Думает: Светка в одной поре, молодец. Как здоровье над ней ни издевается, ее не сломить. Свежа на лицо. Улыбчива. Отметил ее характерный жест рукой: предплечьем на себя, снизу вверху, чтобы поправить. Как эта штука у нее там крепится, черт его знает. А ведь был момент, когда думали, что ей все…
Вспоминает, как она смешно рассказывала про свою несостоявшуюся смерть. Как нашла у тетки приготовленный для нее похоронный костюм в шкафу. Про реакцию родственников на неудобные вопросы («Тапочки-то можно было выбрать подороже?»).
Светка добрая, а ее отношение к Сурену и Галине особенное, потому что однажды они на несколько месяцев приютили ее с дочкой у себя. Тогда и породнились.
В памяти всплывают какие-то фрагменты с ее участием. Как она на полу с Сергеем собирает пазл. Как чистит картошку, упершись локтями в колени и сбрасывая длинные лоскуты кожуры в тарелку у ног. Как сидит в кресле, задумавшись. С каким выражением вспоминает детдом. Какими словами материт бывшего мужа. Как, подвыпив, широко смеется, демонстрируя запущенный стоматологический случай. Какими глазами смотрит на дочь…
Эти образы в его воображении, а перед глазами – длинная улица, пыльная обочина, засаленные пряди прошлогодней травы вдоль увитого ежевикой забора. Проезжают мимо автомобили. Идут малознакомые и незнакомые прохожие, за одним из которых бежит белая дворняга, беспрестанно оборачивающаяся назад. Из ближайшего к улице частного двора выходит женщина и случайно хлопает калиткой. Железный забор отдает гулкой вибрацией. Не смутившись своим эффектным появлением, женщина торопливо пересекает улицу.
Сурен продолжает движение, но удар калитки вызывает в его воображении новое видение, в котором он протягивает ладонь в щель забора своего дома в Лермонтове и аккуратно вытаскивает зажатый между указательным и средним пальцами секретный гвоздь, запирающий железную дверь, которая хлопает точно так же. Если гвоздь вытащить неаккуратно, если не подпереть калитку коленом, то гвоздь издаст громкий неприятный скрежет, который обязательно привлечет внимание Жорки, и тот обязательно будет подглядывать в окно из-за занавески, думая, что его не видно. Он делает так каждый раз.
От неприятного воспоминания о брате Сурен морщится. Любая встреча с ним – это стресс. И сегодня, думает Сурен, есть вероятность его увидеть.
Он так давно не был в Лермонтове, так давно не встречался ни с одним из двух своих братьев, что уже забыл это тягостное, давящее на глазные яблоки нервное ощущение. «Не принимай близко к сердцу», – успокаивает жена, когда он жалуется на очередную стычку. Легко сказать! Непременное последствие – бессонная ночь, в течение которой он мысленно парирует каждую реплику в свой адрес. Жоркины глаза преследуют потом, на какой бок ни повернись. Андрей давится изжогой, руки в боки, сплевывает в клумбу.
В последний момент в блике стекла проезжающего автомобиля Сурен замечает водителя, машущего рукой. Сурен едва успевает махнуть в ответ. Не узнал. Оглядывается на номер. Нет, не узнал.
Как тогда Жорка кричал, голый по пояс, потный и раскрасневшийся от работы, прячась в тени вишни, уже отцветшей, пожелтевшей, что не даст ставить забор на участке, потому что тень будет падать на его грядки, потому что территорию поделили неправильно, потому что он уже посадил здесь. Огурцы? Помидоры?
Или как орал с крыльца матом, когда его уличили в подделке подписи на документах о завещании. Услышав обвинение, он нервно поставил кружку на край перил, так что в ней звякнула ложка, кружка возьми и соскользни, а он (отличная реакция!) успел подхватить ее, но ложка полетела со звоном вниз по ступенькам. Он кричал, что засудит за клевету. Убегал в дом, тут же возвращался и продолжал кричать. Потом снова убегал и снова возвращался. И матерился на всю улицу.
Сурен вспоминает про капельницы «с глюкозкой», которые ему ставила жена. Про бутылек валерьянки – овальные желтые таблетки, хрупко звенящие о стекло. Несколько раз возил бутылек с собой в Минводы, пил в середине дня. Потом просто хранил на обеденном столе дома и пил утром и вечером. Непонятно, был ли от них эффект, но пил. И ночами все равно мучился.
Всю дорогу, до самых гаражей, Сурен идет, погруженный в мысли о возможной встрече с братом, не имея возможности отмахнуться от накативших переживаний, все крупней и крупней собирая морщину между бровями, и только вид открытых ворот гаража тестя – большие коричневые в начале первого ряда – его отвлекает.
– Кхм-кхм, – громко привлекает к себе внимание Сурен.
Тесть стоит рядом с двухколесной тележкой, которую использует для перевозки грузов, и непослушными пальцами развязывает узел тряпичной сумки.
– О, Шурик. Здравствуй.
Здороваются. Ладонь грубая, шершавая.
