– Это я помню, – перебивает его Сурен. – Он машину ударил с утра на парковке. Вы его застукали и предложили вызвать гаишников. Он куда-то опаздывал и сказал, что позже по-соседски все возместит, и уехал. А дальше что? Какую дату рождения он перепутал?
– Ну да. Я же думал, он деньгами отдаст, а он ко мне приходит и говорит, что у него в ГАИ зять работает, который оформит ДТП задним числом, чтобы страховая все возместила, но виновника ДТП не укажут.
– Что за ерунда? На хрена это нужно?
Альбертыч согласно кивает.
– В том-то и вопрос. Я ему так и говорю: Пал Андреич, избавьте меня, пожалуйста, от этих ваших манипуляций. Цена вопроса такая. Купить новое крыло, купить новую фару, оплатить работу, – своим огромным указательным пальцем он последовательно загибает пальцы второй руки: мизинец, безымянный и средний. – А он как заведется: Василич, мы с тобой чужие люди, что ли? Мы с тобой первый год знакомы, что ли? Тебе какая разница? Тебе страховая все выплатит. Если не хватит, я добавлю. А мне, значит, слышишь? – Леонид Васильевич трогает Сурена за локоть, чтобы акцентировать внимание, Сурен ловит сочувствующий взгляд Альбертыча. – А мне, говорит, если это ДТП на меня повесят, то страховка будет дороже в следующем году.
– А ничего, что его прав лишат за оставление места ДТП?
– Нет-нет, там же речь о том, что зять задним числом оформит аварию, но его виновным не укажет. Виновного якобы установить не удалось.
– Какой засранец! – Сурен наконец понимает коварную схему.
По всему ясно, что Альбертыч уже слышал эту историю. На возмущение Сурена он одобрительно кивает, растягивает губы в дырявую улыбку.
– Вы с ним действительно давно знакомы?
– Представь себе, почти сорок лет в одном доме живем.
– Он же на преступление вас толкает.
– Сурен… – Леонид Васильевич запинается. Широкая улыбка обнажает нестройные ряды поживших зубов, глубокие морщины, как дужки очков, тянутся за самые уши, глаза добрые и спокойные. – Мы с Рустамом Альбертовичем, – касается локтя Альбертыча, – принадлежим к поколению людей, чью совесть и самомнение изнасиловали и вывернули наизнанку Ленин, партия и комсомол. И Пал Андреич тоже пострадал, но он был по ту сторону баррикад. Понимаешь, да?
Сурен кивает, но не понимает.
– В общем, решили, как решили. Пусть делает. Тем более что он не отбрехивается. Я ему чеки покажу, если не хватит, попрошу доплатить.
Леонид Васильевич как лебедь складывает обе руки за спину.
Дурацкая история. Что тут добавить, когда рассказчик предельно ясно обозначил свои возможности к сопротивлению.
– Ну, главное, чтобы доплатил… – только и остается сказать Сурену.
– Ты расскажи, как он дату перепутал, – напоминает Альбертыч.
Конечно! Самое главное забыл. Голова соломенная – стучит себя по лбу Леонид Васильевич.
– Принес он мне свои бумажки, – касается пальцами нагрудного кармана Сурена. – То есть мои, – этими же пальцами теперь касается своей груди. – Я их на месте проверил. Вроде в порядке. А жена потом досмотрелась, что он дату рождения перепутал. Десять лет мне скинул, – начинает смеяться и опять трогает Сурена за локоть, точнее, опирается на локоть, чтобы не завалить свою согнутую фигуру носом вперед.
– Епрст. Пусть переделывает.
– Да не… У меня ведь жена в страховой работает, – делает многозначительную паузу, смотрит из-под толстых, как проволоки, бровей. – В общем, бумажки примут как есть, а в базу введут корректную дату. Бог с ним, не хочу больше связываться.
Леонид Васильевич вновь складывает руки за спину и по-родственному добро улыбается, как бы давая понять, что на этом рассказ окончен. Сурен тянет многозначительное «Да-а-а», качает головой, улыбается, мол, ну и вляпались же вы, Леонид Васильевич.
Альбертыч кивает на дверь:
– Первый пошел.
Толпа у дверей качнулась, подтянулась, заволновалась и изрыгнула из себя модника в длинном коричневом пальто и ярком красном шарфе, повязанном французским узлом. Не стараясь защититься от назойливых таксистов, выкрикивающих названия разных городов, он держит голову как можно выше, шагает быстро и твердо, улыбается широко. Завидев знакомого, стоящего поблизости, вскрикивает от радости и через секунду ударяется в его объятия.
Таксисты условно выделяют три волны идущих из зоны прилета. Первая – это те, что выходят раньше всех и без багажа. Как правило, это мужики представительного типа (чиновники или бизнесмены), а также обоих полов прилетевшие на похороны. И тех и других чаще всего встречают.
Вторая волна начинается минут через десять, после запуска багажной ленты. Это основная масса прилетевших. В пиковый момент, длящийся до четверти часа, в том месте, где таксисты пропускают через свое сито пассажирский поток («на дверях»), концентрируется больше всего шума, движения и энергии. Самая горячая пора для работы.
