На выезде из Свободы, прямо по курсу движения, над плоским и чуть заваленным влево горизонтом, возвышается горная корона Бештау. Идеальная иллюстрация к кавказским эпосам. Сейчас пик Бештау из-за рельефа местности находится прямо между вершинами тополей, растущих вдоль обочин, как мушка в просвете целика. Тополя аккуратные, хоть и зрелые, каждый в белом ажурном носочке.
Небо все выше, погода все лучше. Похоже, дождя не будет.
В стороне остается село Победа.
Скоро трассу, утомленную прямолинейностью, начинает болтать, пока за указателем на Новоблагодарное она окончательно не сбивается с курса на Бештау и плавно не поворачивает на юго-восток, к эстакаде.
…Они сидели на лавке во дворе у Славика под желтеющими листьями виноградника. Асфальт был покрыт черными трупами разбившихся ягод. За забором то и дело мелькали щиколотки прохожих, поэтому приходилось понижать голос и избегать упоминания имен.
Славик не умел врать и скрывать эмоций. Обида камнем висела у него на подбородке, и теперь он едва двигал челюстью. Такие в детстве плаксы, в юности трусы. Зато по жизни он был честным и искренним.
Несколькими днями ранее Славик поругался с Андреем и Жоркой. Сурен заехал при первой возможности. Они сидели уже около часа. Тот говорил, что всему научил Жорку – от делания ульев до зимней подкормки пчел.
– Пусть подавится, мне не жалко, – сплевывал Славик под забор.
Говорил, что в постройках за домом, под досками и ульями, завалена целая куча его инструментов:
– Ну и хрен с ними.
Говорил, что деньги они точно не вернут:
– Иллюзий не питаю.
Сурену нечего было сказать. Казалось, что конфликт не повлияет на их дружбу. По факту – на этом все и закончилось. Несколько раз после этого случайно пересекались в городе.
– Как дела?
– Все по-старому.
– Пасекой занимаешься?
– А куда без нее? Что у тебя?
– Тоже без перемен.
– Ясно-понятно. Галке привет.
– Спасибо, и Маринке от меня пламенный.
Шлеп по рукам и разбежались с чувством проглоченной какашки.
Сурен всегда помнил, что в тех постройках, под завалами досок, «куча инструментов» Славика. Их надо бы вернуть…
От эстакады до Минвод остается двадцать километров по идеально ровной трассе, с облагороженной обочиной, свежей разметкой, меж приятных глазу холмов и гор, на склонах которых то и дело возникают домики в слишком скучной и реалистичной (на фоне гобеленовых пейзажей) кирпичной отделке.
Этот участок трассы сильно перегружен. По одной полосе в каждую сторону. Попробуй обогнать, когда навстречу плотный поток, и все фуры да фуры. Ехать больше шестидесяти получается редко. Трасса красивая, но бестолковая.
…Все беды – не беды, если есть клиенты. Бывало, что сам одалживал у таксистов. Это нормальная практика в их среде. Речь всегда о небольших суммах – пара-тройка бензобаков. Больше – вряд ли, народ в аэропорту бывалый. Но Сурен из тех, кто чаще сам помогает, поэтому репутация у него здоровая, ему не откажут.
По субботам они с женой традиционно ездят на рынок в Черкесск. Тысячи две там оставить придется. Плюс карманные расходы. Нехитрые математические расчеты говорят, что до среды денег ему хватит.
Плохо стало с работой. Конкуренцию им устроили нездоровую. Рано или поздно задушат однозначно. С удовольствием ушел бы личным водителем к начальнику. Стабильный оклад, новая машина, компенсация бензина и обслуживания – и прощай «ара-порт». В Черкесске такой работы армянину не найти. На Кавминводах… Как ее искать? Антон, например, ушел водителем к начальнику жены. В таких делах связи решают.
Несколько раз с тех пор Антон заезжал в аэропорт – привозил босса. Крайний раз то ли в октябре, то ли ноябре. На улице уже было холодно, но еще без снега, а он шел в брючках, в рубашечке, свежий на лицо, искал знакомых. Собрались вокруг: «Как дела, Антон?» А он:
– Сказать, что хорошо – значит сильно преувеличить. Сказать, что плохо – взять грех на душу.
Пацаны со смеху попадали.
– Ах ты ж сука беловоротничковая! Ты смотри, что трудовая книжка с нашим братом делает!
Но было бы здорово: с утра нарядился в глаженое, туфли начистил, одеколоном «взбрызнулся». Привез жопу начальника на работу.
– Сурен, на обед поедем туда-то, чтоб к часу был здесь.
– Вас понял, товарищ начальник.
Четыре часа в запасе. Помыл машину, заменил свечи. В указанное время на месте. Отвез на обед, привез обратно.
– Сурен, сегодня закончу раньше, далеко не отлучайся.
– Вопросов не имею, товарищ начальник.
Кресло откинул и спи, пока не позовут. Идеально!
Антон говорит, что по двенадцать часов работает. А мы и того больше. Он катает за оклад и без нервяков. А мы порожняка пинаем, в надежде на фарт.
Пришел тот возраст, когда уже не ждешь подарков судьбы, не ждешь излишков, но хотел бы за труд получать стабильно и справедливо…
Дорога на Пятигорск уходит правее.
Через несколько сотен метров уводит вправо указатель на Ростов.
