– Это да, – понимающе кивает старик. – Галя приходит, рассказывает. Дай бог.
Еще раз прощаются, и Сурен уходит. Бодро шагая к своему гаражу, он думает о том, что грустно видеть физическое увядание человека. Вспоминает, как по осени, в период заготовки сена, в сарае тестя готовили огромную скирду, которая могла достигать семи-восьми метров в высоту. Подающие снизу накидывают сено, принимающий сверху распределяет. Тесть всегда был принимающий. Всю жизнь, сколько его знал Сурен. Он занимал эту позицию, потому что никто лучше его, как он считал, с этим не справится. Ему снизу подавали и два, и три человека, но наверху он всегда один. Молчаливый и сосредоточенный. Бодрый и уверенный в себе. В рубашке с рукавами, чтобы беречься от солнца и порезов сеном. И редко-редко, когда крикнет указание сверху («Виктор, на этот край давай больше!»), и только когда дело кончится, спустится вниз, уставший и довольный, и будет вновь шутить.
Не бывать больше тестю наверху скирды, думает Сурен.
В это время он проходит мимо своего старого гаража, на ходу бросает взгляд на ворота, убеждается, что они закрыты, и идет дальше.
Постарел тесть незаметно, но быстро. Вроде только вчера был такой подвижный и энергичный, полный сил и твердости. Сурен так и видит его по пояс в траве, с косой в руках, ритмично и без устали режущим траву под самый корень. Незаметно, шажок за шажком, уходящим глубже в поле, оставляющим за собой ряд скошенного ковыля. Вдруг остановится, поставит косу на косовище, достанет из кармана точильный камень и пройдется вдоль лезвия. И на каждое движение тело, отягощенное прожитыми годами, отдается дряблой дрожью, но кисти и предплечья – крепкие и мощные, спина – скала, губы поджаты, глаз из-под бровей не видно.
Тесть ассоциируется с летом. Наверно, потому что летом чаще приходилось работать вместе. Не часто, но чаще. Знойный день. Стерильно голубое небо, из которого льется волнообразная стрижиная песня («вииириии!»). Запах луговой травы. Доносится голос тещи, высокий, «и» – звонкая. Утопающие в синеве воздуха поля и лесополосы. Плашмя лежит зеркалящее небо водохранилище. Глазу приятно смотреть и вдаль, и на цветовой контраст, на ковер цветущего картофеля, на белую гречишную гладь. Развалиться в кресле в тени прицепа, подставить что-нибудь под ноги, чтобы не затекали, и лениво опрыскивать себя из пульверизатора. Просто наблюдать со стороны, как природа совершает магию, заставляя в едином порыве трудиться тысячи и тысячи пчел, чьей труд позже будет по дешевке обменян на сахар. В этом умиротворенном, но полном звукового хаоса раю голоса Андрея и Жорки звучат как отбойные молотки. Не потому, что громкие, а потому, что в них слишком много разрушительной эмоциональности. Такими голосами нужно штробить стены. Безумная идея стать партнерами просто обязана была провалиться на этапе обсуждения, но вылилась в многолетний эксперимент, закончившийся ссорой.
Это было движение вопреки, которое не могло не закончиться коллапсом из-за истощения моральных и психических ресурсов всех участников эксперимента. Три брата, три близнеца с детства были слишком разные по характеру. Братья, но не партнеры. К тому моменту, когда идея была озвучена, когда первые планы, смета и даже чертежи прицепа легли на листы бумаги (серая бумага зачем-то хранилась долгие годы у матери в шкафу), они уже жили каждый своей жизнью и взаимно недолюбливали друг друга. Кичились братством («мой братка») только в присутствии посторонних. После смерти матери стало понятно, что она была единственной причиной их общения, потому что уже через несколько лет после ее ухода фальшивые скрепы стали невыносимой ношей. Но и эти отношения можно было сохранить на расстоянии, если бы не отягчающее обстоятельство – наследство.
Сурен подходит к своему гаражу и с недовольством осознает, что с рассуждений о тесте незаметно соскользнул на больную тему о братьях. В какой момент? Мельком восстанавливает в воображении только что виденные воспоминания полевых работ, но проваливается глубже – к тяжелому удару железного забора, к холодному гвоздю, к легкому движению занавески.
Нельзя не думать о том, о чем не хочешь думать.
Извлекает из кармана ключ, вставляет в замок и проворачивает. Толкает ладонью тяжелую и холодную калитку. Она уходит внутрь, как подбитая мишень в тире. Дневной свет тут же ложится на белый багажник и хромированный бампер.
Уже больше года прошло, как ее купил, но до сих пор не нарадуется. Взял новую, из салона. Чистое удовольствие. При случае Сурен с гордостью вспоминает, как они ездили со Стасом (он еще хромал после аварии) выбирать машину, с пробегом, взамен старой. Стас буквально затащил его в салон. «Просто посмотреть». Ну и с порога Сурен влюбился в эту. Блестит как стекло, все в ней ладно, зазорчик к зазорчику. Новая. Ну да ладно – облизнулись и хватит.
– А сколько, – говорит, – батя, тебе не хватает?
– Полтинника, сынок.
– На, держи.
И достает из кармана.
Ох, как он тогда обрадовался. Нет-нет да от воспоминаний навернется слеза. Получить такой подарок от сына бесценно.
