Носильщики опустили паланкины в рощице, окружавшей маленький алтарь Инари-сама, божества риса. Мокрые от пота мужчины сели на пятки, дрожа на холодном ветру, и обхватили себя руками, пытаясь хоть немного согреться. Тугие, как канаты, мышцы их икр дрожали, а лица исказились от напряжения: ночной бег дался носильщикам нелегко.
А до городской управы Цутиямы, где их ждут сменщики, целых два ри пути.
— Вы можете выйти, моя госпожа? — с поклоном спросил Хансиро, открывая дверцу паланкина.
— Если бы мои ноги изрезали на палочки для еды, я бы этого не заметила, — ответила Кошечка.
Она прикрыла лицо рукавом и сумела улыбнуться Хансиро, но только глазами. И вовсе не от застенчивости: Кошечка пыталась справиться с приступом тошноты, но уже чувствовала отвратительный вкус рвоты в горле.
Потом княжна Асано обняла Хансиро за шею и на тяжелых и негнущихся, словно поленья, ногах доковыляла с его помощью до кустов. Холодный ветер немного оживил ее, но этого оказалось мало. Пока усталая путница, тужась, извергала из себя едкую слюну и желчь, Хансиро с нежной заботой держал руку у нее на спине. Когда рвота прекратилась, он подал Кошечке свою пачку бумажных платков.
— Ты можешь ехать дальше? — тихо спросил он.
— Да. — Она прислонилась к кедру и жадно, словно воду из горного родника, глотала холодный воздух.
Жена старосты подошла к ним с чашкой просяного чая, которым Кошечка прополоскала себе рот. Потом Хансиро оставил свою спутницу, чтобы она могла заняться теми утренними нуждами, которые не требуют посторонних глаз, и подошел к краю ущелья. Там он ослабил пояс и помочился в пропасть.
Сидя на корточках, Кошечка увидела на земле ледяные пластинки, покрытые сложным, но странно знакомым узором. Наледь облепила листья бамбука белым коконом, на котором отпечатался их рельеф до последней, тонкой, как нить, прожилки. Потом эти оттиски отвалились от своих оригиналов и усыпали землю — идеальные копии листьев, прозрачные и хрупкие. Кошечка заплакала — ей стало жаль этой совершенной и такой непрочной красоты.
ГЛАВА 74Удар по траве
Правую руку Хансиро держал на рукояти своего меча. Левую он высунул из ворота куртки и поскреб пальцами щетину на подбородке, потом провел ладонью по уродливой корке, покрывшей подживающую рану на щеке. После бессонной ночи его веки покраснели, а глаза налились кровью, так что вид у него был страшен, а взгляд — грозен.
Этим взглядом воин из Тосы пронизывал сидевших перед ним полукругом на пятках новых носильщиков, словно сокол, который следит с высоты за выводком жирных мышей. Над головами носильщиков возвышались, опираясь на жезлы, глашатаи, которые должны были сопровождать паланкины, — один впереди, другой сзади, а за их фигурами виднелась поднимавшаяся к перевалу Судзука дорога Токайдо, заполненная путниками, как всегда рано утром. Весело звенели колокольчики вьючных лошадей.
— Если хоть один из вас сбежит, я сделаю ваших жен вдовами, а детей сиротами, — голос Хансиро был чуть громче шепота, но действовал лучше любого крика.
Воин из Тосы подождал несколько мгновений, давая носильщикам время вдуматься в его слова. Эти люди ожидали паланкины князя Хино во дворе дорожной управы Цутиямы. Человек, которого князь послал вперед, выбрал их из числа местных носильщиков. Они не являлись слугами князя Хино, и новые глашатаи не были переодетыми самураями. Теперь, если придется защищаться, Хансиро и Кошечка могут рассчитывать только на себя.
— Но если в полдень мы попадем в Камэяму, вы получите награду.
Краем глаза Хансиро увидел, что Кошечка вернулась из придорожного отхожего места. Шарф монахини, скрывавший бритую голову, не давал разглядеть ее лицо, когда она садилась в задний паланкин, притулившийся у обочины. Хансиро негромко прикрикнул на носильщиков, те вскочили на ноги, подбежали к носилкам и заняли свои места у опорных шестов.
— Хо-йой-йой! — носильщики палками взвалили шесты на мозолистые плечи. Паланкины, качаясь, двинулись вперед, но один из них остался пустым: Хансиро предпочел бежать за спиной переднего глашатая.
К тому времени, как воин из Тосы преодолел первый из двух ри почти отвесного участка дороги от Цутиямы до Саканосито, сердце бешено колотилось у него в груди, а икры сводила болезненная судорога, но Хансиро не обращал на это внимания — он ужасно устал от тесноты носилок.
Туман, который дотягивался до равнины лишь отдельными завитками, словно нащупывая себе путь, по мере подъема становился гуще. У висячего моста, перекинутого через самое глубокое из ущелий на обходном пути, он превратился в плотную пелену. Путники, ожидавшие очереди, чтобы переправиться на ту сторону, с поклонами расступились перед знатными путешественниками.
Когда Кошечка выглянула из окна паланкина, ей почудилось, что весь мир сжался до этого клочка земли, окруженного туманом, а эти люди рядом — последние, кто уцелел из человеческого рода.
