Или журнальный столик с кружевной салфеткой, на котором лежали очки матери. Но ведь мать в этих очках вязала, читала, писала. Но вспомнить столик без очков не получается.
Или помнит, как мать готовила пельмени. Как замешивала тесто, раскатывала его скалкой. Помнит тот самый стол, который скрипел от давления ее рук, и ей приходилось прижимать его к стене бедром; помнит бокал с фигурной ножкой, которым она нарезала кругляшки. Помнит, как остатки муки она соскребала ножом, собирала в тарелку, а потом просеивала через сито и возвращала в бумажный пакет. Но молодых рук матери не помнит. Она с замужества носила на левой руке массивное кольцо с рубиновым камнем, но это кольцо он помнит только на ее старческих руках, сухих и рябых. А так хотелось бы знать наверняка, снимала ли она кольцо, когда катала скалку.
С удовольствием Сурен ловит мельчайшие дуновения ностальгии. Сладкие мгновения, которыми невозможно вдоволь насладиться: стоит лишь осознать момент, как пелена времени вдруг обрывается и образы теряют четкость, затуманиваются и разваливаются на части.
Наконец чайник щелкает кнопкой. Сурен заваривает бумажный пакетик. Бросает в кружку две ложки сахара, размешивает. Выбирает из вазочки конфету. Кипяток крутой, так просто не отпить. Дует на воду. Осторожно прикладывается губами к краю. Закусывает конфетой.
Многое помнит, но память ненадежна. Раньше, когда отношения с братьями сохранялись, они любили предаваться воспоминаниям и удивлялись, что общие истории помнят по-разному. Как тот случай с горящей баней. Сурен ясно помнит, как они смотрели на пожар, сидя на заборе. По воспоминаниям Андрея, они туда прибежали с ведрами, но взрослые их не пустили. Сурен и Жорка ведер не помнят. При этом Жорка говорит, что в тот вечер он ногу гвоздем проколол, чего не помнят ни Сурен, ни Андрей.
Или как химик, когда у него сдавали нервы, кидался мелком. «Эписофчок!» – кричали они и падали под парты. И ржали как кони.
Или та драка в лесу, когда на Сурена с Андреем напали выпившие дембеля. Драка вспыхнула вдруг, и поначалу все шло не в пользу братьев. Как вдруг из ниоткуда появился Жорка и с ходу полез в самую гущу. Втроем они быстро переломили ситуацию. Крови с обеих сторон было много, но победа осталась за ними. Эта история у них любимая, все знакомые слышали ее много раз. Только деталей там столько, что со стороны и не разберешь, где правда, где ложь, кто первый ударил, кто второй, кому нос разбили, кому майку порвали… Но шишки на скулах, к которым он прикладывал холодные камни, Сурен помнит хорошо.
На улице раздается четыре равномерных стука. Или в доме? Прислушивается. Жорка? Подходит к окну. Стук был такой, как будто гвоздь в доску забивали. За окном только и виден что соседский двор, но там ни души. Проходит в коридор. Тишина мертвая. Замечает под потолком паутину. В одном месте отклеились обои. Видит свое отражение в зеркале, обрезанное по колено. В руке держит кружку с чаем.
Проходит в зал. Навстречу опять бросается окно, к которому жмется двор. Во дворе все так же пусто, если не считать кота.
Так и представляет, как Жорка по ту сторону сидит на стульчике, ухом к стене: пеленгует. Молотком в стену постучал и в засаду. Провокатор хренов.
А если не Жорка?
«Значит, Жорка думает, что провокатор – это я», – думает Сурен.
В любом случае прямо сейчас он там. Телевизор выключил. Затих. Слушает. Ненавидит. Копит желчь.
Сурен присаживается на диван. Отпивает из кружки. Странное это желание – в своем доме скрывать свое присутствие от соседа – от брата – за стеной. Тишина звенящая.
Оглядывается. Когда-то всерьез рассчитывал встретить в этой комнате старость. В родительском доме, на родительской половине. Эту часть дома такой запланировал и построил дед. Комнаты маленькие, тут особо не разгуляться. Телевизор Сурен планировал повесить на эту стену. Напротив поставить два кресла. Между ними столик с шахматами. Хотел, чтобы комната использовалась как гостиная, то есть никаких спальных мест.
Отпивает из кружки. Тепло приятно разливается по груди. Мало кто пьет такую горячую воду. Обычно разбавляют. У него это от отца. Тот пил крутой кипяток, громко хлюпал, протяжно вздыхал. Пил из граненого стакана. Двумя пальцами брал его за верхний ободок. Сунь палец – ошпаришь, а нёбо терпит.
Смотрит на часы: пора собираться. В кружке остается меньше половины.
Делает глоток. Думает, что нужно помыть посуду.
Делает еще глоток. Проверяет рану на руке. Кровавый полумесяц. Дотрагивается ею до кружки. Уже не больно. Даже не щиплет.
Допивает в два глотка.
Возвращается на кухню и моет посуду.
Напоследок заглядывает в ванную. Котел стрекочет сверчком в глубине себя. Выключает его и снова включает. Голубой язычок пламени внезапно рождается из искры и замирает как оловянный солдатик. Сурен дует на него несколько раз, чтобы сбить спесь с малахольного, а тот хорохорится, но не уступает.
Удовлетворившись, Сурен гасит его принудительно.
Оказавшись на улице, он вдруг думает, не заглянуть ли на задний двор. Он раньше всегда туда выходил, когда приезжал в дом, хотя бы на одну минутку. Делать ничего не делал, но мельком оглядывал, убеждался, что все в порядке, смотрел, что там с Жоркиными грядками, которые тот упорно возделывал на земле Сурена.
