— Мы такого человека не видели. Кто-нибудь из его противников умер?
Последнюю фразу настоятель произнес отнюдь не для поддержания беседы. Местные жители имели привычку, чтобы не связываться с чересчур любопытными чиновниками, подкидывать трупы неопознанных путников на крыльцо храма. Поскольку похороны людей, умерших при невыясненных обстоятельствах, карались по закону, настоятель каждый раз не знал, куда девать очередные разлагающиеся останки, пока шло следствие. И немалая доля сакэ, которое храм получал в дар от богатых покровителей, уходила на консервацию зловонных вещественных доказательств.
— Нет, никто.
«Хотя, возможно, эти болваны и жалеют, что не умерли», — подумал Хансиро.
По крайней мере, элементарный стыд должен помешать людям Киры поднять шумиху вокруг этого дела. Им нанесла поражение женщина, почти девчонка. Они словно наступили в темноте на собачье дерьмо и потому станут молчать о всем происшедшем.
Настоятель провел рукой по своей лоснящейся голове: эта стычка ему, пожалуй, еще аукнется.
— А все-таки смелый человек этот монах, — заговорил Мусуи. — Вы сказали, что он выступил один против четверых?
— Его противники были слабы духом, трусливы и неумелы.
Неумелы! Кошечка, по-прежнему не поднимая головы, метнула в сторону Хансиро жгучий косой взгляд и быстро опустила глаза.
«Неумелы!» Возмущение вскипало в груди молодой женщины. Разве тот мерзавец, наемный убийца, не обладал хищным орлиным носом? Разве он не гордился собой? Разве его меч не был стальным?
— А не может ли это происшествие как-то связываться с делом князя Ако-Асано? — В тусклом свете ламп Мусуи, кажется, не замечал, как дрожат руки Кошечки, наливающие ему чай. — В последнее время я много слышал о нем.
— Говорят, какой-то одинокий воин собирает армию, намереваясь отомстить за смерть коварно погубленного князя, — подхватил тему беседы гость, сидевший возле Горного Ветра.
— Этот беглец просто безрукий бродяга, — отрубил Хансиро. — Но в Эдо есть люди, которые желали бы срезать этот слух как тонкий росток, чтобы его не пришлось впоследствии вырубать топором.
«А ты, конечно, садовник и уже щелкаешь ножницами», — пробормотал себе под нос Мусуи.
— Крестьяне у колодца болтают, что у князя Асано была дочь. Теперь она бежала из столицы и где-то скрывается, а этот священник-воин ее защищает, — внес свою лепту настоятель.
— Я был там, — неожиданно объявил Горный Ветер.
Все повернулись к борцу и удивленно взглянули на него.
— Я был в Ёсиваре — в «Благоуханном лотосе» в тот вечер, когда оттуда исчезла красотка, про которую говорят, что она, возможно, и является дочерью князя Асано.
Кошечка была уверена, что все присутствующие слышат, как бьется ее сердце, — его толчки отдавались у нее в голове, словно удары прибоя. Но кроме бамбуковой флейты Мусуи у нее под рукой не было ничего, что могло бы превратиться в оружие. При ней нет даже ножниц! Она могла бы по крайней мере вонзить их себе в сердце раньше, чем этот наемник посмеет протянуть к ней руку. Кошечка поклялась на будущее всегда держать свои ножницы наточенными и постоянно носить их с собой. Если, конечно, это будущее ей обещано.
«Иди по пути Пустоты, и твой путь будет Пустотой», — вспомнила она слова Мусаси из «Книги о Пустоте», и они успокоили ее.
— А как выглядит ее светлость? — вскользь бросил Хансиро.
Он сидел очень прямо, но тут подобрался, словно перед прыжком, и Кошечка это заметила.
— Девчонку, надо сказать, я не видел. Я в первый раз заглянул в «Благоуханный лотос», и больше ноги моей там не будет. — Горный Ветер пришел в восторг, что наконец-то сумел привлечь внимание собравшихся. — В тот день я боролся с первым борцом всей страны, господином Расставленные Ноздри, в зале Зеленого нефрита. Он уложил меня поворотом «стрекоза», но…
— Простите меня, уважаемый чемпион, но что же произошло в «Благоуханном лотосе»? — прервал рассказчика настоятель, которому уже приходилось проводить время в обществе борцов.
— Ничего такого, о чем мы хотели бы знать, верно? — Широкозубый монах игриво ущипнул рукав Кошечки.
— Это был неприятный вечер, но начинался он неплохо, — продолжал Горный Ветер. — Тамошние ведьмы заставили меня выпить немного сакэ, потом четыре шлюхи на полночи стали по очереди облизывать мой «мужской скипетр», и тут на дом навалилась целая армия.
Борец взмахнул массивной рукой, словно нанося удар невидимому противнику, и продолжил:
— Шум стоял такой, словно все слуги Асано явились спасать дочь своего господина. Все завопили, забегали взад-вперед. Я подумал, что началось землетрясение, потом зазвонил пожарный колокол. И я выскочил на ночной холод совсем голый. Шлюхи разбежались по углам, как паучата, а я убрался восвояси несолоно хлебавши.
Пока собравшиеся обсуждали так называемое дело Ако-Асано, Кошечка перешла от сжимающего сердце страха к отрешенности и покою. Она теперь двигалась по пути Пустоты.