У входа на мост носильщики остановились, и Кошечка смогла выйти. Она отвязала от стенки паланкина широкополую шляпу и надела ее поверх покрывала. Потом молодая женщина сняла с опорного шеста нагинату, отошла назад и встала за спиной заднего глашатая. Хансиро лишь скользнул по ней взглядом, но этого было достаточно. Кошечка поняла: он рассчитывает на ее помощь, когда понадобится удерживать носильщиков от бегства.
Хансиро ступил на длинные, связанные веревками бамбуковые планки — настил моста. Впереди него шли пятеро крестьян, таща на деревянных каркасах тяжелые тюки с рисом и вязанки дров. За крестьянами двигались два носильщика с легким каго, за ними брел их спешившийся седок. Со стороны Саканосито подходила большая группа паломников, среди них несколько женщин. Планки настила все время стучали друг о друга, а плетеные бамбуковые канаты, на которых висел мост, скрипели под тяжестью людей и чуть раскачивались от ветра.
Мост висел как перевернутая арка над застланной клубящимся туманом пропастью. С обеих сторон над ним возвышались стены скал. Ущелье выглядело так, словно его до краев наполняла жидкая дымящаяся рисовая каша. Хансиро спокойно дошел до середины моста и только тогда сумел разглядеть пятерых подозрительного вида ронинов в поношенной одежде, ожидавших чего-то на противоположной стороне ущелья. Воин из Тосы улыбнулся: до чего же легко угадать действия князя Хино!..
Но против него выступало только пять человек с мечами. Это задело гордость Хансиро: дешево же князь оценил его боевое мастерство и уж совсем не принял в расчет княжну Асано. Хино явно решил, что она прихватила с собой нагинату лишь как женскую безделушку: зеркало или черепаховый гребень. Возможно, он счел, что князь Асано не нашел нужным обучить свою побочную дочь самозащите.
— Стоять! — крикнул главный из пятерки, подходя к планкам моста.
Перевал Судзука пользовался дурной славой, и прохожие, двигающиеся по мосту в сторону Камеямы, не стали терять времени даром — они повернулись и бросились назад, расталкивая тех, кто шел им навстречу.
— Наши враги только наемники предателя Хино! Остальные могут идти спокойно! — крикнул предводитель ронинов.
Никто, конечно, не поверил ему. Женщины закричали. Впереди Хансиро образовалась пробка. Носильщики каго, поддавшись общей панике, тоже попытались повернуть назад, но их опорный шест застрял в плетеных веревочных перилах моста.
То, что Хансиро, монахиня в белом и их люди не отступали, как будто привело главного ронина в бешенство. Он вынул из ножен короткий меч и стал медленно перерезать им один из двух главных канатов, на которых висел мост. Это выглядело жутко, но делалось явно напоказ.
Страх путников превратился в истерику. Каждый стал прорываться через толпу, хватаясь за одежду соседей. Владельцы каго перерезали веревки, привязывавшие шест к верху корзины, и столкнули его в пропасть через отверстие в веревочном плетении моста. Длинная палка мгновенно исчезла в тумане. Один из двоих носильщиков взвалил легкий бамбуковый кузов себе на спину. Делая это, мужчина едва не полетел вслед за шестом — так сильно пихали его протискивающиеся мимо люди.
Хансиро подал своим носильщикам и глашатаям знак отодвинуться в сторону и пропустить бегущих. А ронин, хищно оскалившись, продолжал пилить канат мечом.
— Он только запугивает нас, — сказал Хансиро носильщикам, но понял, что они не поверили ему, и добавил: — А если бы он и грозил всерьез, помните: вы всегда можете ухватиться за мост, когда он начнет падать, а вот от моего «Цирюльника» вам не уйти, — он слегка потянул меч из ножен, показав узкую полоску стали, а потом сильным толчком вернул его на место. Железная пластина, защищавшая рукоять, угрожающе стукнула о лакированный край ножен, и туман словно усилил этот зловещий звук.
Наконец мимо маленького отряда протиснулись все, кроме несчастного носильщика с каго на спине, которого уже покинули напарник и седок. Бедняга, разинув рот и выпучив глаза, следил за тем, как Хансиро медленно подходит к нему. Носильщик понял, что со своей громоздкой ношей не сможет обойти паланкин, и взглянул назад. Ронин по-прежнему перепиливал канат.
— Слава Амиде Будде, — прошептал носильщик священную фразу. Он повторял ее раз за разом, не останавливаясь даже затем, чтобы набрать воздух в грудь. Позаботившись таким образом о своей бессмертной душе, носильщик стал придумывать, как спасти каго, дававшее ему средства для земного существования.
Кошечка посчитала ниже своего достоинства выпустить из рук нагинату, чтобы схватиться за веревки качающегося моста. Она расставила ступни примерно на ширину плеч, прочно уперлась ими в волнистую поверхность бамбукового настила и согнула колени, чтобы ее ноги пружинили в ответ на колебания моста. Молодая женщина стояла как моряк на качающейся палубе во время шторма, и ветер развевал ее белое одеяние и шарф.
По привычке Кошечка оглянулась назад, чтобы ободрить Касанэ. И тут же вспомнила стихотворение, которое гонец передал ей через окно паланкина в Цутияме. Оно было написано четким, похожим на детский, почерком дочери рыбака.