Когда знаменитый актер помог Кошечке бежать из Эдо, он рассчитался с ней за прошлое. Теперь она окажется у него в долгу, и это не радовало молодую женщину: принять ласки мужчины означало ограничить свою свободу, но она понимала, что лучше расплатиться сейчас. Значит, сегодня ночью у нее будет еще одно дело.
Кошечка выпрямилась и, оставаясь на коленях, придвинулась к Ситисабуро так близко, что услышала его дыхание: оно стало тяжелым от влечения, в нем даже послышались свистящие нотки. Она чувствовала запах алоэ, которым актер надушил рукава, и маринованной редьки, которой он очистил нёбо.
Когда Ситисабуро положил тяжелую руку Кошечке на плечо и игриво потянул ее за пояс, соблазнительница сорвала маску и улыбнулась.
— Заостри свое двойное зрение, старый друг, — тихо сказала она. — Случается так, что ловишь одну рыбу, а попадается другая.
Актерский дар Ситисабуро был действительно велик, он сумел остаться невозмутимым.
— Я не таков, как ясноглазый Мусаси из легенды, — сказал он, приняв полную достоинства позу довольного собой человека. — Я, как и ты, умею разыгрывать людей.
— Мне нужна работа, Сити-сан, — заявила Кошечка и кокетливо дотронулась веером до его груди.
— Работа! — пробормотал актер. — Не говорите нелепостей, милая госпожа: из шелковой парчи не получается половая тряпка.
Струи дождевой воды стекали с балок моста и с громким плеском ударялись о бамбуковое ограждение берега. Касанэ подняла фонарь, чтобы Кошечка могла разглядеть лица людей, сгрудившихся у костров, раздуваемых ветром. Кошечка не узнала никого.
— Вы не видели тут слепого старика и молодую женщину с двумя детьми? — спросила она.
— Они ушли сегодня после полудня, — ответила какая-то старуха, лицо которой пересекала резкая тень от соломенного колпака на голове.
— Вы не знаете, куда они отправились?
— Не больше, чем о том, где гуляет сегодня ветер, поднимавший пыль вчера на дороге! — отозвалась старая нищенка враждебным тоном, даже не взглянув на вчерашнюю соседку. Доброе чувство, объединившее прошлой ночью под этим мостом товарищей по несчастью, исчезло. Теперь Кошечка стала этим людям чужой, она не мокнет под дождем без приюта. У нее есть зонт от дождя, новый соломенный плащ, и, очевидно, ее ждет где-то сухая постель.
Беглянка убедила себя, что она не нарушит порядок будущих воплощений молодой матери, если подарит ей узелок еды и три серебряные монеты, завернутые в бумагу, которые лежали сейчас под ее харамаки — повязкой на животе. Деньги она отделила от той суммы, которую ей подарил Ситисабуро, и хотела пожертвовать несчастной женщине и ее семье.
Кошечка привыкла считать, что щедрость к обитателям дна жизни — это сделка: покупка в кредит чьих-либо обязательств, будущей поддержки, расположения или милости Небес. Но сейчас дочь князя Асано обнаружила, что радость делать подарки, не рассчитывая на ответную плату, отзывается в сердце гораздо сильнее, чем удовольствие от получения дара.
Когда Кошечка поняла, что молодая мать ушла, не дождавшись ее помощи, чувство горечи было таким сильным, что женщина едва смогла сдержать его. Глубокими вздохами она остановила плач, готовый вырваться из груди. Потом подняла выше соломенный плащ, закрывая от дождя шею, ниже надвинула на лицо шляпу, открыла зонт и вышла под ливень. Холодные струи дождя, которые ветер бросил ей в лицо, остудили горячие слезы на щеках.
ГЛАВА 42Стая воробьев
Представление, которое труппа Ситисабуро давала в городке Камбара, шло под открытым небом. Роль стен театра играли бамбуковые щиты, покрытые большими соломенными циновками. Стоя за кулисами подмостков, установленных перед дверью храма, Ситисабуро смотрел на разгороженный двор.
Спектакли театров кабуки часто сопровождались буйством публики. Ситисабуро носил на свои икрах доказательство всплеска эмоций зала — маленькие фиолетово-синие синяки. Зрители из «давильни», разгорячившись, стали щипать знаменитого актера за ноги, когда он в роли злодея — князя Кудо — подошел слишком близко к краю сцены.
Несмотря на такие своеобразные свидетельства успеха, Ситисабуро чувствовал себя неуверенно перед этой публикой. Люди, сидевшие на временно покрытых навесами помостах по обеим сторонам сцены, выглядели вполне прилично. Конечно, тут удивляться нечему — это были дорогие места. Те же, кто купил билеты за десять мон — крестьяне, слуги и приказчики, — располагались в трех центральных отделениях загородки — «давильне», большом нижнем и заднем — «галерее для глухих». Они сидели на охапках травы или на взятых напрокат толстых и жестких соломенных подушках, похожих на обрезки татами. Эти зрители сегодня, кажется, были возбуждены сильней, чем всегда.
