— Икко-икки[28] Сайгэ однажды сказал: «Зачем жалеть, что покидаешь мир, который не стоит нашего сожаления?» — Кошечка печально улыбнулась своей спутнице. — Он говорил, что мы спасаем себя только тогда, когда отказываемся от себя.
Касанэ вздохнула, потом выбрала камень среди тех, которые устилали дорогу, замотала его в полотенце и взмахнула своим оружием. Подыскав еще один камень, пригодный для броска, крестьянка насупилась и стала ждать, когда кто-нибудь из врагов окажется в пределах ее досягаемости.
Тяжелые ритмичные удары ног о дорогу усилились. Из-за поворота показалась одинокая фигура бегущего человека. Лицо его было скрыто низко надвинутой на лоб головной повязкой, поэтому Кошечка не смогла узнать в нем молодого ронина, которому она сломала нос у парома. Художник сменил прежнюю одежду на неприметный наряд торговца низкого ранга. Меч Мумэсая был спрятан в скатанной спальной циновке, которую он нес на спине.
Завидев Кошечку, стоящую посреди дороги с занесенным для удара посохом, Мумэсай стал разыгрывать тут же придуманный спектакль. Он взвизгнул от изумления и упал на колени, с силой дергая за бумажный шнур, на котором висел тряпичный кошелек. Разорвав шнур, Безымянный бросил зазвеневший мешочек на дорогу и распластался на земле. Мешочек, скользнув по камням, замер у ног Кошечки.
— Во имя милосердного Будды, добрейший господин, сжальтесь надо мной! — Мумэсай научился скрывать свой западный выговор, но еще не вполне усвоил произношение жителей Эдо. Впрочем, это было не слишком заметно: художник уткнулся лицом в щебень, заглушавший его дрожащий от волнения голос. — Тысяча извинений за то, что мой кошелек такой тощий. Пусть эти несколько жалких монет помогут вам в трудное время.
— Что ты делаешь ночью на дороге? — сурово спросила Кошечка. — Честные люди в это время лежат в постели.
— Я всего лишь несчастный приказчик из лавки, которому очень мало платят, ваша честь, — заговорил Мумэсай, изображая труса, который полагает, что его не тронут, пока он говорит. — Я услышал о знамении, призвавшем паломников в Исэ, и отложил счеты и счетоводную книгу. Мой хозяин был щедр на благословения, но уклонился от денежной помощи. Я рассчитал, что на спокойное продвижение к святому алтарю мне не хватит денег, и поэтому решил сократить путь до возможностей моего кошелька.
— То есть бежишь днем и ночью?
— Нет, только пока светит луна и звезды, ваша честь. Путешествуя по ночам и бегом, я проведу меньше дней в пути, а значит, буду меньше есть и реже платить за ночлег.
— Значит, было знамение, призвавшее паломников в Исэ?
— Ну да, ваша честь. К востоку отсюда паломников на дороге столько, что они теснятся как сельди в бочке. Если вы подождете, то скоро встретите более богатых… — Мумэсай поискал вежливый термин, подходящий к ситуации, — богатых клиентов, чем жалкий бедняк, которого вы видите перед собой.
— Ах ты, простак! Я не разбойник! — рявкнула Кошечка.
— Конечно, я понял с самого начала, что вы не разбойник, добрый господин.
— Ты прав. — Кошечка лукаво усмехнулась, глядя на согнутую в низком поклоне спину. — Я не грабитель. Я переодетый людоед и очень люблю человеческое мясо.
Она немного помолчала, чтобы посмотреть, как подействуют ее слова.
— Человек не вечен, ваша честь. — Мумэсай затрясся, как в лихорадке.
— Ты так долго бежал. Ты, наверно, весь зачерствел в дороге? — Кошечка ткнула мнимого приказчика посохом в бок. Мумэсай сжался и втянул голову в плечи. — Так и есть. Даже если варить тебя целый год, все равно обломаешь зубы, — говоря это, Кошечка сделала Касанэ знак спрятаться в кустах. — Ты умеешь считать, приказчик?
— Конечно, умею, ваша честь: это моя работа. Счет — единственное, что я умею делать по-настоящему.
— Тогда сосчитай медленно и громко до восьмидесяти восьми, — Кошечке стала надоедать пустая болтовня, — потом подними кошелек и уходи. Если ты вздумаешь взглянуть вверх, пока станешь считать, я разорву тебя на части, как сушеную скумбрию, а из твоих потрохов сварю суп.
Мумэсай принялся считать, но все время перебивал счет мольбами о пощаде, перечислением всех родных, которых он содержит, и описанием того, как сильно будет горевать хозяин, если его лучший приказчик не вернется. Кошечка положила ему в кошелек, как паломнику, маленькую серебряную монету, а сверху пристроила свою последнюю рисовую лепешку в обертке из оболочки бамбука. Потом присоединилась к укрывающейся в кустах Касанэ.
Подавляя смех, девушки следили за тем, как Мумэсай довел счет до пятидесяти, чуть-чуть приподнял голову и взглянул вверх. Потом осторожно встал на ноги и долго смотрел в один конец дороги, затем повернулся и посмотрел в другой ее конец. После этого глупый приказчик схватил кошелек и стремглав кинулся в ту сторону, откуда прибежал.
— Ну и болтун! — вздохнула сквозь смех Касанэ. — Прямо колокольчик на шесте!
