В одной из многочисленных ночных бесед с сеньором Эдуардо брат Пепе так выразился на эту тему: «Боже милостивый, ведь должен же быть какой-то компромисс, чтобы можно было не жертвовать своей жизнью и все же уберечь на одну ночь от греха одну проститутку!» Но они не решат этот вопрос; Эдвард Боншоу никогда не будет искать этот компромисс.
Они, все они, будут жить вместе не так долго, чтобы выяснить, что могло бы произойти. Именно Варгас первым произнес слово «цирк»; немеркнущая идея цирка исходила от него.
Вините в этом атеиста. Считайте мирского гуманиста (вечного врага католицизма) ответственным за то, что произошло дальше. Возможно, не так уж плохо было оказаться не совсем круглыми сиротами, то бишь сиротами с необычными привилегиями в «Потерянных детях». Все могло бы обернуться хорошо.
Но Варгас заронил в детские души мысль о цирке. Дети обычно любят цирк или думают, что любят его.
11Спонтанное кровотечение
Когда niños свалки освободили лачугу в Герреро, перебравшись в «Дом потерянных детей», они взяли с собой почти столько же водяных пистолетов, сколько и собственной одежды. Конечно, монахини намеревались конфисковать водяные пистолеты, но Лупе дала им возможность найти только неисправные. Монахини так никогда и не узнали, для чего нужны водяные пистолеты.
Хуан Диего и Лупе практиковались на Ривере; они считали, что если хозяин свалки поведется на их трюк со стигматами, то можно будет обмануть кого угодно. Им недолго удавалось его дурачить. Ривера смог отличить настоящую кровь от поддельной, к тому же это он покупал свеклу, о чем его всегда просила Лупе.
Дети свалки наполняли водяной пистолет смесью воды и свекольного сока. Хуан Диего любил добавлять в смесь немного собственной слюны, говоря, что его слюна придает свекольному соку «более кровяную консистенцию».
– Объясни слово «консистенция», – просила Лупе.
Трюк заключался в том, что Хуан Диего прятал заряженный водяной пистолет под поясом штанов или под рубашкой навыпуск. Самой безопасной мишенью был чей-нибудь ботинок; жертва, обнаружив капли поддельной крови на своей обуви, принимала ее за настоящую. С сандалиями было еще хуже – вы вдруг начинали ощущать какую-то липкую гадость между пальцами босых ног.
На женщин Хуан Диего предпочитал брызгать сзади, целясь в их голые икры. Прежде чем женщина оборачивалась, мальчик успевал спрятать водяной пистолет. В этот момент Лупе и начинала что-то лопотать. Она указывала сначала на область спонтанного кровотечения, затем на небо; если кровь была послана небесами, то, несомненно, источником ее была вечная Обитель Бога (и благословенных почивших).
– Она говорит, что кровь – это чудо, – переводил Хуан Диего слова своей сестры.
Иногда Лупе выражалась двусмысленно и непонятно.
– Нет, извините, – это либо чудо, либо обычное кровотечение, – переводил Хуан Диего.
Прежде чем жертва успевала отреагировать, Лупе уже наклонялась, держа тряпку в маленькой руке, и вытирала с обуви (или с голой икры женщины) кровь, будь та чудом или нет. Если в благодарность за эту услугу тут же предлагались деньги, дети свалки были готовы пойти на попятную; они всегда отказывались принимать плату за то, что указали на чудо, или за то, что вытерли святую (или несвятую) кровь. Ну, по крайней мере, они поначалу отказывались от денег; дети свалки не были нищими.
После несчастного случая из-за грузовика Риверы Хуан Диего обнаружил, что инвалидное кресло ему выгодно; обычно это он протягивал ладонь и с видимой неохотой принимал подаяние, а инвалидное кресло давало ему больше возможностей для сокрытия водяного пистолета. С костылями было проблематичней: чтобы протянуть руку, приходилось от одного из них освобождаться. Когда Хуан Диего был на костылях, то обычно Лупе как бы нехотя брала деньги – и, конечно, не той рукой, которой вытирала кровь.
На той стадии восстановления хромающего Хуана Диего, когда приходилось передвигаться скачками – период такой хромоты затянется, и его придется перетерпеть, – у niños свалки было больше вариантов для разных проделок. Как правило, Лупе (на свой лад, как бы против желания) соглашалась на вознаграждение, на котором настаивали мужчины. А женщины, ставшие жертвами трюка со стигматами, испытывали явно бо́льшую симпатию к искалеченному мальчику, чем к насупленной девочке, – такое впечатление производил на них хромоножка Хуан Диего. А может, женщины просто чувствовали, что Лупе читает их мысли?
Дети свалки приберегали слово «стигматы» в его истинном значении для тех случаев, когда игра стоила свеч, – то есть когда Хуан Диего ухитрялся попасть струей прямо в руку потенциального клиента; это всегда был выстрел сзади. Если люди стоя или на ходу упирают руки в бока, их ладони обращены назад.
Когда на вашей ладони вдруг появляется несколько капель свекольно-красной крови, а у ваших ног встает на колени девочка, размазывающая эту кровь по своему восторженному личику, – ну, тут вы более, чем обычно, уязвимы для религиозных верований. И в этот момент мальчик-калека начинал выкрикивать слово «стигматы». Среди туристов в Сокало Хуан Диего прибегал к двуязычию – выкрикивая и «стигматы», и «estigmas».
