Альбертыч тихо смеется. Завилял взглядом как хвостом. Качнулся с носка на пятку.
– Организуешь? – без ножа режет Альбертыч.
Сурен хрюкает, приглаживает усы. Говорит, что пошутил. Через паузу добавляет, что если тому нужен будет оруженосец (слово-то какое вспомнил!), то может на него рассчитывать.
Альбертыч улыбается тонкими губами, дырявым ртом, кивает добродушно, моргает тяжелыми глазами и не отвечает.
– Ну, ладно, увидимся, – говорит Сурен.
– Ага, давай, – отвечает Альбертыч.
Жмут руки, что тоже странно – здороваться уже здоровались, а прощаться еще не прощаются. Сурен уходит. Получилось как получилось.
Осознание глупости допущения, что с этим немногословным татарином можно было пойти на охоту, оставляет горькое послевкусие, которое так и хочется сплюнуть. Что Сурен и делает, отойдя на приличное расстояние. В голове даже начинает зреть план не рассказывать жене про этот разговор вовсе и не оправдываться за утреннюю слабость, ибо какого черта… Но мысль обрывается, потому что его встречает Семен – руки в брюки (под края дубленки), в зубах спичка, самодовольный позер.
– Ну, что там? – спрашивает он, очевидно, про котел.
Сурен не успевает отойти от разговора с Альбертычем и поэтому с ходу не может вспомнить заготовленную шутку, но помнит, что она предназначалась для более широкой аудитории. Говорит, что починил. Обнимает одной рукой Семена, и они вклиниваются в толпу таксистов.
– Так что там – тяги не было? – не унимается Семен.
– Как оно, Сурен? – перекрикивает возбужденного Женьку Игорек.
Народ скучал, все поворачиваются к нему.
– Все нормально, все починил. Там же этот… Как его? – поймал внимание. – Короче, как Олежка научил, я жиклер потеребонькал, он и дал искру.
Ну-у-у… Переоценил шутку. Не попал в настроение. Все только понимающе закивали.
Сурен рассказывает о своих манипуляциях с котлом. Лишь на пару секунд отвлекается, чтобы вернуть деньги Бабушу («Артемка, спасибо, товарищ»). Таксисты народ рукастый, до технических разговоров охочий. Они с интересом слушают инструкцию по прочистке жиклера, хотя большинству из них эта информация никогда в жизни не пригодится.
Первым отвлекается Цой – отходит высморкаться, вытирает руку о штанину.
Начинается сессия вопросов и ответов, которая перетекает в монолог Семена. Он невпопад рассказывает про знакомого цыгана, который на заработке от ремонта котлов за пять лет построил двухэтажный дом. Таксисты не верят. Сыплются контраргументы, которые однозначно лишают незнакомого цыгана славы честного ремесленника.
Рябой рассказывает историю про подругу жены, живущую рядом с Курортным парком в Ессентуках. Якобы на продаже мороженого из холодильника за летний сезон она «поднимает» миллион рублей. Тоже сомнительное заявление, хотя Рябой готов спорить.
Вперед вырывается Женька. Он без куртки – потеплело. У него есть история про этот парк. «Охренительная история». Он просит всех его послушать, но говорить получается не сразу, смех так и рвется из него наружу. Он запинается. Рассказывает, как поехал в этот парк с женой выгуливать родную сестру с севера. В какой-то момент устал и сел на лавочку, а жена с сестрой пошли дальше «круги наматывать». Был август, было жарко. Купил мороженое, вернулся на лавочку. И вдруг захотелось пустить газу. Оглянулся. Вроде никого. «Дал кислого втихаря». Как вдруг две дамочки сворачивают с тропинки и прямо по газону идут к нему.
– Отвернулся от них, а сам вижу боковым зрением – идут. Японский городовой! Ноги растопырил, харкнул под себя, мол, я дебил, идите на хер. А им пофиг: «Добрый день, не занято?» Я отвернулся. Думаю, хана. Они сели. Секунда, вторая, третья. Вдруг подрываются и убегают в кипише. Это был финиш лихача. Обосрался на ровном месте. Они ржут, оглядываются. Я им помахал мороженкой. Джони Бон Джови, ептить.
Кульминационная сцена далась Женьке не сразу. Его душил и смех, и кашель, который он отхаркивал через вздох. Мужики орут и плачут от восторга. И не столько история хороша, сколько Женька заразителен со своей красной мордой, железным ртом и слезящимися глазами.
У дверей начинается волнение. Длинный хвост встречающих поджимается. Таксисты, продолжая обсуждать Женькин рассказ («Дал кислого!»), занимают свои позиции. С ними и Альбертыч, все такой же одинокий. Сурен украдкой глядит на его синие щеки, обтягивающие скулы.
Через толпу к дверям пробирается Вася – успел вернуться после рейса.
– Куда гонял? – спрашивает Сурен.
– В Горячку, – отвечает Вася, имея в виду Горячеводск.
– Телефон стрельнул? – шутит Семен. Точно-точно, он ведь увез шикарную брюнетку в шубе.
– Не в моем вкусе, – подмигивает Вася.
Смеются.
Вася уходит на свою позицию, ближе к дверям.
– Но парень вроде неплохой. – Семен кивает Сурену на удаляющегося Васю.
Сурен пожимает плечами, закатывает глаза, мол, что поделать?