Третья волна – запоздалое меньшинство. Как правило, это большие компании (караван в сотню верблюдов идет со скоростью самого медленного) и пассажиры с негабаритным багажом (чаще – лыжники и сноубордисты). Этих пассажиров таксисты любят больше всего, потому что их не встречают, в общественный транспорт они не торопятся, а машин официальных такси зачастую на них не остается.
Таксисты занимают свои позиции. Фиксированного места, понятно, ни у кого нет, но многие удобные – или любимые – локации рано или поздно появляются у каждого. Сурен становится в пяти метрах от двери, с правой стороны относительно движения пассажиров. Тут же Олег и Семен.
Из дверей выходит полная женщина, в траурном черном платке, с красными глазами, под руку с тощим мужиком. В толпе с разных сторон, без напора и, скорее с целью размять голос, раздаются выкрики:
– Такси. Пятигорск. Ставрополь. Такси недорого. Нальчик. Куда надо? Такси, уважаемые. Такси…
– Черкесск, – громко говорит Сурен, хотя по поведению пассажиров понятно, что их встречают.
Только они прошли, Женька, пользуясь короткой паузой, начинает широким жестом левой руки изображать ловящего рыбу медведя. Тут же оглядывается по сторонам, видел ли кто его пантомиму, и, встретившись взглядом с Суреном, довольно смеется.
Это в продолжение вчерашнего разговора о том, что пассажиры, зажатые коридором движения, как животные в дикой природе, ведомые инстинктом, вынуждены идти навстречу хищникам-таксистам. Кто-то привел в сравнение мигрирующих антилоп гну, загнанных львами в западню. Сам Женька рассказывал про дельфинов, окружающих косяки рыб. А про медведя говорил Сурен. На правах уроженца Сахалина, чем при случае он с удовольствием хвастается, он рассказывал и показывал, как медведь занимает позицию на каменистом пороге реки и ловит идущую на нерест форель и нерку.
Дверь вновь открывается, и из нее появляются два лоснящихся чинуши, в дорогих костюмах, широких галстуках, белых рубашках, обтягивающих разные по форме, но одинаковые по сути брюха. Многолетнего опыта Сурена достаточно, чтобы вмиг определить, что их встречают. Взять хотя бы пальто, которые они несут в руках. Так поступают только люди, которых уже ожидает их посадочное место. Не говоря уж про внешний вид, про животы…
– Такси, уважаемые. Такси недорого надо? Такси! Пятигорск! Черкесск! Домбай! Куда едем? Буденновск – едем?..
Следом выходит высокий парень, в деловом костюме, с зачесанными на затылок волосами, на манер моделей мужской туалетной воды. На лице спокойная улыбка, движения плавны. Он окидывает взглядом окружающих и медленно пробирается вперед, держа перед собой ярко-рыжий саквояж. Таксисты тут же обдают его ушатом своих предложений.
Вдруг Олег обращается к нему по имени:
– Алексей! Алексей! Такси недорого по КМВ?
Тот отрицательно качает головой, виновато улыбается, говорит, что его встречают. Сурен замечает у него на шее красный фурункул.
– Значит, в следующий раз? – уже в спину кидает Олег. – Ведущий новостей по телевизору, – поясняет он окружающим. – Конечно, ставропольских, а каких еще?
– Который Прожухальский? Промужальский? – через плечо спрашивает Игорек.
Но Олег тоже не помнит: «Что-то типа того: Прожопский, Прошмопский».
Сурен не знает такого.
– Леся Прошмопский! – максимально уничижительно произносит незнакомое имя Семен. – В чью рожу ни плюнь в телике, обязательно в жидомасона попадешь.
Из дверей выходят новые пассажиры, и таксисты вновь принимаются облаивать их своими объявлениями-миниатюрами.
Семен неплохой мужик, но есть одна деталь, которая Сурена в нем раздражает, – это бытовой антисемитизм. Спорено-переспорено на эту тему было миллион раз. Понять, откуда у него это, невозможно. Пятигорчанин в каком-то поколении, Семен вырос в мультинациональной среде. Сам принадлежит к этническому меньшинству, и уж кому-кому, но точно не армянину ругать евреев в бедах России. Однако с какой-то тупой упертостью он из раза в раз при любом удобном случае заводит свою шарманку, как называет это Сурен.
А злит это Сурена в том числе и потому, что как минимум двое из местных таксистов неофициально считаются евреями – Вася Левин и Леонид Васильевич Соловьев. По крайней мере, Семен всех в этом убеждает. И первый, и второй по этому поводу несколько раз были вовлечены в неприятные разговоры. «Мужики, ничего личного. – Семен поднимал ладони, подчеркивая непредвзятость своих суждений. – Левин он и в Назарете Левин, а Соловьев – птичья фамилия, таких на Руси не было». Вася при этом не зло, но конкретно посылает Семена на три буквы, а Леонид Васильевич игнорирует, но несколько раз за спиной называл дурачком.
Сурен сейчас едва сдерживается, чтобы не обернуться на стоящего позади Леонида Васильевича. Вася слышать не мог, он в азартном порыве балагурит у дверей.
Реплика резанула Сурена еще и потому, что его сын в Москве учится на журналиста. Достойная профессия, требующая, в понимании Сурена, знаний и широкого кругозора. А тут Семен со своим поганым языком…
– Сема-Сема, горбатого могила исправит, – вздыхает он.