Единственный раз дети свалки одурачили Риверу, когда выстрелили ему в ботинок. Хозяин свалки взглянул на небо, но не потому, что искал там признаки небесного промысла.
– Возможно, птица поранилась, – сказал Ривера; и детям ничего не перепало от el jefe.
В другой раз прямое попадание в руку Риверы не сработало. Пока Лупе восторженно размазывала по лицу кровь с ладони el jefe, Ривера невозмутимо убрал руку. А пока Хуан Диего выкрикивал слово «estigmas», хозяин свалки лизнул «кровь» с ладони.
– Los betabeles, – сказал, улыбаясь Лупе, el jefe. – Свекла.
Самолет приземлился на Филиппинах. Хуан Диего завернул остаток кекса, полагающегося к зеленому чаю, в бумажную салфетку и положил в карман пальто. Пассажиры стоя собирали свои вещи – что для немолодого инвалида сделать было затруднительно. Но мысли Хуана Диего были далеко; в мыслях он и Лупе были разве что подростками. Они слонялись по Сокало, в самом сердце Оахаки, в поисках незадачливых туристов и злосчастных местных жителей, которые, казалось, были готовы поверить, что иллюзорный Бог отметил их с незримых высот спонтанным кровотечением.
Как всегда и везде, даже в Маниле, именно женщина проявила сочувствие к немолодому инвалиду.
– Могу я вам чем-нибудь помочь? – спросила молодая мать.
Она путешествовала со своими маленькими детьми, девочкой постарше и мальчиком помладше. У нее у самой руки были заняты, но так уж воздействовала на окружающих (особенно на женщин) хромота Хуана Диего.
– Нет-нет, я справлюсь. Но спасибо вам! – тут же ответил Хуан Диего.
Молодая мать улыбнулась, – похоже, ей и правда стало легче на душе. Ее дети продолжали смотреть на неестественно вывернутую правую ступню Хуана Диего, указывающую, словно стрелка на циферблате, на два часа дня или ночи; детей всегда завораживала его ступня.
В Оахаке на площади Сокало, вспоминал Хуан Диего, закрытой для транспорта, но переполненной нищими и уличными торговцами, niños свалки научились быть осторожными. Нищие враждебно относились к тем, кто вторгался на их территорию, а один из торговцев, продающий воздушные шары, раскусил их трюк со стигматами. Дети свалки не знали, что он подглядывал за ними, но однажды этот человек подарил Лупе воздушный шарик. Уставившись на Хуана Диего, человек с воздушными шарами сказал:
– Мне нравится ее стиль, кровяной мальчик, а ты спалился. – На шее у него был темный от пота шнурок из сыромятной кожи, незамысловатое ожерелье с привязанной к шнурку вороньей лапкой, и, говоря, он трогал воронью лапку, как талисман. – Я видел настоящую кровь на Сокало – я имею в виду, что тут всякое может случиться, кровяной мальчик, – продолжал он. – Ты же не хочешь, чтобы плохие люди увидели твой обман. Плохим людям ты не нужен, но они заберут ее, – сказал он, указывая вороньей лапкой на Лупе.
– Он знает, откуда мы; он застрелил ворону на basurero, от которой осталась эта лапка, – сказала Лупе Хуану Диего. – Этот воздушный шар проколот. Из него выходит воздух, его нельзя продать. Завтра это будет не воздушный шар.
– Мне нравится ее стиль, – снова сказал Хуану Диего продавец воздушных шаров. Он посмотрел на Лупе и дал ей еще один шарик. – Никаких проколов, из этого воздух не выходит. Но кто знает, что будет завтра? Я убивал на basurero не только ворон, сестренка, – сказал продавец воздушных шаров.
Дети свалки были напуганы тем, что этот неприятный продавец понял Лупе без перевода.
– Он убивает собак, он отстреливал их на basurero – много собак! – закричала Лупе.
Она выпустила из рук оба шара. Вскоре шары поплыли высоко над Сокало, даже тот, проколотый. После этого Сокало для брата и сестры больше не будет прежней. Они будут всех опасаться.
В кафе на открытом воздухе при самом популярном у туристов отеле «Маркиз дель Валье» работал официант, знавший Хуана Диего и Лупе в лицо; он то ли сам подглядел, как они проделывали свой трюк со стигматами, то ли продавец воздушных шаров рассказал ему об этом. Официант, ухмыльнувшись, предупредил детей, что «может все рассказать» монахиням в «Niños Perdidos».
– Разве вашей парочке не в чем признаться отцу Альфонсо или отцу Октавио? – так выразился официант.
– Что значит, можете все рассказать монахиням? Что вы имеете в виду? – спросил его Хуан Диего.
– Я имею в виду фальшивую кровь – вот в чем вы должны признаться, – сказал официант.
– Так вы лишь можете все рассказать монахиням или собираетесь им все рассказать? – продолжал допытываться Хуан Диего.
– Я живу на чаевые, – был ответ официанта.
Так эти дети свалки лишились лучшего места для обстреливания туристов свекольным соком; им пришлось держаться подальше от кафе на открытом воздухе при отеле «Маркиз дель Валье», где работал предприимчивый официант, требовавший от них свою долю.