Все внимание на двери. Даже само здание аэропорта притихло и приготовилось. Таксисты осторожно, как в окопе перед боем, продолжают перебрасываться репликами. Сурен замечает на спине дубленки Семена след от ожога, вроде того, что может оставить пепел от сигареты. Говорит ему об этом. Тот крутит шею, тянет воротник – никак. Снимает дубленку. И тут двери открываются…
Пошли первые пассажиры – без багажа, налегке. Заголосили таксисты:
– Пятигорск! Куда едем? Ессентуки! Кисловодск! Такси! Нальчик!
– Черкесск, Домбай, – выкрикивает Сурен.
– Брат, куда надо? Поехали, – в глаза проходящим заглядывает Семен, продолжая держать в руках дубленку.
Первых пассажиров чаще всего встречают: родственники, друзья, водители.
Удача улыбается Женьке. Верный своей тактике, он цепляется к молодому парню, ловит его темп шага и задает вопросы, как будто дело решенное. Парнишка тут и сдается, хотя только что прошел мимо десятка таких же таксистов. Женька машет всем на прощание и уводит его за собой.
Ревниво смотрит Сурен на Женьку. Поймал медведь свою рыбку. В этом деле может помочь только смирение и прилежание. Бывают черные полосы, но они заканчиваются. Своего клиента нужно дождаться.
Больше обычного сегодня суетится Сухраб. Прям цепляется к выходящим, встает у них на пути, они об него спотыкаются, обходят. Вообще, таксисты не любят тех, кто откровенно тянет одеяло на себя. Тут есть свои правила, свой неписаный кодекс. Но Сухраб не новичок вроде бы. Сурен думает, что, наверно, ему очень нужны деньги.
Из дверей выходят два парня: волосы окрашены, на лицах татуировки, цветастая одежда. Парни крепкие и плечистые. Их тут же осыпают предложениями, но они отмахиваются и продираются вперед. Сухраб тоже за них цепляется. А они идут все дальше – и все ближе к Сурену. «Черкесск, Домбай», – выкрикивает он, но не вызывает у них интереса. А Сухраб все по пятам, все пытается поймать их на крючок, а сам внимательно разглядывает их со стороны. И только когда они поравнялись с Суреном, он понимает, что вызвало заинтересованность Сухраба – в мочки их ушей вставлены кольца диаметром с чайное блюдце. Африканские размеры! Сурен слышит, как Сухраб спрашивает, не сатанисты ли они. На что один из них огрызается, чтобы он отвалил.
Сухраб отстает. Смеется, оглядывается, кивает им в спину.
– Шайтаны, клянусь, я их нюх топтал, – говорит Сухраб, крутя муху по часовой и против часовой.
– Дурачье!
– Но ребята крепкие.
Первая волна пассажиров заканчивается. Сухраб останавливается рядом с Суреном и Семеном.
– Уши видели? Там кожа вокруг кольца тонкая, как провод от телефона.
– Они как насекомые, знаешь, такие уродливые, чтобы их другие боялись, – смеется Сурен.
– Можно ведь порвать ухо, если зацепишься, – брезгливо морщится Семен.
– Конечно! Если порвешь, две сопли будут висеть. Их ведь даже не зашьешь. Там лишнее нужно будет отрезать, а из остатков мочку собирать.
– Я так скажу. – Семен сплевывает под ноги. – Ребята крепкие, но к боевым искусствам отношения не имеют. С такими ушами нельзя. Меня сейчас «раз на раз» с любым из них поставь, я вырублю каждого. Сурен правильно говорит, они как страшные насекомые – страшные, но безобидные.
Обсуждают и поглядывают на двери. Сухраб говорит, что делать такое со своим телом запрещено в исламе. Семен добавляет, что с такими ушами нельзя не только драться, но даже бегать. Сурен вспоминает про африканские племена, которые растягивают тарелкой губу. Двери вновь открываются, и сафари таксистов продолжается.
Это вторая волна пассажиров. Эти уже с чемоданами, им без машины нельзя. Если их не встречают и они не заказали такси в терминале, то теперь уехать можно только с неофициалами. Ну, или на автобусе, что неудобно.
Опять движение толпы и крики («Пятигорск! Нальчик! Черкесск! Ессентуки!»). Застучали по плитке колесики чемоданов. «Наташа!» – кричат из-за спины Сурена женщине. В толпе появляется Бабуш. «Поехали», – каждому встречному говорит Альбертыч. Семен возвращает дубленку на плечи. «На Черкесск, на Домбай», – повторяет громко и упрямо Сурен. Он всматривается в лица идущих, но не находит ответного взгляда.
Одни пассажиры продираются сквозь таксистское воронье с улыбкой. Другие оглядывают горизонт, безуспешно стараясь увидеть долгожданные горы. Третьи вытягивают шеи в поисках встречающих. Четвертые, не скрывая недовольства, стремятся как можно скорей проскочить эти жернова. И только пятые – или шестые, или седьмые – заговаривают с таксистами. Как голуби на хлеб, бросаются на них таксисты и тут же отступают, когда слышат не свое направление.
У «дверей прилета» есть физическая особенность: они тихо открываются и громко захлопываются. По этому звуку, если отвернуться, можно различать динамику движения выходящих пассажиров. Сейчас хлопанье прекратилось, потому что люди пошли сплошным потоком.
Чемоданы, разные по весу, размеру и диаметру колес и катящиеся с разной скоростью, сейчас до краев наполнили пространство динамичным резонансным звуком. Ни шум заходящего на посадку самолета, ни звуки и объявления из мегафонов терминала не вызывают в таксистах столько волнения, напряжения и азарта, сколько этот рваный шум десятков чемоданных колес под выкрики: «Такси!», «Пятигорск!», «Кисловодск!»…