Госпожа и служанка добавили по камню к куче, лежавшей у босых коротких и толстых ног Дзидзо. Обе сложили ладони и помолились улыбающемуся святому, прося его о защите на темной горной дороге. Потом, тихо смеясь, Кошечка и Касанэ продолжили свой путь.
ГЛАВА 51Прыщи и чирьи
Когда Кошечка и Касанэ добрались до Мицуке, все дома еще были плотно закрыты ставнями-щитами от ночной темноты и ветра одиннадцатого месяца. Беглянки брели по пустынной главной улице едва волоча усталые ноги. Ветер раздувал подолы их дорожных плащей. Наконец девушки сели на штабель заготовленных кем-то столбов и стали смотреть на светлеющее небо и на туман поднимающийся от быстрой реки Тэнрю.
Кошечка хотела тут же переправиться на тот берег, но единственного работающего в этот час паромщика уже нанял погонщик лошадей, который вел за собой целый обоз навьюченных кляч. Кошечка видела, что паром может взять от силы двух животных в один рейс, и поняла, что переправа обоза займет много времени. Кроме того, Касанэ уже клевала носом и на последнем ри пути опять стала сильно хромать.
Кошечка обхватила спутницу рукой за талию, помогла ей подняться и повела девушку по выкрашенному в красный цвет мосту к тропинке, петлявшей между зарослями кустарника. Указатель стоявший возле моста, сообщал, что ведет она к гостинице.
Когда Кошечка и Касанэ добрались до конца тропки, слуга уже открывал в домике ставни. В утреннем свете маленькая гостиница казалась уединенной и тихой. Беглянки были безмерно благодарны хозяйке за крошечную тесную комнатку, которую та им выделила.
Покой оказался недолгим. Первыми нарушили тишину петухи, потом торговка дровами визгливым голосом затянула монотонную песню. Где-то заработала крупорушка для риса, и от ее низких глухих ударов, похожих на биение сердца великана, задрожали пол и стены. Только тонкие раздвижные ширмы отделяли приют Кошечки и Касанэ от шумной суеты, обычной в гостиницах по утрам.
Большинство постояльцев уже готовилось уходить. Гости шумно обсуждали со слугами, как надо паковать вещи. Носильщики грузов и носильщики каго громко смеялись во дворе, лошади громогласно ржали. Из кухни, где возникла ссора, доносились визгливые голоса, от которых тазы и ковши дребезжали так, словно у них начался слабый, но не прекращающийся нервный тик. Чей-то ребенок плакал, кто-то бил в ручной барабан и во все горло распевал утренние молитвы.
Хозяйка гостиницы, высокорослая и крупная женщина, мощные бедра которой облегал большой синий фартук, с обмотанными синей головной повязкой волосами и связанными за спиной широкими рукавами своего кимоно, бдительно следила за горничными, которые перетряхивали и взбивали постели, и не стеснялась в выражениях, если замечала непорядок. И во все эти шумы вплеталось равномерное шуршание метелок из бумажных полос, которыми сгоняли пыль со стенок-ширм.
Кошечка не привыкла к шуму, неизбежному в маленьком доме с большим хозяйством. В комнатах, где спали она и ее мать, всегда стояла тишина. Обычно дочь князя Асано просыпалась по утрам под тихий шелест одежды слуг и шорох их носков-таби, под пение птиц в ветвях сливы, которая росла возле террасы, и под плеск воды, струившейся в пруду с карпами.
— Не сжимай кисть так, словно это ступка для риса. — Кошечка перекатилась на другой бок и легла спиной к Касанэ. Она накрыла голову тонким одеялом, из которого лезли клочья серой ваты, и попыталась не обращать внимания на шум. — Держи ее легко между большим, средним и указательным пальцами, — добавила Кошечка. — Следи, чтобы запястье двигалось свободно. Перемещай кисть движением локтя.
Касанэ усердно покрывала маленькими черными значками слогового письма хирагана лист дешевой бумаги. Когда она доходила до левого края, то начинала новую строку — справа налево, сверху вниз.
На доске объявлений здешнего храма она нашла письмо от Путника и теперь сочиняла ответ. Касанэ была так же измучена усталостью, как ее госпожа, ее последняя пара сандалий так же, как и сандалии Кошечки, изорвалась в клочья, она прошла последний ри пути, хромая от боли в лодыжке, но любовь оказалась чудесным лекарством, и ей совершенно не хотелось спать. Поэтому она радостно согласилась посторожить госпожу, пока та будет отсыпаться.
Больше всего на свете Кошечка хотела уснуть. За сутки, прошедшие с прошлого утра, она переправилась через бушующую реку Ои и прошла одиннадцать с половиной ри.
Не только место, но и время сна было непривычным. Разве может человек уснуть, когда весь мир над его головой занимается своими делами? Наконец усталость взяла свое, и молодая странница погрузилась в сон.
Проспала она немало часов.
Разбудил Кошечку мужской голос, прозвучавший так близко, словно его обладатель стоял возле ее постели.
— В наше время труд и мастерство ничего не значат. Только деньги делают деньги, — мужчина в соседней комнате говорил с сильным осакским акцентом.
Две служанки захихикали. Послышалось одобрительное мычание других мужчин. Хозяйка, умерив свой бас, пробормотала что-то оказывая уважение словам богатого образованного гостя.