Мальчика-сироту взял на воспитание господин его отца, второразрядный князь с доходом всего в пятьдесят тысяч коку. Хансиро и единственный сын князя воспитывались вместе, как братья. Вполне естественно, что Хансиро, повзрослев, присягнул в верности своему молодому господину.
Князь уехал в Эдо и оставил сына управлять поместьем, но тот промотал наследство с красавицей-куртизанкой. Слуги князя лишились своих мест. Княжеская семья продала все, что у нее оставалось, но выручка досталась ростовщикам. Урожай риса был заложен в пользу заимодавцев. Токугава Цунаёси отдал поместье одному из Яманути.
Отец молодого князя публично отрекся от сына. Сын стал нищенствующим священником и в одних лохмотьях отправился к святыням замаливать свои грехи. Когда молодой человек прощался с Хансиро, тот думал, что его душа не сможет вместить такого огромного горя. Теперь, сидя на балконе «Ласкового приюта», ронин из Тосы чувствовал почти такую же сильную душевную боль, и она навалилась на него неожиданно, как враг из засады.
«Нет пестрой кошки. Теперь крысы лезут в дом, суют нос в горшки», — неожиданно вспомнил он строки Кандзано, сумасшедшего поэта с Холодной горы. Да, как только Хансиро услышал, что Кошечку обезглавили, горькие мысли стали хозяйничать в его душе слишком вольно. К тому времени, когда воин из Тосы собрал свои немногие вещи и попрощался со Снежинкой, он уже решил, что ему делать.
Прежде всего, он убедится, что голова, выставленная у заставы, действительно снята с плеч той, за кем он гнался, — красавицы с несчастливой судьбой. Он помолится о ее душе, а потом отправится дальше на запад.
Власти наверняка осмотрели тело убийцы, обнаружили, что казнили женщину, и выяснили, что это была незаконная дочь князя Асано, но не объявили об этом. Возможно, они даже решили держать позорное для них дело в тайне, чтобы избежать скандала.
Слуги князя Ако заслужили право узнать правду о судьбе дочери своего князя. Хансиро расскажет о борьбе и гибели советнику князя, Оёси, который, по слухам, кутит в Киото. Сделав это, он дойдет до берега моря и наймет лодку, которая переправит его на родной остров Сикоку. Он уединится там в гроте у моря и больше никогда не вспомнит о княжне Асано.
В сумерках Хансиро подошел к заставе Хаконэ. Он медленно прошел мимо четырех подставок с головами, поднятыми на уровень глаз для удобства зрителей, и прочел надписи на установленных рядом табличках. Дойдя до последней головы, он повернулся и пошел обратно.
Хансиро внимательно осмотрел остекленевшие глаза, открытые рты, посиневшую кожу, спутанные космы распущенных волос и оскаленные зубы страшных останков. Потом он долго стоял, глядя в небо поверх ограды заставы.
Губы воина из Тосы сложились в едва заметную улыбку: он снова недооценил княжну Асано! Ну конечно, она проскользнула сегодня у него под носом. На лице Хансиро не отражалось ничего, но его душа взлетела от радости под облака, как воздушный змей в виде дракона, подхваченный ветром второго месяца. «Ветер нельзя поймать сетью», — вспомнил он старую поговорку.
Хансиро подошел к заставе и предъявил подорожную. По другую сторону ограды он нашел чайный дом, куда часто заходили охранники и писцы. Глотая горячий чай и глядя на непрерывно падающие капли только что начавшегося мелкого дождя, он старательно прокручивал в уме образы путников, проходивших мимо «Ласкового приюта».
Это были простые люди, какие обычно встречаются на Токайдо, паломники, служащие, посредники больших торговых домов, монахи, странствующие ремесленники, носильщики, погонщики вьючных лошадей, крестьяне с грузами всех видов. И Мумэсай — воин с запада, который рисует Бэнкэя на мосту Годзо.
Мумэсай! Рука Хансиро, подносившая ко рту чашку, замерла на полдороге. Он не замечал, что пар от горячего чая щекочет ему нос. Хансиро почти не слышал шорох гладкого камня — звук шашки для игры в го, скользящей по тяжелой деревянной доске. Эти черные полированные диски делали из сланца. Их размер выбирался так, чтобы шашку было удобно держать между большим и указательным пальцами игрока. Потом воину из Тосы почудился хрустящий щелчок, словно он с силой опустил эту шашку на новое пересечение линий нанесенной на доску сетки. Черные шашки окружали шашку противника — тоже полированный диск, но из белого ракушечника. Шашка, которой играл Хансиро, называлась «Мумэсай».
Несмотря на сломанный нос, художник со времени схватки у парома мог пройти по Токайдо гораздо дальше. Вместо этого он до сих пор шел в одном ритме с княжной Асано. За кем он следовал сегодня?
Хансиро последовательно исключил всех путников, кроме одного — крестьянина, которого не смог разглядеть под грудой поклажи. Его разуму легче было уверовать в то, что Кошечка не проходила сегодня по дороге к Хаконэ, но интуиция подсказывала, что этим безликим крестьянином была именно она.
Хансиро редко позволял себе удивляться чему-либо, но сейчас он был более чем удивлен — он был поражен тем, что княжна Асано взялась таскать по Токайдо тяжести, как какая-нибудь «тетка с грузом на плечах». Он мог представить себе, что такая женщина, как Асано, избалованная дочь князя, рискнет отправиться в опасный путь одна. Он мог представить себе, что она не отступит в схватке с врагами и не дрогнет, нанося смертельный удар. Но он не мог и вообразить, что княжна унизится до роли вьючного животного.
