ебольшую.
— Мы потренируемся позже, — сказала Кошечка. — А теперь, двигаясь по дороге, давай играть — будем считать монахов.
— А как в это играют?
— Ты понесешь фуросики и сундучок, пока не увидишь первого. Потом я понесу их, пока не увижу следующего, и так далее.
— Мне и так больно видеть, что вы тащите этот узел, как грязный носильщик. Будет несправедливо, если вы взвалите на себя еще одну ношу.
— Я — сильный парень. Я могу нести столько же, сколько лошадь.
— Можно мне одолжить у вас нож?
Кошечка передала Касанэ широкий клинок. Через пару минут деревенская девушка смастерила отличный шест, срезав один из стеблей бамбука, росшего вдоль дороги. Потом она повесила свой сундучок на один его конец, узел на другой, подняла все это сооружение и легко уравновесила ношу на плече, чуть шевельнув коромыслом, чтобы сбалансировать грузы.
— Идемте!
Красное, как корень марены, заходящее солнце наводило глянец на горы, по склонам которых торопливо шли Кошечка и Касанэ. Холодный порывистый ветер подгонял путниц, хлопая полами их плащей. От крутого спуска у женщин сводило икры, их ступни скользили, и пальцы вдавливались в носки сандалий. Путницы переобулись, и теперь новая обувь немилосердно натирала им ноги, но Кошечка и Касанэ почти не замечали неудобств.
Колокольчики паломниц весело позвякивали. Госпожа и служанка много смеялись и передавали друг другу ношу, как только замечали бритую голову монаха. Носильщики каго наперебой зазывали странниц в свои носилки.
Ночь застала беглянок в горах, но они все же добрались до Мисимы при свете луны и больших фонарей, свисавших с крыш пригородных лавок и чайных домов.
— Путеводитель советует остановиться в гостинице «Форель», — сказала Кошечка. — Там сказано, что она недорогая и чистая.
Кошечка и Касанэ нашли эту гостиницу в тихом боковом переулке и устало опустились на помост прихожей. Они находились в пути с предрассветных часов этих суток.
— Добро пожаловать! — низко поклонилась гостям служанка. Она сняла с путниц пыльные сандалии и аккуратно поставила их в ряд — носками наружу, чтобы утром постояльцы легко могли всунуть в них ноги. Вторая служанка вошла в прихожую с полотенцем через плечо и тазом горячей воды, чтобы омыть ступни путешественницам.
— Подождите! — Кошечка лихорадочно ощупывала складку своей куртки.
— Что случилось, младший брат?
— Деньги! — прошептала Кошечка. — Наши деньги пропали!
ГЛАВА 36Милости тысячерукой Каннон
Крошечная ночлежка располагалась вдали от других домов возле леса на границе Мисимы. Решетчатым каркасом, который выглядывал из-под ее потрескавшейся штукатурки, и погнувшимися оконными рамами она напоминала клетку для сверчков. Кошечка и Касанэ стояли на земляном полу узкой прихожей.
— Пятнадцать медных монет с носа, — объявила хозяйка. Ее короткая одежда, открывавшая голые икры старухи, состояла в основном из заплат и была подпоясана соломенным шнуром. Седеющие волосы хозяйки выбивались клочьями из-под тряпки, собранной в узле над морщинистым лбом.
— За ванну, еду и топливо для готовки, разумеется, плата отдельная.
Она говорила громко, чтобы перекричать доносившиеся изнутри помещения рев младенца и визгливые крики его ссорящихся родителей.
Кошечка вглядывалась в единственную комнату ночлежки. Голый деревянный пол-помост был до отказа забит посетителями и вещами. Единственными источниками света там были фитиль из сердцевины травы-ситника, еле тлевший в стоявшей на полке глиняной миске, и огонь очага, находившегося в центре комнаты. Воздух помещения пропитывал мерзкий запах ворвани.
Кошечка откинулась назад, чтобы рассмотреть деревянную табличку, прибитую к косяку лачуги, и прочла: «Гостиница “Приют паломников”. Низкие цены».
— Не стойте на пороге: вы морозите дом! — прикрикнула на женщин хозяйка.
Кошечка так замерзла, что едва могла двигаться, и слышала, что Касанэ тоже стучит зубами от холода. Она повернулась и задвинула за собой деревянную дверь, но тут же пожалела об этом поступке: запах ворвани мгновенно перебила еще более сильная вонь, шедшая от пожилой монахини, чью безволосую голову покрывали гноившиеся язвы.
— Нас обокрали.
Кошечка слишком устала, чтобы сдвинуться с места, и мысль о том, что опять придется таскаться по всей Мисиме в поисках более дешевого ночлега, приводила ее в отчаяние. А мысль о том, что придется заставить Касанэ шагать дальше, была невыносима.
— У нас есть только двадцать мон, — Кошечка встряхнула в ладони мелочь, которую она и Касанэ отыскали в своих рукавах, — сдачу, оставшуюся от мелких покупок, до которой не добрался вор.
— А вещей на обмен нет?
— У нас с собой только самое необходимое.
Хозяйка гостиницы долго рассматривала нищенок, прищурив глаза. В конце концов она, видимо, решила, что двадцать медных монет лучше, чем ничего, и не стала прогонять безденежную пару.
— Ладно, оставайтесь.
И она показала на кучу валявшихся в углу грязных одеял, которые словно тряслись от скакавших по ним паразитов:
— За постель отдельная плата.
