Касанэ подрубила ножом молодой стебель бамбука и обрезала его там, где он начал сужаться, примерно на высоте своих плеч. Потом вонзила лезвие в верхушку стебля и слегка ударила по рукоятке, толкнув нож вниз. Лезвие срезало тонкую полоску. Касанэ повторила эту операцию несколько раз, пока не получилась целая стопка лежавших одна на другой гибких стружек. Она свернула эту стопку в кольцо, накладывая один конец на другой, связала концы и надела кольцо на плечо. Ростки Касанэ собрала в подобранный кверху подол своей одежды. Кошечка вытерла руки полой своей куртки. У обеих беглянок одежда была забрызгана грязью после ночной схватки.
Путницы двинулись обратно к хижине дровосеков, навстречу шуму падающей воды.
Ручей, который они слышали, перепрыгивал через ковры пышного мха, обрызгивал их сверкающей влагой, скатываясь, как по ступеням, по растрескавшимся выступам черной гранитной скалы, из щелей которой торчали папоротники, и наконец падал в углубление скального основания горы, образуя небольшой пруд. Из этого пруда дровосеки отвели воду по бамбуковым срубам к располагавшемуся возле их хижины маленькому водоему, вырубленному в каменной толще. Из поросшего мхом конца последней трубы в этот искусственный резервуар постоянно стекала струя воды. Вода переливалась через край каменной чаши и уходила по руслу, которое сама пробила себе в скалистом склоне.
Хижина не имела окон и обветшала, но была просторной. Ее дощатые крыша и стены были покрыты вертикальными полосами кипарисовой коры, которые закреплялись уложенными горизонтально молодыми ветками. Через все помещение лачуги — от передней двери к задней — шла утоптанная земляная дорожка. В центре хижины находился очаг. Над углями, оставшимися с прошлых растолок, висел ржавый железный котел. Крюк, на котором он держался, был прикреплен к почерневшей от дыма потолочной балке и представлял собой обрубок ствола кедра — большой сук с отходящей от него веткой поменьше.
У боковых стен лачуги располагались два низких широких помоста из неструганных досок, на которых дровосеки спали.
Возле очага на полу возвышалась кучка корней лотоса и лопуха, водяного кресса, орехов и грибов, собранных Кошечкой и Касанэ в лесу. На одной хурме они обнаружили несколько зрелых золотисто-оранжевых плодов, чудом сохранившихся на голых ветвях, и Кошечка помогла Касанэ влезть за ними. Голодные беглянки съели плоды сразу же.
— Покажи мне, как добывать из бамбука огонь, старшая сестра. — Кошечка взглянула на солнце — оно уже поднялось над их головами. Значит, намного теплее, чем сейчас, сегодня уже не будет. — Пока еда варится, мы можем выкупаться и постирать одежду.
Вода, наполнявшая пруд, сбегала к нему с заснеженных горных вершин и почти не нагревалась на пути вниз. Погружение в холодную воду зимой считалось у религиозных аскетов одним из способов приближения к святости, но Кошечка выкупалась быстро, не желая, чтобы какой-нибудь бродящий по горам местный житель случайно застал ее голой.
Теперь госпожа и служанка сидели на самой нижней из трех бревенчатых ступеней, которые вели к двери хижины. Это место согревалось солнцем, но беглянки мерзли: их волосы были мокрыми, а влажная, недавно выстиранная одежда прилипала к спинам.
Касанэ вырезала из бамбука палочки для еды, и Кошечка сейчас доедала последний ломтик бамбукового ростка с бамбуковой оболочки, а крестьянка быстро и умело плела широкополую шляпу из тонких, как бумага, оболочек ростков и гибких бамбуковых стружек, которые она еще утром положила отмачиваться в пруд, придавив сверху камнем.
— Вы думаете, кто-нибудь может прийти сюда? — спросила она Кошечку.
— Не знаю, — ответила та.
Холодная ванна придала Кошечке сил. Она ощущала себя больше чем просто чистой. Она чувствовала себя так, словно оставила на грязном дворе в Мисиме не только свои немногие жалкие пожитки, но и худшую часть своего прошлого. Длинным тонким бамбуковым стеблем Кошечка принялась чертить на жирной поверхности утрамбованной земли символы.
— Простите меня за грубость, но что здесь сказано? — Касанэ отложила в сторону готовую шляпу и начала плести вторую.
Указывая палочкой, Кошечка прочла по слогам:
— Луна убывает, тень облака скользнула, была — и нет ее.
Эти стихи Кошечка прочла своей верной спутнице накануне ночью, чтобы утешить ее в темном и мокром от дождя лесу.
— Не окажете ли вы мне, недостойной, честь снова объяснить значение этих строк? — Касанэ не уставала снова и снова обдумывать стихотворение.
— Строки означают следующее: ты думаешь, что интерес твоего поклонника к тебе, возможно, уже убывает и его увлечение пройдет, как тень, скользнувшая по лицу луны. — Кошечка показала концом палочки в сторону Токайдо и невидимого отсюда суетного мира. — С мужчинами осторожность никогда не мешает, старшая сестра.
— Возможно, я никогда его больше не увижу.
— Человек не может управлять своей судьбой. Рукав касается рукава, потому что это суждено заранее.
— Что значит вот это? — Касанэ наклонилась и коснулась пальцем земли под первым символом.
— Способ написания называется «Омна-дэ» — «Женское письмо». Каждый символ обозначает один слог — часть слова. Эти три, — Кошечка показала на нужные знаки своим прутом — читаются как «убывает».
