Тикара вежливо кивнул. Кошечке он казался не намного старше, чем в тот день, когда она видела его в последний раз. Тогда он был голым девятилетним мальчиком и, смеясь, бегал в волнах прибоя в Ако.
— Наши молодые воины войдут во двор усадьбы и вступят в бой, — продолжал Оёси. — Несколько человек из них ворвутся в оружейный склад, перережут тетивы у луков и переломают древки копий. Хара, Масё и я уже стары, так что мы станем охранять ворота, чтобы не дать никому из врагов отступить или вызвать подкрепление.
— Подкрепление — это лучники князя Уэсудзи?
— Да. Он на время отдал часть из них в распоряжение отца. Остальные, как мы думаем, расквартированы в его усадьбе в Адзабу, на другом конце города. Если мы не сможем быстро найти Киру, они поспешат ему на помощь, как только услышат о нападении.
— Если же мы не найдем его, госпожа, то подожжем дом и совершим сэппуку, — сказал Дзунай.
— Сэнсэй, — заговорила Кошечка.
Оёси поднял несколько пальцев — этот жест означал просьбу сдерживаться, и Кошечка замолчала.
Советник понял, что его ученица собиралась просить разрешения пойти с ними. Тишина в комнате сделалась напряженной. Хансиро знал, в чем дело. Ему здесь не было места. Даже княжна Асано при всей своей решимости сражаться, боевом мастерстве и благородном происхождении не имела права участвовать в нападении на дом Киры.
Почти два года эти люди жили ради этой ночи. Они бросили семьи и покрыли позором свои головы. Они готовы умереть бесславной смертью преступников и, возможно, готовят такую же участь своим семьям. Они всем жертвуют, чтобы не уронить своей чести. Воины из Ако стали единым целым — один ум, один меч, одна цель. Они никого не могут принять в свое боевое содружество.
Оёси выставил вперед правую ногу, перенес на нее тяжесть тела и заскользил по полу к Кошечке, словно плывя над татами в своих просторных черных хакама. Оказавшись рядом с княжной Асано, он подобрал ноги под себя и откинулся на пятки.
— Найдем ли мы нашего врага сегодня ночью или нет, все, кто выйдет в этот поход, умрут, — мягко сказал Оёси.
— Я не боюсь умереть, сэнсэй.
— Я это знаю, моя госпожа. Но подлинное мужество в том, чтобы жить, когда время жить, и умирать, когда время умирать. Только в ваших жилах течет кровь вашего отца. Если вы умрете, не родив наследника, ваш отец действительно умрет. Пока вы живы, жива его душа. От вас зависит судьба будущих поколений рода Асано.
Оёси замолчал, давая Кошечке время обдумать его слова.
— В моей жизни никогда не будет такой великой минуты, как эта, сэнсэй, — Кошечка заговорила в высоком стиле из страха, что ее горе прорвется наружу. — Никто из нас не может жить вечно, но ваши имена и ваша верность навечно останутся в сердцах потомков. — Она низко поклонилась. — Благодарю вас от имени моей матери. Я буду молиться об успехе вашего дела.
— Мы благодарим Амиду, Владыку безграничного света, что он дал нам дожить до этой минуты и увидеть вас, моя госпожа, перед тем как мы уйдем по темной тропе исполнять свой долг, — сказал Оёси и тихо, словно говоря сам с собой, произнес слова Ли Бо[32]: — Небо и земля лишь придорожная гостиница для Времени-путника, идущего через годы, а наши хрупкие жизни — лишь сны Времени.
Оёси немного помолчал. Когда он заговорил опять, голос его впервые за весь вечер прозвучал устало:
— Пожалуйста, химэ, когда увидите свою мать, скажите ей, что я глубоко сожалею о горе, которое, должно быть, причинили ей мои поступки за последнее время. Скажите ей, что я никогда не переставал думать о ней.
— Я сделаю это, сэнсэй, — пообещала Кошечка. Она поняла, что ей пора уходить.
Хансиро шепотом обменялся несколькими словами с Оёси, потом вместе с Кошечкой покинул комнату. Они шли по темному коридору, и голоса воинов из Ако постепенно затихали.
«Тающие сны Времени», — подумала Кошечка.
Она и Хансиро подвязали сандалии на каменном крыльце террасы и вышли в ночь. Колокол храма ударил пять раз, отмечая час Собаки. У мстителей оставалось еще три долгих часа до нападения на дом Киры, назначенного на час Тигра.
— Что тебе сказал сэнсэй? — спросила Кошечка.
— Я предложил ему свои услуги для одного дела, — ответил Хансиро.
Кошечка собралась спросить, для какого, но тут увидела Гадюку и его напарника. Носильщики стояли возле потрепанного открытого плетеного каго. Вид у них был достаточно серьезный, но глаза сияли огнем торжества.
Вдруг Кошечка почувствовала, что у нее совершенно не осталось сил. Колокол уже молчал, но его звук продолжал отдаваться у нее в голове. Разговор с воинами князя Асано исчерпал всю энергию молодой женщины, ту энергию воли, которой хватило на долгий мучительный путь. Усаживая княжну в носилки, Хансиро встревожился, почувствовав, как холодны ее ладони. Молодая женщина откинулась на потертые подушки и закрыла глаза. Гадюка набросил поверх каго потрепанное одеяло, закрывая Кошечку от ветра.