— Мы обойдемся без постели.
Кошечка положила на пол узел, потом присела сама — на край деревянного помоста, — развязала сандалии и сняла грязные таби. Ее мокрые ступни посинели и онемели от холода.
Хозяйка принесла миску холодной мутной воды. Касанэ выбросила из нее таракана. Потом она и Кошечка намочили в миске свои полотенца и стерли грязь со ступней. После такого омовения госпожа и служанка встали и стали пробираться между спящими паломниками и нагромождениями вещей. Младенец в глубине комнаты все еще орал, а его родители по-прежнему ссорились.
Кошечке хотелось убраться как можно дальше от покрытой язвами монахини. Она обошла голосящего младенца и его скандальных родителей, потом переступила через старика и молодую женщину, видимо его дочь, у которой спина была скрючена, как побег папоротника. Похоже, несчастная страдала той таинственной болезнью, от которой искривляется позвоночник, и теперь они с отцом шли в Исэ молить богиню Солнца об исцелении.
Хозяин дома сидел возле очага и, казалось, не обращал внимания на шум и вонь. Он мастерил себе сандалию, — надев две петли из бечевок на длинные мозолистые пальцы правой ноги, мужчина оплетал их такими же бечевками из рисовой соломы. Кошечка перешагнула через выставленную вперед ногу и даже не извинилась за свою грубость.
Она злилась не потому, что не смогла найти лучшего места для ночлега, — она была в ярости от того, что позволила обокрасть себя. Только темнота останавливала ее от того, чтобы не кинуться в погоню за подлой тварью. Наверно, женщина на дороге, притворявшаяся пострадавшей, сумела стащить кошелек, когда ухватилась за Кошечку.
— Бака! (Балда!)
Это было грубое слово, и сама Кошечка никогда не произнесла бы его, но брат Касанэ мог себе это позволить. И, пробираясь в полной тишине мимо запертых лачуг по грязным улицам Мисимы, она снова и снова бормотала это слово, чувствуя удовольствие от толчка, с которым оно срывалось с губ. «Бака!» — пробормотала она и сейчас. Единственный свободный клочок пола обнаружился в заднем углу помещения, возле старухи, которая спала на обрывке циновки, свернувшись в клубок. Этот угол был хорош еще и тем, что находился рядом с задней дверью. Кошечка и Касанэ пробрались туда и прислонили свои вещи к стене. Тут же раскормленные блохи облепили лодыжки женщин, и Кошечка пожалела, что потеряла пудру против них у парома в Кавасаки.
— Ну и здоровенные здесь тараканы — хоть в телегу запрягай! — Касанэ прихлопнула одного из них запасной сандалией.
Тараканы кишели на связках сушеной рыбы, нанизанной на веревки и подвешенной к бревенчатым стропилам лачуги. Они ползали по растрескавшимся стенам ночлежки. Корзина с просом, стоявшая невдалеке от странниц, была усыпана пометом этих насекомых.
Касанэ несколько раз топнула, чтобы разогнать тараканов, и расстелила циновки.
— Зря мы не взяли постель у этой скупердяйки, — тихо сказала она, растирая своим полотенцем ступни Кошечки, чтобы согреть их.
Та удивленно уставилась на свою служанку: уж не сошла ли Касанэ с ума?
— Тогда тысячерукая Каннон благословила бы нас своей божественной милостью, — продолжала та торжественно, но с едва заметным насмешливым огоньком в глазах.
Кошечка чуть не задохнулась от изумления и с сомнением взглянула на служанку.
— Я хочу сказать: нам понадобится тысяча рук, чтобы чесаться!
Когда малыш прекратил рев, набирая воздуха для новых воплей, Кошечка услышала громкий шум, доносившийся со двора — там кто-то сильный выдергивал пучки соломы из нижнего края крыши.
— Ах ты, наглец! — крикнула в ночную темноту хозяйка ночлежки, распахнув дверь. — Убери отсюда свою мерзкую скотину, или я вышибу из нее дух.
И, схватив увесистый булыжник с земли, она запустила им в голодную лошадь и ее хозяина — почтового слугу, который пытался украдкой позволить своему животному подкормиться.
— Блохи, вши, у подушки фыркает лошадь, — тихо прочла Кошечка для удовольствия Касанэ.
— Ты сам сочинил эти стихи, младший брат?
— Нет, их написал мастер Басё.
Это стихотворение из знаменитого путевого дневника Басё утешило Кошечку: сам великий мастер останавливался в такой же скверной гостинице, как эта.
— Мне нужно кое-куда выйти, — сказала она Касанэ. — Последи за вещами.
Кошечка знала, что у нее не будет спокойно на душе, пока она не проверит, куда ведет задний выход. Она зажгла свой фонарь, и хозяйка гостиницы с жадностью посмотрела на него. Кошечка поняла, что та непременно потребует у нее этот светильник утром, как часть платы за ночлег.
Стоя на гнилой доске, Кошечка потушила фонарь, выждала, пока ее глаза привыкнут к темноте, и внимательно осмотрела крошечный заваленный хламом дворик.
После недавних дождей он превратился в топкое болото и под уклоном спускался к чернеющему вдали оврагу. Кошечка нашла короткую крепкую палку и поставила ее возле тяжелых деревянных ставней, применявшихся во время грозы. Потом надела изношенные