– В таком случае все, кто видел слезы Девы Марии, уже умрут, верно? – спросил Хуан Диего двух старых священников. – Свидетелей не останется, верно? (Теперь Хуан Диего знал, что Долорес не шутила; теперь он знал, что у него хватит смелости на многое другое.)
– Я думал, мы верим в чудеса, – сказал брат Пепе отцу Альфонсо и отцу Октавио.
– Но не в это чудо, Пепе, – усмехнулся Варгас. – Это все она, старая Церковь правил, верно? – спросил Варгас двух старых священников. – Для вашей Церкви чудеса не главное, для нее главное – ваши правила, так?
– Я верю тому, что видел собственными глазами, – сказал Ривера двум старым жрецам. – Вы ничего не сделали, она сделала, – продолжил хозяин свалки. Ривера указывал вверх, на мокрое от слез лицо Марии-монстра. – Я пришел сюда не к вам, я пришел к ней.
– Дело не в ваших дерьмовых Девах, – сказала Флор отцу Альфонсо. – Дело в вас и в ваших правилах – в ваших правилах для всех нас, – сказала Флор отцу Октавио. – Они нам не помогут, – обратилась Флор к сеньору Эдуардо. – Они не помогут нам, потому что ты их разочаровал и потому что я их не устраиваю.
– Похоже, большая девушка уже перестала плакать, – похоже, она выплакалась, – заметил доктор Варгас.
– Вы могли бы помочь нам, если бы захотели, – сказал Хуан Диего двум старым священникам.
– Я же говорила тебе, что это смелый парнишка? – спросила Флор у сеньора Эдуардо.
– Да, кажется, слезы прекратились, – с облегчением сказал отец Альфонсо.
– Я не вижу новых слез, – с надеждой в голосе поддержал его отец Октавио.
– Эти трое… – вдруг сказал брат Пепе, обнимая, чего никто не ожидал, двух неправильных любовников и мальчика-калеку, словно это была его паства. – Вы можете, вы могли бы разрешить обстоятельства этих троих. Я изучил, что надо сделать и как вы можете это сделать. Вы могли бы решить эту проблему, – сказал брат Пепе двум старым священникам. – Quid pro quo – я правильно говорю? – уточнил у айовца Пепе. Пепе знал, что Эдвард Боншоу гордится своей латынью.
– Quid pro quo, – повторил человек-попугай. – Услуга за услугу, – сказал сеньор Эдуардо отцу Альфонсо. – Другими словами, сделка, – сказал он отцу Октавио.
– Мы знаем, что это значит, Эдвард, – раздраженно произнес отец Альфонсо.
– Эти трое с вашей помощью направляются в Айову, – так сказал брат Пепе двум старым священникам. – Тогда как у вас, то есть у нас, в смысле у Церкви, есть чудо или не чудо, которое можно спустить на тормозах или скрыть.
– Никто не говорил слова «скрыть», Пепе, – упрекнул его отец Альфонсо.
– Просто пока преждевременно использовать слово milagro, Пепе, – пожурил его отец Октавио.
– Только помогите нам добраться до Айовы, – сказал Хуан Диего, – и мы подождем еще двести лет.
– Это похоже на хорошую сделку, – подал голос айовец. – На самом же деле, Хуан Диего, – сказал сеньор Эдуардо читателю свалки, – Гваделупская Дева ждала официального признания двести двадцать три года.
– Не имеет значения, сколько ждать, пока они скажут нам, что milagro – это milagro. Даже не имеет значения, что такое milagro, – сказал всем Ривера. Слезы Марии-монстра прекратились; хозяин свалки уже собрался уходить. – Мы не нуждаемся в объяснении, что такое чудо, а что не чудо: мы его видели, – уходя, напомнил всем el jefe. – Конечно, отец Альфонсо и отец Октавио помогут тебе. Не обязательно читать чужие мысли, чтобы понять это, – сказал хозяин свалки мальчику. – Лупе ведь знала, что эта пара примет живое участие в твоем будущем, правда? – спросил Ривера Хуана Диего, указывая на человека-попугая и Флор. – Тебе не кажется, что твоя сестра также знала об участии этих двоих в твоем отъезде отсюда? – указал еl jefe на двух старых священников.
Хозяин свалки задержался у фонтана со святой водой ровно настолько, чтобы дважды подумать о том, стоит ли прикасаться к ней. Выходя, он так и не тронул святую воду, – видимо, слез Марии-монстра ему было достаточно.
– Тебе лучше попрощаться со мной перед отъездом в Айову, – сказал Ривера читателю свалки; было ясно, что остальным хозяин свалки уже все сказал.
– Приходите ко мне через день или два, jefe, я сниму швы! – крикнул вслед Ривере Варгас.
Хуан Диего не усомнился в том, что сказал хозяин свалки; он знал, что два старых священника уступят, и он также знал, что Лупе знала и об этом. Одного взгляда на отца Альфонсо и отца Октавио Хуану Диего хватило, чтобы понять: два старых священника и сами знали, что они уступят.
– Как там это дерьмо по-латински? – спросила Флор у сеньора Эдуардо.
– Quid pro quo, – тихо сказал айовец; он не хотел повторять это как попугай.
Теперь настала очередь брата Пепе плакать – его слезы, конечно, не были чудом, но для самого Пепе, который не мог остановиться, слезы значили немало. Они так и продолжали литься.