Большинство зрителей-крестьян прежде никогда не видели представлений кабуки: их хутора отстояли слишком далеко от Киото, Эдо и Осаки. К тому же правительство запрещало сельским жителям посещать театры. Власти считали, что театральные представления, отвлекая крестьян от похвальных занятий, вскружат им головы мечтами о красивой жизни. Крестьяне начнут маслить волосы и перевязывать их бумажными шнурами вместо соломенных жгутов. Они захотят иметь зонты, цирюльников, общественные бани и лавки ростовщиков. И все это непременно приведет к ослаблению страны. Но, как и большинство запретов, вывешиваемых на правительственных досках, этот запрет нарушался все чаще и чаще.
Новоявленные театралы подзывали продавцов, которые через плотную толпу катили свои тележки с завтраками в коробках, чаем и сакэ. Поглощая приправленный уксусом рис и сырую рыбу, зрители обменивались слухами, обсуждали спектакль и кричали слова поощрения находившемуся на сцене Стрекозе.
Ситисабуро заметил, что в зале сегодня чаще, чем обычно, мелькают чашечки с сакэ и сотю — крепким самогоном из батата. Крестьяне пили больше, чем всегда, и отчаянно веселились.
— Народу много, — пискнул постановщик, крутясь вокруг Ситисабуро: огромные, укрепленные каркасом рукава костюма князя Кудо мешали ему смотреть в зал. — Нам будет трудно уносить «трупы» после последней сцены.
— А сколько тараканов? — спросил Ситисабуро.
— Всего лишь около двадцати, и все — родственники настоятеля. Большинство зрителей заплатило за вход, — ответил постановщик. Он поклонился и поспешил прочь — отчитать молодого автора пьесы, который вообразил, что его замысел важнее идей ведущего актера. При мысли о том, до какой степени дошло моральное разложение общества, если в нем зарождаются такие нелепые, перевернутые понятия о театре, постановщик сокрушенно покачал головой.
Но у Ситисабуро имелись сейчас другие причины для волнения. «Мальчики Дандзюро из передних рядов сегодня будут стоять на ушах», — подумал он.
Когда молодые парни из простых напивались, они начинали подражать «грубому стилю» игры своего кумира Итикавы Дандзюро. Иногда эти упражнения переходили в драки, и полицейским приходилось растаскивать драчунов за волосы.
Десять дней назад Дандзюро заболел, поэтому Ситисабуро был вынужден взять некоторые из его ролей и копировать чужой стиль.
Знаменитый актер «мягкого стиля» предполагал, что его соперник выздоровел, но продолжает делать вид, что болен, чтобы, оставаясь в Эдо, продолжать тайную любовную связь с молодым стражником.
Ситисабуро знал, что человек, жалующийся на свою судьбу, просто невежа, но ему все-таки совсем не нравилось играть злодея. «Мягкий стиль» романтических героев импонировал ему гораздо больше. На белую пудру актер нанес несколько круто спускавшихся со лба синих, черных и красных линий — грим «грубых персонажей». Эти линии должны были заострить толстый вздернутый нос Ситисабуро, провалить толстые щеки и утяжелить подбородок, преобразив его добродушное лицо в уродливую и страшную маску злодея. Злой взгляд князя Кудо не надо было имитировать, он получался сам собой, отражая настроение корифея сцены.
Хотя пятеро мужчин поддерживали подол его многослойной одежды и огромные, как два щита, рукава, костюм все же отягощал Ситисабуро. Актер сделал знак, и один из помощников подставил ему под зад высокий табурет, чтобы Ситисабуро мог сидеть, но из зала казался стоящим. Актеры часто пользовались этим приемом, когда хотели отдохнуть во время продолжительных сцен.
Будь все в порядке, Ситисабуро сейчас дремал бы в маленькой комнате для одевания, которую отгородили для него занавесками, но сегодня он не мог позволить себе расслабиться: он должен был посмотреть, как пройдет дебют княжны Асано. Она выступала в танцевальной интермедии между актами «Мести братьев Сога», и приближался ее выход.
Несмотря на утреннюю прохладу, пот выступил у актера на лбу — вдоль краев медной основы огромного парика, на которой была укреплена прическа в форме рогов. Ситисабуро сделал еще один едва заметный жест, и рука с полотенцем протянулась к нему и аккуратно промокнула капли над бровями.
Руководитель театра Накамуро-дза имел серьезные причины потеть от волнения: предложив княжне Асано остаться в театре, он пошел на огромный риск. Самое меньшее — ему могут вынести порицание за то, что он позволил женщине работать в своей группе. А если откроется, что опальный гений сцены приютил беглянку, театр закроют навсегда, а его самого сошлют в такие места, где некому будет оценить его талант. Но риск всегда опьянял Ситисабуро. Он не мог просто-напросто дать княжне Асано нужные ей деньги и сказать, чтобы она убиралась ко всем чертям, чего она, кстати, скорее всего, и ожидала. Под грозной маской знаменитого актера скрывалось лицо усталого человека, выражение которого, в свою очередь, маскировало нежную душу. Он не мог позволить Кошечке сражаться со всеми опасностями, подстерегающими ее на Токайдо, в одиночку, если не считать помощи глупой молоденькой крестьянки, к которой княжна, непонятно почему, так сильно привязалась. Кроме того, в труппе Ситисабуро не хватало людей, и глава театра был рад любому надежному человеку.