— В последнее время ей нездоровится.
— Меня отвлекали дела, но, думаю, скоро опять приду повидаться с ней.
Главным недостатком Ситисабуро была привычка потакать своим слабостям. Актер не сказал, что от прелестей Ржанки его отвлек недозволенный обмен любовными письмами с одной знатной дамой из свиты жены сёгуна. Ситисабуро давно свернул с безопасной дороги и подходил все ближе ко входу в логово тигра.
— Как же вы пробрались мимо Сороконожки? — Актер наконец сообразил, каким немыслимым делом был побег Кошечки из Ёсивары.
— Соломенный плащ одного человека загорелся, и это всех отвлекло.
Ситисабуро лукаво улыбнулся и прочел стихи Басё: «Как светлячку увидеть дорогу перед собой, если горит его собственный зад?» Потом он снова долил чая в чашку гостьи.
— Кто же так воспылал после плотских утех?
— Родственник Киры, мэцкэ.
Актер вскрикнул от радости и разбрызгал по татами чай, который не успел проглотить. Он тщательно вытер пролитое бумажным носовым платком.
— Родственник Киры! Тот, который откусывает женщинам мочки ушей?
— Да.
— Кира смочит свое белье чем-то не очень похожим на духи, когда узнает, что его родственника поджарили, как картофелину. Знаете, он очень боится, что Оёси придет за его головой. Ходят слухи, что со времени, — тут Ситисабуро немного помедлил, — того… несчастного случая он не может удовлетворить ни жену, ни любовницу, ни своего нового дружка-мальчика. Охранники ходят с ним даже в нужник и заглядывают в дыру перед тем, как он над ней воссядет.
— Сити-сан, я должна попасть в Киото. — У Кошечки больше не оставалось времени на церемонии.
— Вы решили пройти всю дорогу Токайдо одна?
— Да. Мне нужно новое платье. Мне нужны бумаги, которые позволят пройти через все заставы.
— Это нелегкая задача.
Ситисабуро догадался, что Кошечка собирается разыскать главного советника своего отца, Оёси Кураносукэ. Это могло принести любимцу публики действительно большие неприятности. Но зато какое волнующее приключение! И потом, помогая княжне Асано в этом деле, он с лихвой расквитается с ней. Ситисабуро рассматривал прекрасное бледное лицо Кошечки. Теперь, когда она стала беглянкой и находилась в опасности, ее красота вызывала у актера чувственную дрожь ниже пояса.
— У меня нет времени, Сити-сан. — Кошечка хорошо знала старого ловеласа.
Ситисабуро вздохнул. Маленькие уши княжны Асано имели идеальную форму — словно раковины морских улиток на берегу залива Суруга. Даже без помады ее губы алели, как бутон хурмы. Линия роста волос на гладком лбу проходила высоко и имела восхитительные очертания изящного треугольника, похожего на перевернутый силуэт священной горы Фудзи. А пальцы ее ног, ох, какие пальчики! Говорят, что красота и счастье редко уживаются вместе. Если это так, княжне Асано не видать радостных дней…
Ну, нет, врагам будет не так легко лишить ее счастья! Ситисабуро внезапно встал и принялся перебирать костюмы в стоявшем рядом большом сундуке:
— Что ж, посмотрим, что мы сможем найти в нашей нищенской суме для бездомной Кошечки.
ГЛАВА 6Крепкая и без недостатков
Кошечка лежала, свернувшись под толстым полосатым дорожным плащом, за каменным возвышением в маленькой часовне, посвященной богине счастья Каннон-сама. Часовня стояла среди деревьев храма Сэнгакудзи — храма «Весенний холм» меньше чем в одном ри от Синагавы, первой из пятидесяти трех правительственных почтовых станций на дороге Токайдо.
Короткий сон Кошечки тревожили мрачные сновидения. Только в тот час, когда черное небо над старыми соснами начало светлеть, ее губы перестали вздрагивать и лицо стало спокойным: Кошечке приснилось, что она дома. Многие поговаривали, что князь Асано уделял слишком много внимания своим счетоводным книгам, но для Кошечки и ее матери он никогда не жалел денег. Сад их скромного дома всегда был его самой большой радостью. И свои самые счастливые минуты Кошечка пережила именно там.
Теперь ей снилось, что она стоит в этом саду среди мириад сладко пахнущих белых цветов вишни на краю самого большого из садовых прудов. Когда тень девушки упала на воду, сотни карпов всплыли ей навстречу. Солнце заблестело на их золотистой чешуе. Кошечка встала коленями на шелковую подушку, высыпала корм — дробленые желуди — в эту рыбью толчею и окунула пальцы в воду, чтобы почувствовать прикосновение твердых рыбьих ртов и услышать их чмоканье. Но цветы вишни внезапно превратились в снег, который облепил ее с головы до ног. Подул ледяной ветер. Кошечка попыталась закутаться в свои легкие весенние одежды, но они разорвались на клочки и упали с плеч. Она услышала громкие голоса и тяжелые шаги чужих мужчин по тихим коридорам родного дома, обернулась и увидела, что бумажные панели дверей, которые вели из комнат на выходящую в сад террасу, прорваны. Внезапно налетевший ветер шевелил концы висевших вокруг дыр бумажных обрывков. Между плитами дорожек в один миг выросла высокая трава. Спящая Кошечка теснее сжала колени и вздрогнула от ужаса. Она попыталась закричать, но смогла только всхлипнуть, мгновенно проснулась и теперь лежала, соображая, где находится и что с ней произошло.