– Я буду скучать по тебе, мой дорогой читатель, – сказал брат Пепе Хуану Диего. – Мне кажется, я тебя уже потерял! – плакал Пепе.
Не кошки разбудили Хуана Диего – его разбудила Дороти. Сидя сверху, Дороти, как пресс, опускалась на него; ее тяжелые груди покачивались прямо над его лицом, а бедра ходили взад-вперед, и у Хуана Диего перехватывало дыхание.
– Я тоже буду по тебе скучать! – воскликнул он, когда еще спал и видел сны.
В следующее мгновение он понял, что кончает, – Хуан Диего не помнил, как она надела на него презерватив, – и Дороти тоже кончала. Un terremoto, землетрясение, подумал Хуан Диего.
Если на тростниковой крыше над душем и были кошки, то крики Дороти наверняка разогнали их. Ее крики на мгновение заглушили и кукареканье боевых петухов. Собаки, которые лаяли всю ночь, снова залаяли.
В номерах «Убежища» телефонов не было, иначе какой-нибудь говнотик из соседнего номера позвонил бы с жалобой. Что же касается призраков молодых американцев, погибших во Вьетнаме, отныне и навсегда оказавшихся на побывке-поправке в «Эль-Эскондрихо», то взрывоподобные крики Дороти, должно быть, заставляли их замершие сердца вздрагивать.
Только прихромав в ванную, Хуан Диего увидел открытый контейнер с виагрой; таблетки лежали на полке возле его заряжающегося мобильного телефона. Хуан Диего не помнил, чтобы он принимал виагру, но он, должно быть, принял целую таблетку, а не половину – принимал ли он ее сам, когда был в полусне, или Дороти дала ему дозу в сто миллиграмм, когда он крепко спал и видел во сне церемонию посыпания пеплом? (Не все ли равно, как он принял таблетку? Он явно принял ее.)
Трудно сказать, что удивило Хуана Диего больше – то ли сам призрак юноши, то ли гавайская рубашка погибшего солдата. Самым удивительным было то, как американец, ставший жертвой той далекой войны, искал себя в зеркале над раковиной в ванной; убитый вообще не отразился в зеркале. (Некоторые призраки действительно появляются в зеркалах – но не этот. Нелегко ранжировать призраки.) И вид Хуана Диего в том же зеркале над раковиной в ванной заставил призрака исчезнуть.
Призрак, не отразившийся в зеркале ванной комнаты, напомнил Хуану Диего странный сон о фотографии, сделанной молодым китайцем на станции «Коулун». Почему на ней не было Мириам и Дороти? Как Консуэло отозвалась о Мириам? «Госпожа, которая просто появляется», – разве не эти слова произнесла девочка с косичками?
Но каким образом Мириам и Дороти исчезли с фотографии? – недоумевал Хуан Диего. Или камера сотового телефона не смогла запечатлеть Мириам и Дороти?
Больше всего Хуана Диего испугала сама мысль, возникшая в связи с этим, а не призрак юноши и не его гавайская рубашка. Когда Дороти увидела, что он неподвижно стоит в ванной, уставившись в маленькое зеркало над раковиной, она подумала, что он заметил одного из призраков.
– Ты что, видел одного из них? – спросила Дороти, быстро поцеловала его сзади в шею и, голая, скользнула за его спиной к душу на открытом воздухе.
– Да… одного, – только и сказал Хуан Диего.
Он не отрывал глаз от зеркала в ванной. Он почувствовал поцелуй Дороти в шею, ее скользящее прикосновение к его спине. Но Дороти так и не появилась в зеркале, – как призрак в гавайской рубашке, она не отразилась там. Как и призрак молодого военнопленного американца, Дороти не стала смотреться в зеркало; она так незаметно прошла за спиной Хуана Диего, что, лишь увидев ее уже под душем, он отметил, что она голая.
Некоторое время он смотрел, как она моет волосы. Хуан Диего считал Дороти весьма привлекательной молодой женщиной, и если бы она была фантомом – или в некотором смысле не из этого мира, – Хуану Диего показалось бы более правдоподобным, что она захотела быть с ним, пусть даже ее пребывание с ним было нереальным и иллюзорным.
– Кто ты? – спросил Хуан Диего Дороти в Эль-Нидо, но она спала или притворялась спящей, или Хуану Диего только показалось, что он спросил ее.
Ему было легче не спрашивать больше, кто она такая. Хуан Диего испытал огромное облегчение, представив, что Дороти и Мириам могли быть фантомами. Мир, который он себе представлял, приносил ему больше удовлетворения и меньше боли, чем реальный мир.
– Хочешь принять со мной душ? – спросила его Дороти. – Это будет забавно. Только кошки и собаки могут видеть нас или призраки, но какая им разница? – сказала она.
– Да, это будет забавно, – ответил Хуан Диего.
Он все еще смотрел в зеркало в ванной, когда маленький геккон вылез из-за зеркала и уставился на него своими яркими немигающими глазами. Геккон, несомненно, видел его, но для верности Хуан Диего пожал плечами и покачал головой. Геккон метнулся за зеркало – чтобы спрятаться, ящерице понадобилось полсекунды.
– Я сейчас приду! – сказал он Дороти.
Идея принять душ на открытом воздухе (не говоря уже о Дороти там) выглядела весьма заманчиво. И геккон точно заметил его – Хуан Диего знал, что он все еще жив или, по крайней мере, виден. Он не был каким-то призраком – во всяком случае, пока.
– Я иду! – сказал Хуан Диего.