Ронин из Тосы зашел в маленький веселый квартал, располагавшийся у храмовых ворот, чтобы выпить чаю, дать успокоиться быстро бьющемуся сердцу и обдумать свой следующий шаг.
— Хатибэй… — Касанэ поставила свой ковшик на бочку. В нем было тридцать семь медных монет. Она раскраснелась и часто дышала. — Я видела его!
— Кого? — Кошечка, сидевшая на перевернутой бочке, не сдвинулась с места, но придвинула к себе посох и внимательно всмотрелась в бурлящую толпу, пытаясь разглядеть врагов.
— Того молодого человека, паломника! Пожалуйста, напиши для меня стихотворение.
Кошечка отсчитала несколько драгоценных медяков и подала их Касанэ: в конце концов, любовь важнее еды.
— Купи немного чернил, кисть вот такой толщины, — она подняла вверх мизинец — и два листа бумаги. Бумагу бери сорта хонсё, если сможешь найти. — Кошечка добавила денег, чтобы хватило на бумагу высшего сорта: Касанэ это заслужила. И кроме того, всякое любовное чувство заслуживает почитания, кто бы его ни испытывал — знатнейший или самый низкий из людей.
Касанэ умчалась за покупками.
— Простите за грубость, — проговорил мелодичный хрипловатый голос с сильным осакским акцентом, и бледная изящная рука положила на неоструганную доску рядом с медяками, которые считала Кошечка, две серебряные монеты, называвшиеся «капельками», в надушенной бумаге цветы лаванды. — Вас интересует работа?
Кошечка взглянула вверх и увидела очаровательную белую маску: изогнутый дугой нос с горбинкой и высокой переносицей, нарумяненные щеки и маленький, словно сжатый рот, алый, как мак, и нарисованный с полным безразличием к подлинным контурам губ. Зубы незнакомца были выкрашены в черный цвет, брови сбриты, а вместо них нарисованы посреди лба новые — тонкие, как трехдневная луна. Перед Кошечкой стоял оннагата — актер, исполняющий женские роли.
Его покрытые черным лаком гэта были в целый сяку высотой. Одет актер был в неподпоясанный плащ из толстой шелковой парчи, которая на первый взгляд казалась черной, но на свету оказывалась темно-пурпурной — цвета «черной стрекозы». На этом поле были вышиты огромные серебряные с золотом стрекозы. Сверкающая зеленая с золотом подкладка закатанного, подбитого ватой и утяжеленного грузами подола волочилась бы в пыли, если бы не высокие гэта. Таби актера, белые, как журавлиный пух, облегали ноги, словно вторая кожа. Две длинные булавки с нефритовыми головками прикрепляли к уложенным в сложную прическу волосам шарф цвета лаванды, прикрывавший верхнюю часть головы и спускавшийся до бровей. Шарф скрывал то обстоятельство, что на макушке красавца был выбрит большой круг, как требовало правительство от актеров, игравших женщин. Исполнителя женских ролей сопровождали шедшие сбоку от него носильщик сундуков, слуга с трубкой и табаком, пять простых слуг, почти невидимых под грудами пакетов, и ученик, также накрашенный и одетый в алый наряд придворной девицы.
За спиной актера волновалась толпа поклонниц. Провинциалы редко видят представителей светского общества Восточной и Западной столиц, и здешние жители обычно удовлетворяют свои культурные запросы, читая журналы о новостях театральной жизни, набитые сплетнями о нравах обитателей столичных веселых кварталов. Они изучают дешевые гравюры, изображающие знаменитых актеров и куртизанок, и жалуются, что моды доходят до них уже устаревшими.
Провинциальные любительницы театра сжимали в руках шкатулки с письменными принадлежностями: каждая надеялась, что изысканный оннагата напишет стихотворение на веере или на экземпляре театрального путеводителя, называвшегося «Три чашки сакэ в дождливую ночь». Они подробно обсуждали шепотом последние изменения в прическе актера, вычисляли ширину его парчового пояса, покрывавшего грудь. Они пытались понять, что передают на языке узлов огромные, уложенные в несколько слоев складки банта, которым этот пояс был завязан на животе в манере изысканных куртизанок.
— А что это за работа? — недоверчиво спросила Кошечка: она не хотела поощрять человека, желающего купить любовные ласки мальчика.
— Ну, конечно! — Актер раскрыл веер и со смешком прикрыл им лицо. — Я так увлекся вашей игрой, что забыл все правила хорошего тона. Мое имя Хасикава Хадусэ, но я предпочитаю, чтобы меня называли моим сценическим псевдонимом — Стрекоза.
Актер смахнул веером отсутствующую пыль с огромных стрекоз, вышитых на ткани его плаща.
— Наша труппа сейчас гастролирует по стране, и нам нужны сильные ребята — помогать с декорациями и костюмами. Как тебя зовут, если мой вопрос не слишком груб?
— Хатибэй, — невнятно пробормотала Кошечка, — из провинции Кадзуса.
— Итак, таинственный господин Хатибэй в очень уродливой маленькой маске! — Стрекоза попытался приподнять веером нижний угол лоскута бумаги, закрывавшего лицо и грудь Кошечки. Она откинулась назад и повернула голову ровно настолько, чтобы ускользнуть от веера.