Когда ее хозяин пожаловался, что у него онемели плечи, Кошечка растерла их и в это время сумела незаметно снять с его головы запачканный в крови клочок бумаги. Потом она налила поэту чая, выколотила его трубку и снова старательно набила ее табаком, не забывая следить за тем, чтобы ее движения не были слишком изящными.
Но беглянка все же не смогла полностью отключиться от происходящего и потому заметила, что ронин из Тосы, когда его спрашивают о чем-нибудь, ведет себя как ива, которая нагибается, чтобы ветер пролетел над ней. Он вежливо кланялся собеседнику и умело оставлял вопрос без ответа. У этого ронина глаза были золотистого цвета — «тигриные». Считалось, что на вопрос человека с тигриными глазами нельзя не ответить. Хансиро говорил мало, но каждый раз, когда разговор уходил в сторону от вражды между Асано и Кирой, одной фразой умело возвращал его в прежнее русло.
К концу вечера воин из Тосы уже выведал все, что было известно его собеседникам, а сам не рассказал о себе почти ничего. Кошечка с облегчением услышала, что слухи о ее бегстве опирались на очень малое количество правды, сдобренное изрядной порцией нелепостей и откровенного вранья. И все-таки пересуды о том, что дочь князя собирается мстить за отца, могли повредить ее делу.
— Играете ли вы на таких инструментах, Тоса-сан? — спросил Мусуи, беря в руки свою флейту, лежавшую рядом с ним.
— Очень плохо, — ответил Хансиро.
— Может, вы все же окажете нам честь и усладите музыкой наш слух в этот приятнейший вечер?
— Простите, но мне не хватает мастерства для того, чтобы выступать перед таким высоким обществом, — и Хансиро поклонился, чтобы его отказ не показался собравшимся слишком грубым.
— Пожалуйста, Тоса-сан, окажите нам честь — проведите эту ночь у нас, — поклонился ему в ответ настоятель. — Здесь мало удобств, но я уверен, вам они покажутся достаточными.
— Благодарю вас, ваше преподобие.
Монахи стали расходиться по своим крошечным кельям, а Хансиро меж тем решал, стоит ли ему прийти этой ночью к мальчику-слуге, который бросал на него украдкой страстные взгляды. Мальчик был миловидный, стройный, гибкий и очень умело, совсем по-женски, изображал застенчивость и добродетель. Юный служка выглядел так соблазнительно, что сумел раздуть искру желания в теле Хансиро. Взглядывая на слугу Мусуи, воин из Тосы всякий раз ощущал покалывание в кончиках пальцев, легкий звон в ушах и приятное возбуждение, как после первых глотков сакэ. К концу вечера возбуждение превратилось в сильный позыв плоти.
Но любовные упражнения с этим подростком, во-первых, могли бы отвлечь сыщика от его задачи. Во-вторых, слуга мастера Мусуи, скорее всего, уже является любовником своего хозяина. Хансиро решил, что в любом случае он либо не найдет в постели мальчика никого, либо застанет в ней погруженных друг в друга партнеров.
Кроме того, у Хансиро было маловато опыта в любовных делах с мальчиками. Даже самые красивые и воспитанные из них имели серьезные недостатки: они были молоды, неопытны и чересчур почтительны днем. Хансиро не хотелось мешать пыл любовника с рассудительностью наставника, а именно к таким отношениям и стремились юнцы.
Ронин из Тосы предпочитал водить дружбу с куртизанками второго или даже третьего разряда, притом не слишком молодыми и не очень красивыми. В постели они были такими же умелыми, как таю, но не были такими хитрыми. Плата за их любовь не заставляла мужчину идти к ростовщикам. В отличие от высокомерных таю, эти женщины не поддразнивали любовника, не заставляли его часами просиживать в приемной в компании хихикающих учениц. И к тому же не имели обыкновения требовать дорогих подарков и любовных писем.
Хансиро слегка потянул за рукав Мусуи, проходившего мимо него к двери.
— Чего вы хотите, уважаемый?
— Я хочу обратиться к вам с дерзкой просьбой.
— Просите о чем хотите, сын мой. Я был счастлив познакомиться с таким образованным человеком, как вы.
— Не могу ли я взять на время вашу флейту?
Ночь стала прохладной, дальний гром прокатывался по горизонту, напоминая удары волн о пустынный берег. Ветер шуршал стеблями бамбука в монастырском саду. Кошечка лежала под тонким одеялом на выделенном ей узком тюфяке в комнате служек. Эта комнатка могла бы показаться довольно тесной, но многие из лежавших на полу тюфяков пустовали: их владельцы согревали постели своих наставников.
«О-Дзидзо-сама, прошедший шесть видов существования! Завтра я принесу тебе дары и воскурю в небеса дым благовоний и благодарность за то, что ты защитил меня этой ночью», — подумала Кошечка.
Потом она позволила себе переключить внимание на печальную мелодию, доносящуюся до нее из стенающего под грозовым ветром древнего сада.
Мусуи говорил, что у каждой бамбуковой флейты есть своя душа и свой голос и что флейта всегда ждет встречи с родственной человеческой душой, чтобы спеть свою собственную песню. Сейчас его флейта пела через Хансиро. Эта песня походила на стоны одиноких ветров, которые кружат в горах среди высоких скал и протирают в седых камнях глубокие борозды, и на крик морских птиц, парящих над волнами, подтачивающими огромные утесы.