Но только он подумал про задний двор, как внутренний голос стал его от этого отговаривать: уж больно высока была вероятность столкнуться с братом. Больше всего сейчас ему хотелось исчезнуть из этого города. Но нет! Не желая идти на уступки ни себе, ни Жорке, проглотив трусливую слюну и практически ступая себе на горло, он идет смотреть двор.
Что тут смотреть? Все как прежде. Вот куча сухой травы, не сожженная осенью и теперь гниющая, как компостная помойка. Здесь под ногами – земля совсем не ухоженная, туда дальше – Жоркины грядки. Деревянные сараи, с каждым годом тяжелеющие под гнетом времени и копящегося на их крышах барахла. В том сарае, под остатками ульев, должны быть Славкины инструменты. Оттуда – от торчащей из-под хлама железной спинки кровати – до угла дома должен быть забор между участками Сурена и Жорки. Эта вишня останется у меня, та – у него. Два окна, желтая крашеная стена. Приставная лестница, не достающая до крыши. Слава богу, не пришлось лезть наверх…
Посмотрел? Посмотрел. И слава богу.
На часах двадцать минут второго. Пора.
Идет обратно вдоль стены, к забору с гвоздем, мимо окна с занавеской. Снова хочется поторопиться, чтобы как можно меньше, чтобы незаметно, чтобы случайно не… Умеряет шаг. Чувства чувствами, но гордость и яйца, будь добр, продемонстрируй. Достань и предъяви, как Маяковский, из широких штанин. Тем более под «его» окнами. Чтобы он видел. Чтобы хорошо разглядел. Чтобы знал, что все не так просто, как могло показаться. Ори не ори, плюйся не плюйся – я здесь, и это мой дом. Захочу – к чертям все продам, и будешь налаживать быт с новыми соседями. Как миленький протянешь заборчик. Будешь горевать по вишенке, по грядочкам, по потерянному семейному гнездышку…
Но Жорки может и не быть за занавеской. Он может сидеть на лавочке за своим забором. Курить и прислушиваться. И чтобы ему меньше слышалось, Сурен старается идти по гальке как можно тише, при этом сохраняя беззаботный вид на случай тайного дозора.
Вытаскивает гвоздь, открывает ворота, выходит на улицу, закрывает за собой, придерживая, чтобы не хлопнула.
Машина ожидает на месте. Новая. Кричит блеском поверхностей. Такой хочется гордиться и хвастаться, как женой-красавицей или сыном-отличником. Особенно перед злопыхателем и подлецом. Рассмотри как следует, засранец.
Сурен не спеша обходит машину, едва не присвистывая. Опускает руку в карман, зачерпывает со дна горсть ключного месива. Глаза так и просятся – туда, на крыльцо, на окна… Но нет. Он открывает дверь и садится в кресло.
Звенит СМС. Стас? Сурен тянется за телефоном, и то ли случайно, то ли нет взгляд широкой полосой скользит по дому от угла до угла, от кухни до спальни, от окна с открытой форточкой и светлыми занавесками, не сведенными по центру, до окна с цветком на подоконнике и новогодней звездой на стекле, от своих ворот до дальних соседских деревьев – просканировал все до сантиметра, как сканер с листа. И теперь, пока рассеянный палец пытается разблокировать телефон, анализирует увиденное.
Следов слежки не заметил. Может, хорошо прячется. Но тишина слишком подозрительная. Так не бывает. Неслучайная случайность. Тем более тот стук. Четыре удара и тишина. Не бывает так. Не бы-ва-ет.
СМС от оператора: сообщает, что нужно пополнить баланс.
Жорке, если он действительно стоит сейчас за занавеской любого из своих окон, легко разглядеть Сурена. Сурен это учитывает. Он продолжает играть роль для своего единственного воображаемого зрителя. Локти держит на руле, телефон на виду, чтобы «тому» было понятна причина задержки. После прочтения СМС убирает телефон в карман, смотрит куда-то вперед, вверх, влево – куда угодно, но только не вправо. Заводит двигатель, выжимает сцепление, трогается и медленно уезжает вниз по улице.
И чем дальше отъезжает, тем дышать становится легче. Прямо груз падает с плеч, хотя зажим в теле еще сохраняется. Он разминает плечи и шею, широко открывает рот, чтобы «раскрыть» желваки. Смотрит по сторонам. Замигали частоколы. Длинной лентой потянулись вспять прочие декорации.
Каждая мысль – расстройство. Каждый приезд – стресс. Каждый контакт – конфликт. Как ни старается, Сурен слишком близко к сердцу все это принимает. Порой кажется, что эти ссоры угнетают его больше, чем их. Жорка дурак: шумит, кричит, кидается, но он по-другому и не умеет, это его нормальное психическое состояние, поэтому, наверно, он даже дополнительный стресс не испытывает. Он как пес на привязи – на всех кидается, никого не кусает, но таким макаром может дотянуть до глубокой старости.
Андрей же… Тот другой. Тот смог в жизни добиться чуть большего, поэтому был только рад братьев-неудачников держать на расстоянии. Как только дела пошли в гору, так и скрысился. Закрылся у себя там, забаррикадировался, свет потушил. И ладно бы с Жоркой поругался. Там-то и причина была. Не был Сурен свидетелем, слышал в пересказе, но представить может, как Жорка огрызался: «В долг брала жена, с нее и спрашивай, зачем ко мне пришел?» И ведь правда она брала, а не он. А какой спрос с жены брата? Да и знал Андрей, что с них взять нечего, поэтому и не настаивал. Упустил свое наследство, так и не пощупав.