Перед статуей Каннон-сама лежали кучки деревянных дощечек, на которых молящиеся написали имена оплакиваемых близких. У Кошечки не было таблички с именем отца, но все же она могла кое-что оставить здесь. Она вынула из сундучка погибшего гостя синий шарф со своими отрезанными волосами и завернутое в бумагу серебро. Это были последние деньги, которые она могла оставить матери: Кошечка не надеялась дожить до новой встречи с ней. Она поискала глазами, куда бы их спрятать, и выбрала широкую курильницу на коротких ножках с узором из отверстий на крышке, изображавшим осенние травы. Эта курильница много лет стояла в главной приемной комнате внутренних покоев усадьбы ее матери. Оёси пришлось назвать курильницу своей, чтобы главная жена князя Асано позволила поставить ее на могилу своего мужа. Когда Кошечка вытряхнула оттуда пепел и выдула последние его остатки, запах с такой силой напомнил ей о доме, что на мгновение она забыла, где находится и что делает. Эта благовонная смесь называлась «Дым Фудзи», мастер Вакаяма составлял ее из камфары, сандалового дерева и еще каких-то примесей, состав которых держал в тайне. Ее нежный колдовской запах пропитывал все, что принадлежало матери Кошечки: одежду, татами, постель, стенки-ширмы внутренних комнат, где она проводила дни.
Вдыхая сладостный аромат «Дыма Фудзи», Кошечка словно впитывала в себя образ своей матери. Она будто слышала ее нежный тихий голос и смех, который доносился из другой комнаты, как звон колокольчика под легким ветром. Кошечке невыносимо захотелось увидеть мать. Только раз взглянуть на нее, услышать одно слово! После этого она смогла бы перенести любые невзгоды, смогла бы вынести даже полное одиночество.
Когда беглянка прятала шарф и деньги в урну, послышались звон колоколов, голоса и удары маленьких ручных барабанов. Вспугнутые этим шумом, голуби разлетелись. Во дворе невидимые девушке монахи встали в ряд, опустились на колени на квадратные циновки и начали утреннюю молитву. А Кошечке было пора отправляться в путь к Синагаве, к заставе, установленной там властями, чтобы контролировать движение по Токайдо. Кошечка пробралась обратно в часовню Каннон-сама, взяла лежавший там бронзовый колокольчик на тонкой конопляной веревке и повесила себе на грудь. Потом стала надевать шляпу тэнгай — высокий плетеный цилиндр, в который была ввязана небольшая решетка: она надела внутренний каркас на голову, завязала шнуры и поправила убор так, чтобы решетка оказалась у нее перед глазами. Под такой шляпой-корзиной невозможно было разглядеть лицо Кошечки, к тому же цилиндр придавал ей роста. Это придумал Ситисабуро — нарядить ее в одежду комусо, «священника пустоты». Так называли живших подаянием бродячих монахов, большей частью бывших самураев, которые странствовали в одиночку и время от времени исполняли магические обряды или изгоняли духов. От комусо ожидали странностей в поведении, и это обстоятельство должно было стать прикрытием ошибок, которые Кошечка могла совершить в пути. Ситисабуро перебрал все свои театральные костюмы, переворошил весь реквизит и остался доволен результатами поисков. Остриженные волосы Кошечка связала в пышный «конский хвост» почти на макушке. Изрядно поношенные короткая белая куртка из полотняной ткани и черный плащ, даже подпоясанные, были девушке настолько велики, что полностью скрывали фигуру. Штаны из грубой ткани цвета соломы вздувались на коленях. Ниже колен штанины были заправлены в черные полотняные гетры и черные носки-таби, которые сзади застегивались на пуговицы. Носки скрывали ее изящные ступни аристократки и спасали их от натирающих кожу завязок соломенных сандалий.
А самой ценной из своих вещей Кошечка считала шестифунтовый бамбуковый посох — реквизит для одной из пьес Ситисабуро. Внутри него скрывалось тонкое дубовое древко нагинаты. В плотных сочленениях бамбукового стебля были просверлены дыры, и вставленные в них жесткие крепления-перегородки удерживали древко внутри полости бамбука, не давая ударяться о стенки посоха. Деревянная пробка плотно закрывала верхнее отверстие. Ее украшал изящный филигранный колпачок из железа в форме листа адамового дерева. В бока этого колпачка были вделаны петли, с каждой из которых свисали три железных кольца.
Лезвие, которое прикреплялось к древку, было уложено в кожаные ножны и завернуто в чистую тряпицу. Правительство запретило актерам пользоваться металлическими мечами в театральных действиях, но труппа Ситисабуро обошла этот закон, вполне обоснованно заявив, что нагината не меч. Кошечке не очень нравилось, что ей придется в сложных ситуациях терять время на сборку нагинаты; она предпочла бы иметь цельное оружие, но и такое намного лучше, чем ничего. Ее нагината отличалась надежностью в ущерб красоте. Мусаси она бы понравилась: он писал, что оружие, как и лошадь, должно быть крепким и не иметь недостатков. Нагинаты — любимое оружие женщин самурайского сословия — сколько себя помнила Кошечка всегда висели над парадной дверью материнских покоев.
