– Гваделупе-Вьехо – трущобы, – машинально повторил Хуан Диего.
– У вас усталый голос. Мы это обсудим позже, – резко сказал Кларк.
– Guadalupe, sí… – начал было Хуан Диего.
Дверь в ванную была открыта; он увидел Мириам в спальне – на ней было только полотенце, и она задергивала шторы.
– Значит, «да» по поводу Гваделупе-Вьехо – хотите туда? – спрашивал Кларк Френч.
– Да, Кларк, – ответил Хуан Диего.
Район Гваделупе-Вьехо не походил на трущобы – для ребенка свалки Гваделупе-Вьехо больше походил на конечный пункт. Хуану Диего казалось, что на Филиппины его привело скорее само наличие национального святилища Богоматери Гваделупской в Маниле, чем сентиментальное обещание, данное доброму гринго. Именно район Гваделупе-Вьехо, а не Манильское американское кладбище и Мемориал, казался тем местом, где загнется – если прибегнуть к бесцеремонному словарю Дороти – читатель свалки из Оахаки. И если это правда, что он помечен печатью судьбы, разве не Гваделупе-Вьехо предначертан для Хуана Диего Герреро?
– Ты дрожишь, дорогой, тебе холодно? – спросила Мириам, когда он вошел в спальню.
– Нет, я только что говорил с Кларком Френчем, – ответил Хуан Диего. – Мы с Кларком проводим на сцене мероприятие – я буду давать ему интервью. Я слышал, будешь ты с Дороти.
– Мы нечасто бываем на литературных мероприятиях, – улыбнулась Мириам. Она расстелила полотенце на ковре себе под ноги, со своей стороны кровати. Она уже была под одеялом. – Я вынула твои таблетки, – сказала она как ни в чем не бывало. – Я не поняла, что тебе нужно на ночь – лопресор или виагра, – в своей небрежной манере бросила Мириам.
Хуан Диего отдавал себе отчет, что он чередует свои ночные состояния: он выбирал ночи, когда хотел почувствовать адреналин; он смирялся с другими ночами, когда знал, что будет чувствовать себя неполноценным. Он понимал, что опасно пропускать прием дозы бета-блокаторов – в частности, чтобы разблокировать адреналиновые рецепторы в организме, позволить себе выброс адреналина. Но Хуан Диего не помнил, когда для него стало привычным принимать на ночь «лопресор или виагру», как выразилась Мириам, – видимо, полагал он, довольно давно.
Хуана Диего поражало, насколько схожи Мириам и Дороти; и это не касалось ни их внешнего вида, ни сексуальных привычек. Сходство этих двух женщинах было в том, как они манипулировали им, – не говоря уже о том, что, когда он находился с одной из них, то чуть ли не забывал о другой. (Однако, даже забывая об одной, был одержим ими обеими!)
Хуан Диего подумал, что есть слово, обозначающее то, как он вел себя не только с этими женщинами, но и при приеме бета-блокаторов. Он вел себя по-детски, размышлял Хуан Диего, почти так же, как они с Лупе вели себя с Девами, сначала предпочитая Деву Гваделупскую Марии-монстру, пока Гваделупская Дева не разочаровала их. И тогда Дева Мария действительно что-то сделала – достаточно убедительное, чтобы привлечь внимание детей свалки: не только трюком «нос за нос», но и своими недвусмысленными слезами.
«Аскотт» не имел ничего общего с «Эль-Эскондрихо» – никаких призраков, если только призраком не была Мириам, и сколько угодно розеток, куда Хуан Диего мог подключить для зарядки свой сотовый телефон. Тем не менее он выбрал розетку в ванной возле раковины, потому что ванная была приватным пространством. Хуан Диего надеялся, что Мириам – призрак она или нет – заснет раньше, чем он выйдет из ванной.
«Хватит секса, Дороти», – вспомнил он эту часто повторяемую фразу Мириам, а затем – ее недавнюю: «Секс – это не так важно, как ты думаешь».
Завтра воскресенье. Хуан Диего должен был вылететь домой, в Соединенные Штаты, в среду. Хуан Диего подумал, что с него хватит не только секса, но и этих двух загадочных женщин, кем бы они ни были. Хуан Диего подумал, что один из способов избавиться от одержимости ими – это перестать заниматься с ними сексом. Пользуясь резаком, он разделил одну из продолговатых таблеток лопресора пополам; он принял предписанную ему дозу бета-блокатора плюс эту дополнительную половинку.
Бьенвенидо сказал, что в воскресенье «лучше залечь на дно»; Хуан Диего заляжет на дно, это точно, – будучи в заторможенном состоянии, он пропустит бо́льшую часть воскресенья. И дело было не в толпе и не в религиозном безумии процессии в честь Черного Назарянина, которую Хуан Диего намеренно пропустил. Ему хотелось, чтобы Мириам и Дороти просто исчезли; он чувствовал себя заторможенным, как обычно, чего ему и хотелось.
Хуан Диего пытался снова стать нормальным, не говоря уже о том, что он старался, хотя и запоздало, следовать предписаниям врача. (Как часто, если не всегда, его лечащий врач Розмари Штайн занимала его мысли!)