Она вспомнила приглушенный плач, раздававшийся из дальних комнат, когда слуги торопливо выносили вещи из кладовых и упаковывали их. Сёгун дал опальной семье всего день на то, чтобы покинуть родное жилище. К тому времени, как ее отец совершил сэппуку, дом был уже сдан правительственным чиновникам.
— Прости меня, отец. Я хотела попрощаться с тобой.
Кошечке не позволили увидеть, как ее отец выполнил приказ сёгуна, но она хорошо знала этот обряд. Князь Асано оделся в белую смертную одежду, которую хранил наготове каждый самурай, и опустился на колени под вишней, среди распускавшихся цветов. Слуга, чьему умению князь доверял, встал сзади господина и поднял меч. Ее отец выпростал руки из широких рукавов и подвернул свисающую ткань под колени, чтобы упасть лицом вперед, а не растянуться на земле недостойным образом. Потом взял кинжал с высокой парадной подставки, крепко сжал обеими руками его обернутую бумагой рукоять и повернул лезвие к себе…
То, что произошло потом, Кошечка не могла представить, как ни пыталась. И даже если бы оказалась там, то не успела бы разглядеть удара: меч слуги опустился с быстротой молнии. Она лишь увидела внутренним взором отрубленную голову отца, свисающую с шеи на полоске кожи, которую слуга не рассек согласно правилам. Девушка сильно укусила себя за большой палец, чтобы не закричать.
«Все, что происходит с человеком в жизни, — награда или наказание за то, что он сделал раньше. Только невежественные люди обижаются на свою судьбу». Мать часто повторяла ей это. Этот мягкий упрек Кошечка слышала от нее на протяжении всего своего непокорного детства. Но Кошечка все-таки «обижалась на судьбу» и не могла смириться с ее жестокостью. Потому она и не стала монахиней, как ее мать. Дочь князя Асано не хотела до конца дней своих сидеть в тесной комнатке, переписывая сутры. Жажда мести жгла ей душу, и религиозное благочестие не успокоило бы ее.
Она поднялась на ноги и какое-то время стояла неподвижно, продолжая дрожать от холода, потом попыталась в этой тесноте разгладить складки на смявшихся мешковатых штанах своего наряда монаха и расправила рваную, подпоясанную ремнем верхнюю одежду, потрепанный подол которой едва прикрывал ей колени. После столь короткого туалета девушка обошла возвышение и оказалась перед статуей.
Здесь Кошечка сложила ладони пальцами вверх — к небу, предварительно накинув на них полученные от Ситисабуро четки. Потом склонила голову и попросила у Каннон-сама благословения. Статуя была старинная, вырезанная чьей-то давно истлевшей рукой. Покрывавшая ее позолота почти вся стерлась.
Это олицетворение тысячерукой богини милосердия имело только четыре руки: две — сомкнутые в молитве, третья — воздетая к небу, а четвертая — с цветком лотоса. У Каннон-сама было красивое и милое лицо, она казалась не старше самой Кошечки и улыбалась так светло и спокойно, что Кошечка едва не улыбнулась ей в ответ.
Потом Кошечка выглянула из-под карниза маленькой часовни, с которого падали капли воды. Полосы тумана вились над двором храма «Весенний холм» и сливались в серую пелену. Казалось, в этот туман превращаются, растворяясь, камни старых памятников, возвышавшихся над древними захоронениями. Прозрачные, как мелкие бриллианты, капли покрывали темно-зеленый мох памятников и грудки голубей, круживших вокруг широких карнизов главного здания храма: туман оседал на перьях птиц шариками влаги. Послышался колокольный звон, отмечавший зарю. Начинало светать. Кошечка спала слишком долго.
Она сделала несколько глубоких вдохов, чтобы подавить возникший на мгновение страх: здесь похоронен ее отец, и полиция и люди князя Киры обязательно станут искать ее здесь. Она должна торопиться.
Камень, отмечавший могилу отца Кошечки, находился рядом с часовней, в которой она укрывалась. На нем было выбито предсмертное стихотворение князя Асано. Кошечка помнила эти строки наизусть, но все-таки снова прочла их глазами, полными слез:
Вы слабее, чем
Цветы под холодным ветром.
Неужели я
Должен проститься с вами
И с ласковой весной?
Оёси Кураносукэ позаботился о том, чтобы поставить этот памятник своему господину. Он же сделал денежный вклад в храм, дабы монахи в нужное время совершали обряды за упокой души князя Асано. Могила была укрыта свежими ветвями кедра — ароматными символами горя. Кто-то оставил на холмике жертвенную пищу — хурму и рис. Кошечка видела огарки сотен благовонных палочек, сожженных в память ее отца.
Храмовый колокол продолжал звучать, и его гулкие удары наплывали друг на друга, как волны, бьющиеся о скалистый берег. Кошечке казалось, что ее сердце вот-вот разорвется, не выдержав переполняющего его горя. Она подняла бамбуковый ковшик, лежавший на краю каменной облицовки пруда, зачерпнула им воды и ополоснула рот, очищая его для молитвы, потом полила воду себе на руки и на могилу, сложила ладони, склонила голову и, перебирая четки, произнесла молитву за упокой души своего отца.