Перешагивает порожек. Пахнет сыростью и маслом. Рывком тянет изнутри ворота на себя, чтобы ослабить давление и вытащить верхнюю задвижку. Делает то же самое, чтобы вытащить нижнюю задвижку. Ворота с облегчением выдыхают. Распахивает обе дверцы настежь. Правую фиксирует упором задвижки в землю. Замечает вдалеке фигуру тестя, тянущего за собой тачку. При виде свисающей с балки «заячьей» петли вспоминает про вчерашний случай, видит ночные образы идущего против ветра охотника и уютную ночевку в спальном мешке возле костра, вспоминает про Альбертыча и смех жены.
И смех жены – с легкой издевкой, безобидной, но с осадком – замещает рассуждения о братьях. Она знает его слишком хорошо, чтобы с легкостью смеяться над его планами. «Будешь на голубей с балкона охотиться».
Садится за руль, запускает двигатель и осторожно выезжает задним ходом, дважды почувствовав кочку у основания ворот.
Созидательная сила самокритики угасла в нем с возрастом. Уже давно наступил этап принятия. На мнение окружающих плевать. И только жена, после череды пройденных рубежей совместной жизни, в которых эмоциональный маятник качался от одной крайности к другой, только жена осталась последним хранителем его честолюбия. Посмеялась? Значит, не верит. Имеет основания. Наверно, он и сам в себя не верит. Признаться себе в своей слабости, в пустом «прожектерстве» не велика потеря. Признаться в этом ей – что-то вроде мелкого предательства ее ожиданий.
Выходит из машины закрыть ворота. На несколько секунд останавливается, чтобы прислушаться к себе, и вдруг чувствует ужасное: сейчас идея с охотой ему уже не кажется такой уж захватывающей, как вчера. Выспался, и отпустило. Утром при жене ляпнул об этом не подумав. А она посмеялась, как в воду глядела. И что теперь?
Закрывает ворота ловко и быстро, не теряя ни секунды, не делая ни единого лишнего движения.
Идея с охотой неплохая. Она даже скорее хорошая. Просто, черт возьми, для этого ведь нужно выделить как минимум два дня. Нужно как-то правильно одеться. Нужно правильно обуться. В этих ботинках не пойдешь. В кирзовых сапогах все ноги убьешь. И Альбертыч… «Зачем я ему нужен? Он добрый, но совершенно нелюдимый мужик. Может, на охоту ходит, чтобы побыть наедине с природой, а тут я».
Рассуждая таким образом, он все отчетливее понимает, что и на охоту не хочет, и зря жене об этом рассказал. Досадуя на произошедшее, от злости слишком резко вталкивает верхнюю задвижку ворот в паз и прищемляет ладонь правой руки у основания мизинца. От неожиданной боли отдергивает руку и выругивается. Из-под раны, пробитой полукругом, как умеют делать плохие дыроколы, начинает сочиться бордовая кровь. Выворачивает руку локтем вперед, прижимается к ране губами. Соленая. Отпускает. Смотрит. Тут же собирается новая капля и срывается под ноги. Облизывает и вновь зажимает губами. Вспоминает, что в багажнике есть бутылка с водой.
Ворота изнутри уже закрыты, осталась калитка. Справляется одной левой.
Добирается до багажника. Пластиковая бутылка, мятая и пыльная, валяется среди прочего хлама. Вода в ней свежая, менял недавно. Однако, увидев ее, задумывается, нужно ли промывать рану, если и так ее облизал. Решает отказаться. Захлопывает багажник и садится за руль.
Проходит пара минут. Кровотечение остановилось, но еще мокрит. Языком прижимает висящий кусочек кожи на свое место и сильно придавливает к губе. Ждет немного.
В этот раз нужно все сделать по-другому, думает Сурен. Тем более что идея-то в целом неплохая. В любом случае нужно поговорить с Альбертычем, и если тот откажет, то это будет официальная причина неисполнения обещания. Поверит ли жена? Не так важно. Дело ведь не в этом. Было бы хорошо что-то изменить в жизни. Попробовать новое. Охота – отличное мужское хобби.
Еще раз проверяет рану. Кажется – в порядке. Выжимает сцепление, переключает скорость и трогается с места.
Не спеша едет по гаражному ряду. Одним глазом следит за дорогой, другим за раной. Пробует то сжать кулак, то покрепче схватить руль. Как назло, рана прямо на сгибе ладони – чувствует каждое движение.
Выезжает из гаражей и смотрит вправо – вдоль обочины в сторону центра поселка идут люди, заслоняя друг друга спинами. Где-то среди них тесть. Не разглядев его, выворачивает руль влево и устремляется по объездной дороге к заправочной станции.
Дорога идет под уклон. Автомобиль резво набирает скорость, но перед крутым поворотом у «заготконторы» сильно замедляется. Делает вираж, срезая угол, и опять разгоняется. Это край поселка. Пешеходы сюда не добираются, автомобилей почти не бывает. Гонщики этим пользуются.
Газовая заправочная станция находится недалеко от пожарной части, в которой давным-давно Сурен проработал неполных пять лет. Ничем хорошим то время не запомнилось, кроме карточных игр и злоупотребления алкоголем. Платили мало. Перспектив никаких. Удобный график (сутки через трое) позволял таксовать в Черкесске. Однажды Сурен отвез пассажиров в аэропорт Минвод и неплохо на этом заработал. В следующий раз намеренно