– Можно мне кое-что сказать? – вдруг спросил брат Пепе.
– Конечно, Пепе, – ответил отец Альфонсо.
– Говори, Пепе, – попросил отец Октавио.
Но Пепе спрашивал не двух старых священников; он упал на колени перед великаншей – он спрашивал ее.
– Один из нас, наш любимый Эдвард, наш дорогой Эдуардо, хочет кое о чем спросить тебя, Матерь Мария, – сказал Пепе. – Не так ли, Эдуардо? – Брат Пепе повернулся к айовцу.
Эдвард Боншоу оказался более смелым, чем до сих пор считала Флор.
– Прости, если разочаровал тебя, – обратился сеньор Эдуардо к бесстрастной с виду Марии-монстру, – но я отказываюсь от принятых на себя обетов. Я влюблен. В нее, – добавил айовец, посмотрев на Флор; его голос дрожал, когда он склонил голову к большим ногам Девы Марии. – Простите, что разочарую вас, – сказал Эдвард Боншоу, посмотрев через плечо на двух старых священников. – Пожалуйста, помогите нам – отпустите нас, – попросил сеньор Эдуардо отца Альфонсо и отца Октавио. – Я хочу взять с собой Хуана Диего – я предан этому мальчику, – сказал айовец двум старым священникам. – Я позабочусь о нем как следует, обещаю тебе, – взмолился Эдвард Боншоу, снова обратившись к гигантской Деве.
– Я люблю тебя, – сказала Флор айовцу, который начал всхлипывать, его плечи вздрагивали – он был в гавайской рубашке с попугаями в ярких пышных кронах деревьев. – Я совершала сомнительные поступки, – внезапно обратилась Флор к Деве Марии. – У меня было не так много возможностей познакомиться с теми, кого называют хорошими людьми. Пожалуйста, помогите нам, – сказала Флор, поворачиваясь к двум старым священникам.
– Я хочу другого будущего! – воскликнул Хуан Диего – обратившись поначалу к Марии-монстру, но у него не осталось пепла, чтобы насыпать у ног безмолвной великанши. Тогда он повернулся к отцу Альфонсо и отцу Октавио. – Позвольте мне уехать с ними, пожалуйста. Я попробовал здесь – дайте мне попробовать в Айове, – взмолился мальчик.
– Это позор, Эдвард… – начал было отец Альфонсо.
– Вы двое – что за идея! Чтобы вы двое воспитывали ребенка… – пробормотал отец Октавио.
– Вы не супружеская пара! – сказал сеньору Эдуардо отец Альфонсо.
– Ты даже не женщина! – сказал Флор отец Октавио.
– Только супружеская пара может… – начал отец Альфонсо.
– Этому мальчику нельзя… – возмущенно начал отец Октавио, но доктор Варгас перебил его.
– Каковы шансы этого мальчика здесь? – спросил Варгас двух старых священников. – Каковы перспективы Хуана Диего в Оахаке после того, как он оставит «Дом потерянных детей»? – повысил голос Варгас. – Я только что осматривал звезду «La Maravilla» – саму Диву! – чуть ли не кричал Варгас. – Если у Долорес не было ни единого шанса, то каковы шансы у этого ребенка свалки? Если мальчик поедет с ними, у него будет шанс! – кричал Варгас, указывая на человека-попугая и Флор.
Получалось не то тихое посыпание пеплом, которое имели в виду два старых священника. Своими криками Варгас разбудил бездомных; с задних скамей храма поднялись пьяницы и хиппи – разве что за исключением одного хиппи; он заснул под скамьей. Грязные ноги хиппи в жалких сношенных сандалиях торчали у всех на виду в центральном проходе.
– Мы не спросили вашего научного мнения, Варгас, – саркастически заметил отец Альфонсо.
– Пожалуйста, говорите тише… – попытался урезонить Варгаса отец Октавио.
– Это мне решать, как говорить! – взвизгнул Варгас. – А что, если мы с Алехандрой захотим усыновить Хуана Диего… – начал он, но отец Альфонсо его перебил.
– Вы не женаты, Варгас, – спокойно произнес отец Альфонсо.
– Это по вашим правилам! Какое отношение ваши правила имеют к тому, как люди живут на самом деле? – спросил его Варгас.
– Это наша церковь, это наши правила, Варгас, – тихо сказал отец Альфонсо.
– Мы – Церковь правил… – начал было отец Октавио. (Пепе слышал это его высказывание уже в сотый раз.)
– Мы сами устанавливаем правила, – заметил Пепе, – но разве мы не можем их нарушить? Я думал, мы верим в милосердие.
– Вы все время оказываете услуги «властям» – они должны вам услужить в ответ, не так ли? – спросил Варгас двух старых священников. – У этого мальчика не больше шансов, чем у этих двоих… – начал было Варгас, но отец Октавио внезапно решил прогнать бездомных из храма; он отвлекся.
Только отец Альфонсо слушал Варгаса, поэтому Варгас замолчал, хотя даже ему было понятно, что продолжать разговор бессмысленно. Не было никакой надежды, что удастся переубедить двух старых священников.
Хуан Диего, например, перестал их просить.
– Пожалуйста, сделай что-нибудь! – в отчаянии сказал мальчик гигантской Деве. – Ты ведь не просто кто-то, но ты ничего не делаешь! – крикнул Хуан Диего Марии-монстру. – Если ты не сможешь мне помочь… Ладно, ладно… но разве ты ничего не можешь сделать? Просто сделай хоть что-нибудь, если можешь, – сказал мальчик громоздящейся статуе, но голос его затих. Он уже не вкладывал душу в эти слова. То немногое, что было в нем от веры, исчезло.