Из всех свидетельств ее стойкости и решимости добраться до виновника смерти своего отца это больше всего тронуло душу Хансиро. Он продолжал сидеть без движения, а чайный дом постепенно наполнялся громким смехом свободных от дежурства охранников с заставы. Хансиро вспомнил слова своего наставника: «Идти по Пути не трудно, если сделан выбор». Воин из Тосы понял, что до сих пор его выбор не сделан. С той минуты, когда посланец Кувшинной Рожи появился в дверях его комнаты, Хансиро исполнял лишь то, чего от него ожидали. Но теперь он мысленно поклялся сделать больше. Он не только защитит княжну Асано в пути, он отдаст себя полностью — ум и сердце, руку и меч — служению этой героической женщине. Да будет так.
Теперь ему оставалось только найти княжну Асано. Хансиро взглянул в задний угол комнаты, где обычно сидели правительственные писцы. Двое из них как раз распивали там первый чайник сакэ. Они должны знать имена сотен путников, прошедших сегодня мимо их стола. И очень вероятно, что они могут связать каждое имя с лицом носящего его человека: это их работа.
В боевом искусстве много разнообразных и иногда необычных приемов: японские воины и их наставники всегда были изобретательны. Хансиро умел завязать веревку любым узлом, биться мечом, переходить реку вброд в доспехах и плавать со связанными руками и ногами. Он научился отбивать летящие стрелы железным веером и метать иглы в глаза противника. Но теперь воину из Тосы нужно было применить прием, которому не учили ни в одной школе. Он должен был напоить собутыльника настолько, чтобы тот вспомнил нужные Хансиро имена, но не смог вспомнить на следующее утро, о чем говорил вечером.
ГЛАВА 38И голова крысы, и шея быка
После долгой холодной ночи под открытым небом Кошечка и Касанэ на рассвете отыскали покинутую хижину лесорубов. Своим ножом Касанэ срезала низкие стебли кустистого бамбука и устроила из них постель. Обессилевшие, промокшие и дрожащие беглянки легли на нее, прижавшись друг к другу, чтобы согреться, и проспали на этом ложе из листьев, пока солнце не поднялось выше деревьев.
Проснувшись, они отправились добывать еду. Кошечка не знала даже, с чего начать, но Касанэ повела ее к зарослям бамбука, перистые стебли которого поднимались над вершинами деревьев хурмы и кедров.
— Надо слушать пальцами ног. — Сосредоточенно сдвинув брови, деревенская девушка стала ощупывать ступнями жирную суглинистую почву между стеблями бамбука.
— Вот один! — Кошечка почувствовала своей босой ногой твердый конец бамбукового ростка. Она обрадовалась сильнее, чем ожидала, но удержалась от восклицания. Кричать было не только глупо, но и опасно: громкий звук нарушил бы покой этого зеленого, полного шелеста листьев, уголка.
Кошечка опустилась на колени в сухие листья и впервые в жизни стала копать землю ножом и руками. Она зачерпнула рукой немного черной грязи и растерла ее в ладонях. Потом поднесла ладони к лицу и вдохнула запах земли, похожий на запах плесени.
Когда Касанэ поняла, что не сможет отговорить свою госпожу от грязной работы, она объяснила ей, что «дети бамбука», которые уже показались на поверхности земли, слишком волокнистые и невкусные — пусть госпожа не занимается ими. Теперь деревенская девушка учила свою хозяйку, как находить ногами ростки бамбука, еще скрытые под землей.
— Дети бамбука будут нежными, потому что еще не столкнулись с грязью.
Касанэ разгребла ножом слежавшуюся землю, оголяя найденный Кошечкой побег, и срезала его там, где он сужался, прикрепляясь к корневищу.
— Побеги этого бамбука — его называют «Кандзан-сама» — хороши для еды в любое время года.
— Ты знаешь, что этот вид бамбука называют «Кандзан» в честь сумасшедшего поэта с Холодной горы? — спрашивая это, Кошечка запоминала, где и как Касанэ срезала росток в коричневой оболочке. — Поэт Кандзан всюду ходил со своим другом Найденышем, а у этого бамбука тоже есть пара.
— «Найденыши» — это те, что с кисточками? — спросила Касанэ, укладывая срезанный росток на кучку собранных перед этим побегов.
— Да.
— А почему эти стволы называют «метущими небо» — не из-за них? — Касанэ показала взглядом на нежные серебристые изнанки листьев, образовавших над ее головой шелестящий шатер.
— Думаю, да. — Кошечка откинулась на пятки и взглянула вокруг себя, на сотни тонких стволов. — Конфуций говорит, что без мяса люди худеют, но без бамбука они грубеют.
— Это правда, — пробормотала Касанэ.
Полые стволы с тонкими стенками были твердыми и блестящими. Словно какой-то великий мастер выкрасил их в темно-зеленый цвет, добавил мазки серебряных, изумрудных и пурпурных тонов и покрыл все это лаком. Гибкие стебли медленно и спокойно покачивались под легким ветром, который шуршал в листьях над головой Кошечки, и поскрипывали, словно тяжесть неба давила на них.