— Подумать только! — Касанэ неуверенно начертила пальцем на земле символ — получилось неумело, уродливо.
— Сильнее загибай этот конец внутрь, старшая сестра. — Кошечка положила руку на ладонь Касанэ и направила ее палец.
Касанэ смущенно хихикнула:
— Я слишком глупа, чтобы научиться этому.
— Без полировки ни один драгоценный камень не блестит. — Кошечка показала по частям, как чертится этот символ хираганы. — Попробуй снова.
Касанэ торопливо доплела вторую шляпу. Потом метелкой из листьев бамбука расчистила землю перед собой. Кошечка начертила там все сорок семь символов слоговой азбуки хирагана, и Касанэ принялась терпеливо заучивать их.
Глядя на свою спутницу, Кошечка понимала ее радость и восторг. Касанэ сейчас открывала, словно сундук с драгоценностями, великую сокровищницу письменности. Перед деревенской девушкой возникал новый мир.
Кошечка вспомнила, с какой страстью она сама в детстве училась письму. В то время десять дней между появлениями в доме ее матери сэнсэя — учителя каллиграфии — казались ей бесконечными. Уже за час до его прихода дочь князя Асано раскладывала и расставляла кисти, чернильный камень и баночки с водой на низком лакированном письменном столе, потом садилась за него и ждала учителя в большой, залитой солнцем комнате, выходящей в сад.
Комната была заставлена полками, на которых лежали книги. В нише — такономэ — висел свиток со стихотворением — один из нескольких, которые сменяли друг друга в соответствии с временами года. В честь учителя в курильнице, стоявшей у письменного стола на подставке из тикового дерева, всегда тлела особая ароматная смесь.
Теперь в ее родном доме живет кто-то другой. Чужие свитки висят в этой такономе. Книг больше нет. Но уцелело самое хрупкое — непрочное, как пузырек на воде, воспоминание об этой комнате и радостном нетерпении, которое Кошечка пережила в ней.
На уроках каллиграфии дочь князя Асано забывала обо всем, погружаясь в мир штрихов и изгибов, слушая немые голоса символов. В отличие от большинства девочек, она изучала и китайские иероглифы, которыми пользовались мужчины и ученые, и переносные значения каждого из тысяч значков, терпеливо вникая в связанные с ними понятия.
Даже в середине зимы, когда пальцы княжны Асано мерзли так, что она едва удерживала в них кисть, девочка сидела на татами весь час Козы и половину часа Обезьяны, поджав под себя одетые в таби ноги и держа спину идеально прямо.
Однажды она дрогнула — едва заметно наклонилась вперед, на едва уловимое мгновение. Но учитель, сидевший по другую сторону письменного стола, заметил это и с большим огорчением взглянул на ученицу.
— Молодая госпожа сегодня не готова учиться. — Он встал, шурша своими серыми шелковыми одеждами, печально поклонился и ушел. Маленькая княжна безутешно проплакала весь вечер. Больше она ни разу не покачнулась во время учебы.
«Сидеть в свете лампы перед раскрытой книгой и беседовать в мыслях с людьми прошлого — выше всех удовольствий», — вспомнила Кошечка любимое стихотворение своего учителя-каллиграфа. Она встряхнула головой, чтобы прогнать воспоминание об этой комнате — пусть оно подождет до тех пор, когда Кошечка сможет расслабиться.
— Старшая сестра… — окликнула она Касанэ, жалея, что прерывает ее урок. — Мы должны вернуться на дорогу.
— Может, нам лучше сегодня переночевать здесь? Мы могли бы всю ночь поддерживать огонь, чтобы отпугнуть чертей. — Хижина уже стала казаться Касанэ едва ли не раем. Словно родной дом.
— Как мне быть, как быть? Отвести домой и укрыть в горах свое старое тело! — прочла Кошечка строки сумасшедшего поэта с Холодной горы.
— Да, хорошо бы!
— Мы жили бы тут, как Кандзан и Найденыш… — На мгновение Кошечка позволила себе помечтать. — Две безумные подруги с этой горы.
— Да, вы правы, госпожа!
Кошечка вздохнула: эта мечта являлась искушением и для нее. Она тоже боялась дороги Токайдо и ее опасностей. Вернуться туда было все равно что снова окунуться в ледяную воду здешнего пруда. Кошечка позавидовала Кандзану с его хижиной на Холодной горе и вспомнила, как он описывал свой высокогорный приют.
Трудно объяснить.
Как высоко я живу.
Там, на деревьях,
Облака вместо листьев,
Дождь, подземные толчки.
— Дровосеки могут вернуться сюда, — наконец сказала Кошечка. — Ты можешь остаться здесь, старшая сестра. Так будет лучше для тебя. Но я должна идти дальше.
— Конечно. Простите меня за глупость. — Касанэ сгорала от стыда: она совсем забыла о том, что госпожу ждал на южном острове любимый.
Своей метелкой из бамбуковых листьев Касанэ стерла все, что было написано на земле перед хижиной. Кошечка в это время наполнила две бамбуковые фляги водой из трубки и заткнула их вырезанными заранее деревянными пробками. Одну флягу она отдала Касанэ, а другую привязала к своему поясу полоской из бамбука. Потом Кошечка надела шляпу, которую сплела для нее Касанэ. Завязку-полоску ткани, оторванную от подола одежды Касанэ, Кошечка скатала, продела под подбородок, потом пропустила в бамбуковые кольца, висевшие у нее под ушами. После этого она перекрутила завязку, чтобы та не скользила, и связала ее