Хуан Диего отвернулся от Марии-монстра – он не мог больше видеть ее. Флор уже стояла спиной к Деве-великанше, хотя бы потому, что не почитала Деву Марию. Даже Эдвард Боншоу отвернулся от Девы Марии, пусть рука айовца и задержалась на постаменте, как раз под большими ступнями Девы.
Бездомные побрели из храма в никуда; отец Октавио повернулся к бедолагам, собравшимся у главной достопримечательности. Отец Альфонсо и брат Пепе обменялись взглядами, но быстро отвели глаза друг от друга. На этот раз Варгас не обращал особого внимания на Деву Марию – доктор пытался достучаться до сознания двух старых священников. В своем собственном мире, каким бы он ни был, пребывала и Алехандра, незамужняя молодая женщина с молодым, независимо мыслящим доктором. (Это был какой-то другой мир, как бы вы его ни называли – если у него вообще было название.)
Никто больше ни о чем не просил Деву-великаншу, и только один из присутствующих на церемонии, тот, кто не сказал ни слова, продолжал смотреть на Деву Марию. Ривера пристально наблюдал за ней; с самого начала он стал наблюдать за ней, и только за ней.
– Посмотрите на нее, – сказал всем хозяин свалки. – Неужели вы не видите? Вы должны подойти ближе – ее лицо так далеко. Ее голова так высоко, когда смотришь отсюда.
Они все видели, куда указывает el jefe, но им пришлось подойти поближе, чтобы увидеть глаза Девы Марии. Статуя была очень высокой.
Первая слеза Марии-монстра упала на тыл кисти Эдварда Боншоу; ее слезы упали с такой высоты, что получился настоящий всплеск.
– Неужели вам не видно? – снова спросил всех хозяин свалки. – Она плачет. Видите ее глаза? Видите ее слезы?
Пепе подошел достаточно близко; он смотрел прямо вверх, на сломанный нос Девы Марии, когда гигантская, как градина, слеза шлепнулась на него, попав прямо между глаз. Еще больше слез Марии-монстра упало на поднятые ладони человека-попугая. Флор не стала протягивать руку под роняемые слезы, но стояла достаточно близко к орошаемому слезами Марии сеньору Эдуардо, чтобы ощутить брызги от них, и ей было видно заплаканное лицо кривоносой Девы.
У Варгаса и Алехандры слезы гигантской Девы вызвали интерес иного рода. Алехандра неуверенно подставила ладонь под слезу и понюхала каплю, после чего вытерла руку о бедро. А Варгас, разумеется, дошел до того, что попробовал слезы на вкус; кроме того, он вперил взгляд в потолочный свод над Марией-монстром, дабы убедиться, что крыша не протекает.
– На улице нет дождя, Варгас, – заметил Пепе.
– Просто хочу удостовериться, – только и сказал Варгас.
– Когда люди умирают, Варгас, – я имею в виду тех, кого вы всегда будете помнить, тех, кто изменил вашу жизнь, – они на самом деле никуда не уходят, – пояснил Пепе.
– Я знаю, Пепе, я тоже живу с призраками, – ответил Варгас.
Два старых священника последними приблизились к громоздящейся Деве. Церемония прошла не слишком гладко – из тех немногих вещей, которые имели значение для Лупе, получилось слишком мало пепла, а теперь еще этот казус с огромными слезами не такой уж неодушевленной Марии. Отец Альфонсо коснулся слезы на протянутой к нему ладони Хуан Диего – блестящей, кристально чистой капли на сложенной горсткой маленькой ладони.
– Да, вижу, – сказал отец Альфонсо как можно торжественнее.
– Не похоже, что это труба лопнула, – в потолке ведь нет труб? – не без подначки спросил Варгас двух старых священников.
– Никаких труб – это верно, Варгас, – коротко ответил отец Октавио.
– Это чудо, не так ли? – спросил Эдвард Боншоу отца Альфонсо – на лице бывшего схоласта остались дорожки от его собственных слез. – Un milagro – вы ведь так это называете? – спросил айовец отца Октавио.
– Нет-нет, только не называйте это milagro, пожалуйста, – сказал отец Альфонсо человеку-попугаю.
– Слишком рано называть это таким словом – на подобные вещи требуется время. Пока еще это неизученное событие или, можно сказать, цепь событий, – произнес отец Октавио, словно разговаривая сам с собой или репетируя предварительный доклад епископу.
– Для начала надо сообщить епископу… – заговорил отец Альфонсо, но отец Октавио перебил его:
– Да-да, конечно, но епископ – это только начало. Тут процесс, – заявил отец Октавио. – На это могут уйти годы.
– В таких случаях мы следуем процедуре… – начал было отец Альфонсо, но остановился, посмотрев на чашку, из которой Лупе раньше пила горячий шоколад. Хуан Диего все еще держал в руках пустую чашку. – Хуан Диего, если вы закончили с посыпанием, я хотел бы взять эту чашку для протокола, – сказал отец Альфонсо.
Хуан Диего подумал, что Церкви потребовалось двести лет, чтобы объявить Деву Гваделупскую Марией. (В 1754 году папа Бенедикт XIV объявил ее покровительницей тогдашней Новой Испании.) Но не Хуан Диего сказал об этом вслух. Об этом сказал человек-попугай, когда Хуан Диего передал чашку Лупе отцу Альфонсо.
– Вы говорите о двухстах годах? – спросил Эдвард Боншоу двух старых священников. – Нам что, ждать нового Бенедикта Четырнадцатого? Прошло двести лет, пока папа Бенедикт не объявил, что ваша Дева Гваделупская – Богоматерь Мария. Не этот ли процесс вы имеете в виду? – спросил сеньор Эдуардо отца Октавио. – Вы следуете процедуре, как вы выразились, которая займет двести лет? – спросил айовец отца Альфонсо.