— В гостиную «Круг», округ Хондзё, — приказал Хансиро. Кошечка услышала его голос словно издалека и тут же провалилась в сон.
Во сне ей представилось, что она снежинка. Кошечка все кружилась, кружилась высоко над землей, а потом постепенно растаяла в пустоте.
ГЛАВА 77Сон, видение, пузырь на воде
В токономе висел свиток семи сяку длиной с всего одним начертанным черной тушью иероглифом размером с руку Хансиро. Основные штрихи его были мощными и завершались поперечными черточками-засечками вверху и внизу. На концах этих засечек на белой бумаге проступали дуги из пятен — брызги, говорившие о силе каллиграфа. Иероглиф означал «сон». Это единственное слово священник и известный боец на мечах Такуан написал перед смертью.
Хансиро лежал на боку, обнимая Кошечку за талию, и рассматривал свиток при тусклом свете ночного фонаря. Постепенно ему стало казаться, что иероглиф отделился от наклеенной на парчу мягкой рисовой бумаги и плывет в облаке дыма, который поднимается над стоящей рядом бронзовой курильницей. Для Хансиро этот знак являлся целым миром — каждый угол штриха, каждая неровность, оставленная кистью каллиграфа, имели скрытый смысл, только он не умел их прочесть.
Из какого-то далекого храма донесся полуночный звон колоколов. Пора было вставать. Хансиро полежал еще несколько мгновений, дыша в одном ритме с Кошечкой и наслаждаясь теплом гибкого тела, плотно прижавшегося к нему, потом убрал руку с ее талии и отодвинулся. Вставая с постели, Хансиро прикрыл одеялом голую спину Кошечки и аккуратно подоткнул его край, чтобы прохладный комнатный воздух не разбудил молодую женщину.
Лучший наряд Хансиро и одежда, которую Кошечка носила, играя роль его ученика, были наброшены на вешалки и пропитывались ароматным дымом из стоявших под ними курильниц. Оружие скитальцев — мечи, длинный лук, колчан со стрелами, шлем Хансиро и нагината Кошечки — лежало перед токономой.
За шлемом и луком Хансиро пришлось завернуть в свою крошечную комнатку, которую он снимал в арендном многоквартирном доме. Пока Хансиро бегал к себе, Гадюка и Холодный Рис ждали его на улице, охраняя свою пассажирку. Воин из Тосы порадовался тому, что Кошечка крепко спала и не видела, в каком бедном квартале он живет.
После этого носильщики и Хансиро пробежали, расталкивая плотную толпу прохожих по высокому горбатому мосту Рёгоку. Река Сумида под ними была забита прогулочными лодками, в которых веселые компании горожан пили, ели и любовались лунным светом на снегу. Гирлянды фонарей, украшавшие лодки, усеяли реку как звездное небо. Воздух наполняли аппетитные запахи, и отовсюду доносились удары ручных барабанов, звуки сямисэнов и смех.
Носильщики каго и Хансиро миновали людный, ярко освещенный квартал складов, винных лавок и прибрежных кабачков и вбежали в ворота квартала Хондзё. По его тихим уединенным улочкам они быстро добрались до гостиницы «Круг». Хансиро внес туда спящую Кошечку на руках через маленькую дверцу в парадных воротах.
Теперь для него настало время готовиться к предстоящей ночи.
Хансиро надел не тот новый наряд, который он купил, когда решил дать клятву служить княжне Асано, а старые хакама, курку и подбитый ватой плащ. Он написал Кошечке записку на случай, если она проснется, хотя и не сомневался, что усталая женщина проспит до его возвращения. Когда они прибыли в гостиницу, Кошечка спала так крепко, что Хансиро казалось, будто от ее тела отлетела душа и носится где-то рядом. Один раз Кошечка с трудом разлепила глаза, и то лишь для того, чтобы кое-как погрузиться в ванну.
Хансиро продел мечи за пояс, расположил каждый из них под безупречно верным углом и вышел из комнаты, бесшумно ступая обутыми в таби ногами.
За воротами его поджидал Гадюка с веселой компанией плотников, кровельщиков, штукатуров и каменщиков. Эти люди делали вид, что раньше времени начали праздновать Новый год.
Еще в храме «Весенний холм» Хансиро понял: Гадюка твердо решил помогать Кошечке независимо от того, хочет она этого или нет. Поэтому воина из Тосы ничуть не удивило, что старшина носильщиков каго, пока он спал, обеспечил делу княжны Асано поддержку отокодатэ округа Хондзё. Словом отокодатэ, означавшим «храбрецы», называли себя созданные горожанами отряды самообороны. Впрочем, Хансиро мысленно назвал «храбрецов» менее лестно: мати якко — «люди из городских низов». Союз с Гадюкой и его друзьями казался самураю из Тосы полезным, но не очень желательным.
Многие из знаменосцев сёгуна развлекались тем, что жестоко и грубо издевались над торговцами и ремесленниками. Для защиты от этих наглых знатных мучителей некоторые торговцы основали братства «храбрецов», куда входили ремесленники и цеховые старшины их округов. Иногда отокодатэ также боролись с самураями низших разрядов и