Последний вираж, и над горизонтом появляется вышка аэродрома. Пост ДПС. На смене старлей Мартыненко: кровь с молоком, толстая шея, здоровая рука, шрам от заячьей губы. Кивнули друг другу.
За постом шлагбаум платной парковки. Ткнул пальцем, получил талон. Через минуту возвращает талон на выезде и выруливает на стихийную парковку вдоль обочины. Тут паркуются только бомбилы. Это самое близкое из возможных мест до зоны прилета пассажиров.
Глава 5. Аэропорт
Сегодня хороший день. Дышится легко и свежо. Главное, что ветра нет, который для таксиста хуже татарина. А тут еще и солнце. Хо-хо! Хороший день – это половина успеха. Сегодня определенно фартанет, думает Сурен, бодро шагая к аэропорту.
Идет мимо припаркованных вдоль дороги машин. Он знает владельца каждой из них. Отмечает, что и Семен, и Олег, и Вася, и другие уже на месте.
Вдруг спохватывается: а Альбертыч? Оглядывается. Машины припаркованы в два ряда. Задирает голову, скользит взглядом поверх крыш в поисках «логана» цвета «кориандр». Ага, вон он – впереди. Значит, быть разговору. Хотя сейчас, чувствует Сурен, этот разговор кажется еще менее желанным, чем полтора часа назад.
Замечает Леонида Васильевича, который возле своей машины выбивает коврик. Коврик извивается в руках, как первоклассник от родительской затрещины.
– Леонид Василич, мое почтение.
Худой и длинный, помятый и растянутый, как шея черепахи, Леонид Васильевич поднимает на Сурена большие карие глаза, обнажая огромный кадык, и расплывается в черепашьей – от уха до уха – улыбке.
– Сурен, дорогой, здравствуй.
– Разобрались с соседом? – спрашивает, не останавливаясь.
– Да он же… – отмахивается, вздыхает. – Он же мой год рождения в протоколе перепутал.
Сурен делает несколько шагов, но останавливается.
– В смысле перепутал? Сосед перепутал? Ничего не понимаю.
Леонид Васильевич выпрямляется, держась рукой за спину.
– Он же сказал, что его зять-гаишник вопрос решит… – на секунду задумывается, хмурит брови. – Слушай, там целая история. Давай я тебе «на дверях» расскажу.
– Хорошо.
Время – без пятнадцати одиннадцать. Самолет вот-вот должен начать посадку. Сурен задирает голову – его пока не видно.
Проходит мимо шлагбаума на выезд парковки. Подлец свалился как снег на голову и насадил свою волю. Теперь бомбилы, вроде Сурена, которые долгое время держали оборону и не пускали новичков, были выдавлены на задворки, уступив свои парковочные места – напротив зоны прилета – аффилированному с аэропортом таксопарку, тоже недавно созданному, но «на дверях» продолжают работать.
Официалы нос к дверям не суют, клянчить клиента среди бомбил им нужды нет – к ним идут те, кто оплатил поездку внутри терминала на стойке. Этих водителей пассажиры сами ищут, бегая по парковке с чеком.
В общем, нет причин для дружбы между этими двумя группами таксистов. Не дружат, но и не конфликтуют.
Рев самолета раздается в тот момент, когда Сурен проходит между машинами официалов. Несколько из них курят в стороне. Обмениваются кивками. Лишь бы скорей отвернуться, Сурен перепроверяет свою болячку. С ней все в порядке – она на месте и ждет заживления.
Большинство бомбил уже у дверей. Те, что живут ближе к Минводам, приезжают к девяти. Кто смог после этого взять клиента и поехать «по местности», часто успевают вернуться к одиннадцатичасовому, чтобы попытать шанс еще раз. Кто не взял, коротают время как могут – играют в карты или нарды, общаются, спят в машине. Те, что живут дальше, – вроде Сурена – едут к десяти, к московскому рейсу. По местности они не возят. Клиентов ищут сразу в сторону дома и редко возвращаются в аэропорт за второй «ходкой».
По пути Сурен здоровается со встречными. Они стоят в группах по два-три человека, разбившись по интересам. Своей левой он пожимает их правые, коротко отвечает на вопросы по этому поводу. Направляется к самой многочисленной группе – к своим. О настрое собравшихся все понятно по взрывам смеха, которые они изрыгают снова и снова.
– От тебя пользы, как от ежа шерсти. – Под общий смех Олег отчитывает калымщика Артема Бабуша. – Понимаешь, соседский кот каждое утро срет на моих грядках, так он, блин, хотя бы землю удобряет. А то, что ты мне моего клиента подсовываешь, это не помощь, а вредительство.
Сурен быстро ловит общую волну настроения. Смеется со всеми, здоровается с каждым своей левой. Контекст шутки понятен: Олег упрекает Бабуша в том, что он путается под ногами и перехватывает клиентов под носом, чтобы потом сбыть их за процент. На языке местных это называется «калымить». Редко кому это позволяют делать. Почему в числе избранных Бабуш – большой вопрос. Классическим таксистом он никогда не был.
– Ты не тут толкайся, – продолжает Олег наставлять Бабуша, – а возвращай обратно тех, кто ушел к автобусам… Что случилось? – замечает он руку Сурена. Но ответ его не интересует, шутка уже родилась: – Мозоль натер? – демонстрирует жестом недвусмысленное предположение. – Зачем сам? Попроси Бабуша – он мастер в таких делах: обязательно под рукой подвернется, когда надо и не надо.