«Дорогая доктор Розмари», – начал он свое сообщение, снова сидя со своим малопонятным мобильником на унитазе в ванной. Хуан Диего хотел сказать ей, что он позволил себе некоторые вольности с приемом лопресора; он хотел объяснить свои необычные обстоятельства, связанные с двумя интересными (или, по крайней мере, заинтересованными в нем) женщинами. Однако Хуану Диего хотелось заверить Розмари, что он не одинок и не жалок; он также хотел пообещать ей, что перестанет валять дурака с назначенной ему дозой бета-блокаторов. Впрочем, ему показалось, что прошло несколько часов, прежде чем он набрал «Дорогая доктор Розмари» – дурацкий сотовый телефон был оскорблением для любого писателя! Хуан Диего никак не мог вспомнить, какую дурацкую клавишу надо нажать, чтобы буква получилась заглавной.
И тут Хуану Диего пришло в голову более простое решение: он может послать Розмари его фотографию с Мириам и Дороти на станции «Коулун»; таким образом его сообщение будет и короче, и смешнее. «Я встретил этих двух женщин, которые заставили меня химичить с приемом лопресора. Не бойтесь! Я вернулся на правильный путь и снова воздерживаюсь. С любовью…»
Разве это не самый короткий способ признаться доктору Розмари? И в интонации никакой жалости к себе – ни намека на тоску или упущенную возможность той ночью в машине на Дьюбук-стрит, когда Розмари схватила в руки лицо Хуана Диего и сказала: «Я бы попросила вас жениться на мне».
За рулем сидел бедняга Пит. Бедная Розмари попыталась уточнить свои слова. «Я просто имела в виду, что могла бы это предложить» – вот как Розмари выразилась. И не глядя на нее, Хуан Диего понял, что она плачет.
Что ж, Хуану Диего и его дорогому доктору Розмари лучше не вспоминать ту ночь в машине на Дьюбук-стрит. И как ему послать ей фотографию, сделанную на станции «Коулун»? Хуан Диего не знал, как найти фотографию на своем дурацком мобильном телефоне, не говоря уже о том, чтобы прикрепить ее к тексту. На приводящей его в бешенство клавиатуре маленького телефона не было даже клавиши «очистить». Нужная для «clear» клавиша была помечена «CLR», – по мнению Хуана Диего, на ней хватало места еще для двух букв. Он сердито очистил свое сообщение Розмари, по одной букве за раз.
Кларк Френч знает, как найти фотографию, сделанную молодым китайцем на станции «Коулун»; он может показать Хуану Диего, как отправить фотографию с текстовым сообщением доктору Розмари. Кларк знает все, кроме того что делать с бедняжкой Лесли, думал Хуан Диего, ковыляя к кровати.
Не было ни лая собак, ни кукареканья петухов, но – в отличие от той ночи в канун Нового года в «Энкантадоре» – на сей раз Хуан Диего не слышал дыхания Мириам.
Мириам спала на левом боку, повернувшись к нему спиной. Хуан Диего подумал, что мог бы лечь на левый бок и обнять ее; ему хотелось положить руку ей на сердце, а не на грудь. Он хотел проверить, бьется ли ее сердце.
Доктор Розмари Штайн могла бы сказать ему, что в других местах пульс ощущается лучше. Естественно, Хуан Диего ощутил Мириам – ее груди! – но он не ощущал ее сердцебиения.
Пока он ощупывал Мириам, его ступни коснулись ее ступней; если Мириам живое существо, а не фантом, она наверняка почувствует его прикосновение. Тем не менее Хуан Диего храбро пытался доказать свое знакомство с миром духов.
Мальчик, родившийся в Герреро, был знаком с духами; Оахака была городом, полным Святых Дев. Даже то место, где продавали Святых Дев для рождественских празднеств, – магазин на Индепенденсиа, – даже любая из тех секс-кукол, копий знаменитых Дев города, – были немножко святыми. А Хуан Диего был ребенком из «Дома потерянных детей»; несомненно, монахини и два старых священника в храме Общества Иисуса открыли читателю свалки мир духов. Даже хозяин свалки был верующим; Ривера почитал Марию. Хуан Диего не боялся ни Мириам, ни Дороти – кем бы они ни были. Как сказал el jefe: «Мы не нуждаемся в объяснении, что такое чудо, а что не чудо – мы его видели».
Не имело значения, кем или чем была Мириам. Если Мириам и Дороти были личными ангелами смерти Хуана Диего, его это не впечатляло. Они не будут его первым или единственным чудом. Как сказала ему Лупе: «Мы чудотворны». Вот во что верил Хуан Диего или во что он пытался верить, во что искренне хотел верить, продолжая прикасаться к Мириам.
Тем не менее внезапный, резкий вдох Мириам испугал его.
– Полагаю, эта ночь – с лопресором, – произнесла она своим низким, хрипловатым голосом.
Он попытался ответить ей небрежно:
– Откуда ты знаешь?
– Твои руки и ноги, дорогой, – сказала Мириам. – Твои конечности уже холодеют.
Это правда, что бета-блокаторы снижают кровообращение в конечностях.
Хуан Диего проснулся только в полдень в воскресенье, и у него замерзли руки и ноги. Он не удивился, что Мириам ушла и не оставила ему записки.
Женщины знают, когда мужчины не желают их: призраки и ведьмы, божества и демоны, ангелы смерти – даже девственницы, даже обычные женщины. Они всегда это знают – они могут сказать, когда вы перестали желать их.
Хуан Диего чувствовал себя таким заторможенным; позже он не вспомнит, как миновали это воскресенье и воскресная ночь. Даже дополнительной половинки таблетки лопресора оказалось слишком много. В воскресенье вечером он выбросил неиспользованную половину таблетки в унитаз, он принял только предписанную дозу своего лопресора. Хуан Диего проспит до полудня понедельника. Если и были какие-то новости за выходные, он их пропустил.