В семейном фотоальбоме есть одна, на которой тесть запечатлен совсем мальчишкой. Кто-то давно попытался придать фотографии оригинальную форму, из-за чего она потеряла острые углы и стала криво-овальной. Фотография черно-белая, на ней мальчик, лет шести, и на голову его выше девочка, лет десяти. Это тесть и его старшая сестра. Год какой-то довоенный. Оба нарядные. Она – в сарафане и белой сорочке, с прической. Он – в костюме, заметно большего размера и такой же большой кепке. Чисто хулиган из любого итальянского фильма эпохи Муссолини. Маленький, худенький, шкодливый и улыбчивый. Сурен давно стал замечать, что чем старше (а по сути – старее) становится тесть, тем больше он походит на себя семидесятилетней давности. Вот и сейчас: в кепке, широко улыбаясь беззубым ртом и добрыми глазами, он напоминает Сурену того хулигана с фотографии.
– Как здоровье? Как мама? – интересуется Сурен. Мама – это он про тещу.
– Да что ей будет? – шутит старик. – Нормально, ничего. – Говорит медленно, улыбка не сходит с лица. – Видишь, отправила в командировку, – показывает сумку.
– За картошкой, что ли?
– Ну да.
В гараже есть подвал, в который ведет приставная лестница, но для этого предварительно нужно разобрать доски в полу – автомобильную смотровую яму. Сурен много раз бывал в этом подвале и знает, какая эта лестница крутая и неудобная.
– Вы в подвал, что ли, собрались? Не боитесь?
– Чего? Упасть? Не-е-ет.
Возвращается к узлу на сумке. Поддевает что-то там пальцем, с обратной стороны вытягивает, с этой стороны ослабляет, еще раз вытягивает. Узел понемногу поддается и распускается. Все это время Сурен стоит рядом и молча наблюдает, а сам представляет, как старик полезет в подвал, а потом – с полной сумкой – обратно.
Тесть поворачивается вполоборота, шаркая ногами, экономный в движениях. Говорит, что он не спеша туда спускается, аккуратно, и больше пары килограммов не берет.
– Давайте я помогу. Будете вы сейчас лазить туда-сюда – полдня потеряете.
Тесть упрямый. Добрый, но упрямый. Если чего решил, то будет так и никак иначе. Поэтому в своей просьбе Сурен не категоричен и готов к отказу. Но тот неожиданно соглашается.
– На работу не опоздаешь? – смотрит с прищуром, улыбается.
– Да бросьте. Тут делов-то на пять минут. Давайте…
Сурен берет сумку, склоняется над ямой и убирает в сторону три крайних доски, пыльные и тяжелые. Упирается руками в бетонный пол и спускает обе ноги вниз, на первую планку. В это время старик подходит к рубильнику и включает в подвале свет.
– Шурик, ты это, – говорит он медленно, Сурену приходится остановиться, чтобы дослушать. – Много не набирай. Два-три кило будет достаточно.
– Вам ее на себе, что ли, нести? На тачку поставите и покатите.
Задумался. Моргает медленно.
– Ну, половину давай. И хватит.
Придерживаясь руками за стены, Сурен спускается вниз и скрывается в проеме с левой стороны. В углу небольшого узкого помещения, освещенного желтым светом, из досок сооружен загон, заполненный меньше чем наполовину. Подвал чистый и аккуратный, образцовый. На секунду Сурен вспоминает аналогичный отсек в своем старом гараже, который, как и многое в жизни Сурена, так и остался в полузаконченном состоянии.
Перешагивает через ограждение, открывает сумку и правой рукой начинает ее наполнять. Все картофелины среднего или крупного размера – очевидно, что мелкие (фуражные) еще по осени отобраны для скота. Через некоторое время проверяет сумку на вес, докидывает еще немного и поднимается обратно.
Все это время тесть продолжает стоять возле рубильника и ожидать. Только голова Сурена появляется из-под земли, он гасит свет в подвале и торопится помочь ему с сумкой.
– Нормально? Довезете?
Как натруженная балка, перенесшая на своем веку много испытаний, спина тестя в какой-то момент, на склоне лет, получила небольшой крен и зафиксировалась в этом положении. Теперь, под весом сумки, балка едва дрогнула, но осталась непоколебимой. Рука крепко взялась за тесемки.
– Пойдет, – отвечает.
Сурен вылезает из ямы и возвращает доски на место. Они тяжелые и неудобные. Чтобы не уронить их в яму, он пользуется методикой, которую давно сам тесть ему и показал: доска сначала опускается в оба паза ребром, а потом кладется набок. Так проще и безопасней.
– Ну, спасибо. – Старик тянет руку.
– Ради бога. – Сурен спешно отряхивает руки и принимает рукопожатие. – Давайте я вас отвезу обратно?
– Нет-нет, не нужно. Я специально сюда хожу, чтобы ноги разминать. Чтобы дома не сидеть. Мне полезно, – улыбается. Затем поворачивается к тачке и начинает привязывать к ней сумку.
Сурен думает, что это отличный момент, чтобы попрощаться, но едва успевает открыть рот, как тот продолжает:
– Это… Как там Сережка? Как Стасик?
– Да что им будет? – возвращает шутку Сурен. Мелькает мысль, что вдаваться в подробности сейчас не стоит, а то разговор затянется. Продолжает: – Тьфу-тьфу, не дают повода переживать.