— Ах ты, деревенский скромник! Стесняешься? — лукаво усмехнулся Стрекоза. — Я велю директору нашего театра ожидать тебя. Мы остановились в комнате для гостей возле келий монахов.
Актер сделал едва заметный жест, и носильщик сундуков подал ему чернила и кисть. Пользуясь своим сундучком как письменным столом, Стрекоза написал на своем веере стихотворение и подал его Кошечке. Хор поклонниц завистливо охнул.
Начало сезона
Отмечают по прилету
Красной стрекозы.
— Покажи это нашему постановщику, он примет тебя.
Стрекоза поправил шесть воротников своих многослойных одежд, открывая выбритый белый затылок, его ученик торопливо раскрыл солнечный зонт. Актер был высокого роста и, стоя на своих гэта, возвышался над толпой, словно каланча средних размеров. Его молодой помощник прилагал много усилий, удерживая зонт над головой учителя.
Ходить в сандалиях высотой в сяку было трудно даже опытному человеку, и поэтому Стрекоза небрежно опирался на плечо своего ученика. Двигаясь через плотную толпу, актер покачивал стройными бедрами — пользуясь техникой «текучего шага» куртизанки на прогулке. И так же, как куртизанка, мастер сцены никому не уступал дорогу.
Окружавшая актера толпа поклонниц расступалась, давая своему кумиру пройти, потом смыкалась и тянулась за ним. На солнце темные шелковые одежды Стрекозы переливались неброскими, но сочными красками. Длинный, гибкий и сверкающий, он действительно походил на стрекозу, затесавшуюся в отряд кузнечиков. Касанэ залюбовалась им, раскрыв рот от изумления и восторга.
— Ты что, собираешься зарабатывать на жизнь так же, как вон тот олух? — спросила ее Кошечка, кивком указав на фокусника.
— Что? — Касанэ переключила внимание на свою госпожу.
— Ты что, собираешься выпускать пчел из этой уродливой дыры под носом?
Касанэ закрыла рот и покраснела.
— Если хочешь найти себе мужа, надо учиться хорошим манерам.
Касанэ опустила голову.
— Ворона не станет белой, даже если ее мыть целый год, — печально вздохнула она.
— Возможно, ворону и нельзя отмыть, но мы можем покрасить тебя белой краской. А к тому времени, когда твой поклонник поймет, что ты не белая цапля, он уже будет любить тебя за твою душу.
— Он здесь, рядом, — сказала Касанэ, покраснев. — У прилавка того забавного господина, который продает чай.
Касанэ опасалась, что молодой человек уйдет до того, как она успеет передать ему письмо, и еще больше боялась, что он не уйдет. Она торопливо разложила на доске письменные принадлежности — кисть, бумагу, ковшик с водой и маленькую бамбуковую трубку с жидкими чернилами.
— Забери эти вещи и снова расставь по местам, — сказала Кошечка. — Держи их в руке так нежно, словно это яйца колибри. Опускай их легко и медленно, как опускается лист в безветренный день. Воспитание человека видно по тому, как он обращается с предметами.
Кошечка была не совсем бескорыстна, повышая статус своей спутницы на ярмарке невест. Если Касанэ подарит свои чувства достойному мужчине, Кошечка сможет продолжить путь одна, не опасаясь подвергнуть опасности неопытное, ни в чем неповинное существо, то есть, по сути дела, развязав себе руки.
Касанэ украдкой бросала взгляды на прилавок продавца чая, а Кошечка в это время записывала сложенные раньше стихи:
Луна убывает,
Тень облака скользнула,
Была — и нет ее.
Когда чернила высохли, Кошечка свернула бумагу простым, немного вышедшим из моды, но со вкусом выбранным способом. Это означало, что письмо посылает бережливая и здравомыслящая нетронутая девушка, верная старым традициям. Кошечка вложила письмо во второй лист и сложила бумаги несколько раз — так, что получилась узкая полоска. Эту полоску Кошечка обвязала плоским узлом и сухой кистью провела вдоль складок его чернильную линию.
— Зачем ты это делаешь, младший брат? — спросила Касанэ.
— Чтобы письмо не прочли посторонние. Если кто-нибудь развяжет узел, он не сумеет завязать его точно так, как было раньше, и чернильная линия будет разорвана.
— Ма (подумать только)! — ахнула Касанэ, приходя в отчаяние: она никогда не научится таким хитростям.
— Сорви мне плеть кудзу со стены, — попросила Кошечка.
Когда Касанэ исполнила ее желание, Кошечка подровняла концы лозы ножницами и обернула вокруг письма. Хорошо продуманные движения Кошечки были невыносимо медленными.
— В давние времена, — рассказывала Кошечка, возясь с письмом, — одна принцесса полюбила одного князя, и он ответил ей страстной любовью. Их страсть была велика, но они держали свое чувство в тайне, дабы черви не источили доброе имя дамы.
Кошечка пришлепнула ладонью концы лозы, чтобы та не размоталась.
— Когда принцесса умерла, страсть князя превратилась в лозу винограда кудзу и обвилась вокруг могилы принцессы. Так об их чувстве стало известно, и рассказ об этом передается из поколения в покол