Время было довольно мирное — ни Кошечке, ни ее матери не приходилось защищать свою усадьбу от нападений, — но нагинаты висели над дверьми в каждом самурайском доме в память о временах, когда женщины становились последними защитницами своих замков.
Кроме того, Ситисабуро подарил Кошечке заплечный дорожный сундучок, из тех, которые носили комусо, — маленький плетеный короб на бамбуковом каркасе, который, продолжаясь, образовывал ножки. Обычно в таких сундучках носили культовые принадлежности, но Ситисабуро сложил туда все полезные в дороге вещи и всю нетронутую тараканами еду, которую только смог найти в актерских комнатах для одевания. В сундучке Кошечки лежали: лезвие нагинаты, запасные соломенные сандалии, дождевой плащ из бумаги, пропитанный соком хурмы, поношенные носки и еще один плащ — из плотной бумаги. Поверх одежды покоились сушеная скумбрия, завернутая в промасленную бумагу, гребешок в коробочке для амулетов, горсточка — всего на глоток — сырого лущеного риса, и самое главное — пакетик порошка, который, как уверял ее Ситисабуро, отпугивает блох. Кроме того, у Кошечки было пять маме-ита — самых мелких серебряных монеток и связка из ста мон — медных монет. Деньги ей тоже дал Ситисабуро. Это был весь капитал, который актер имел при себе. Он дал бы больше, если бы Кошечка согласилась подождать, когда меняла, чьими услугами он пользовался, откроет свою лавку, но Кошечка не решилась остаться в Эдо до утра.
Девушка накинула на плечи плетеные ремни сундучка и подложила под них соломенные прокладки. Она еще раз поклонилась дорогой могиле и снова прочла молитву в память своего отца.
— Эй, ты! Чего ты хочешь?
Это кричал новый помощник настоятеля храма. Он был таким толстым, что переваливался с боку на бок, сбегая по пологим каменным ступеням с крыльца главного храмового здания.
Кошечка решила, что это место не хуже любого другого подходит для утверждения в роли нищего. Она протянула толстяку свою треснувшую деревянную чашку для подаяний и ударила о каменные плиты посохом, заставив зазвенеть железные кольца.
— Наму Амида Буцу! (Слава Будде Амиде!) — нараспев и в нос проговорила она. — Не подадите ли вы ради Вселюбящего Будды малую милостыню для храма, который мы строим во имя божества десяти тысяч удач?
— Пошел прочь! — замахал на Кошечку рукавами помощник настоятеля. Воздух, вырываясь из его груди, свистел, как пара мокрых сандалий при ходьбе — толстяк запыхался уже на середине лестницы.
— Купите амулет «Тысяча благословений», — храбро продолжала девушка. — Он отгонит от вас опасности неблагоприятных лет, сделает плодовитым, — и Кошечка качнула чашкой.
— Убирайся!
— Кто там? — В дверях храма появился сам настоятель.
— Какой-то священник без храма, нищий воришка, — ответил ему помощник, неуклюже, но быстро поднимаясь по лестнице обратно к главному зданию, где вновь забренчали колокола.
Хотя вышедший на крыльцо священник не мог разглядеть лица Кошечки, она опустила голову и отошла назад: храм «Весенний холм» находился неподалеку от ее родного дома, настоятеля связывали с князем Асано узы дружбы, и он давал его младшей жене и дочери духовные наставления. В отличие от своего нового помощника, он был добрым человеком. И вполне мог пригласить нищенствующего комусо разделить с ним утренний чай и беседу.
Кошечка немного помедлила перед тем, как выйти из ворот храма: она обернулась еще раз, бросила прощальный взгляд на могилу отца, окруженную сотнями серых замшелых памятников.
— Я не забуду тебя! — прошептала она. — Даже на мгновение между ударами этих колоколов.
ГЛАВА 7Путь в тысячу ри
Возле заставы Синагава высился столб, к которому были прибиты два поперечных бруса: короткий — ближе к земле и более длинный — выше. На столбе висел голый человек: ноги прикреплены к нижней поперечине, а вытянутые в стороны руки привязаны к верхней.
Вся его кровь вытекла из глубоких рваных ран, нанесенных копьем. Земля под столбом стала черной. Палач был неумелым, невнимательным или жестоким: он пронзил приговоренного несколько раз, прежде чем выполнил свою работу.
Этот несчастный попался при попытке обойти заставу. Его тело висело здесь уже три дня, как поучительный пример для всех, кто имеет подобные намерения. Могильщики из числа отверженных рабов-эта стояли, опираясь на заступы, вокруг ямы, в которую им полагалось бросить мертвеца, курили маленькие трубки и перебрасывались шутками. Из холмика только что выброшенной из ямы земли торчали обломки костей и скалилась чья-то полусгнившая голова.
Несмотря на зловоние, исходящее от трупа, казалось, никто, кроме Кошечки, не замечает его. Паломники, путники и носильщики, ожидавшие своей очереди, сидя на вещах возле столба, спокойно болтали о пустяках и жевали рисовые пирожки, соленые овощи или сладкий картофель, вынутые из сундучков или больших тряпичных узлов.